Тот вечер был таким же, как и сотни предыдущих. Я заваривала чай, думая о рабочих проектах, а мой муж Дмитрий смотрел телевизор, уткнувшись в телефон. Тишина между нами была привычной, почти комфортной. Я уже собиралась спросить его, не хочет ли он чаю, как он вдруг оторвался от экрана и бросил телефон на диван.
— Собирай вещи.
Я не сразу поняла смысл его слов. Они прозвучали так же буднично, как «передай соль». Я повернулась к нему с чайником в руках.
— Что? Какие вещи?
— Вещи. Свои вещи. Собирай чемодан, — его голос был ровным, без эмоций. — Моя сестра поживет в твоей квартире. У нее снова проблемы с тем козлом мужем. С завтрашнего дня она тут.
Воздух словно выбили из моих легких. Я медленно поставила чайник на стол, стараясь не расплескать воду. В голове пронеслись обрывки мыслей: «Моя квартира… Поживет… С завтрашнего дня…» Я посмотрела на него, ожидая улыбки, что это какая-то дурацкая шутка. Но его лицо было серьезным и холодным.
И тогда я улыбнулась. Это была странная, непроизвольная реакция. Улыбка на лице, когда внутри все замирает от непонимания и надвигающейся бури.
Дмитрий нахмурился. Он явно ожидал другой реакции — слез, истерики, вопросов. Мое спокойствие сбило его с толку.
— Ты чего это ухмыляешься? Я тебе серьезно говорю. Катя завтра переезжает. С ребенком. Им негде больше жить.
— Понятно, — сказала я тихо, все еще улыбаясь. — И где я буду жить?
Он махнул рукой, как будто это была сущая ерунда.
— У мамы места полно. Поживешь на диване недельку-другую, пока они с мужем не помирятся. Неудобно, конечно, но что поделать. Тут тебе одна дорога, а Кате с ребенком надо помочь. Не будь эгоисткой.
Слово «эгоистка» прозвучало как пощечина. Я посмотрела вокруг, на эту квартиру. На стены, которые мы с бабушкой красили в теплый персиковый цвет. На паркет, который она с таким трудом выбирала. Это была не «наша» квартира. Это была моя квартира, доставшаяся мне по наследству. Дмитрий, прописавшись здесь, давно забыл об этом и считал ее общей собственностью.
Моя улыбка медленно сошла с лица. Я чувствовала, как по спине бегут мурашки, а пальцы сжимаются в кулаки. Но внутри закипала не ярость, а ледяное, спокойное понимание. Понимание того, что только что в моей жизни что-то сломалось окончательно и бесповоротно.
Я ничего не ответила. Развернулась и молча вышла из комнаты, оставив его одного с его «королевским указом»
На следующее утро я проснулась от громких голосов в прихожей. Сердце неприятно сжалось. Я накинула халат и вышла из спальни.
В коридоре уже было людно. Дмитрий, не глядя на меня, ставил на мою же вешалку пальто его матери. Рядом, снимая мокрые ботинки, стояла Катя. Она уставилась на меня заплаканными глазами, в которых читался немой укор. А на кухне уже гремела посудой свекровь, Валентина Ивановна, явно чувствуя себя здесь полноправной хозяйкой.
Пахло чужими духами и сыростью от их одежды. Мое утро, мой дом, моя тишина — все было грубо нарушено.
— О, Света, проснулась! — первым нарушил тягостное молчание Дмитрий. — Мама приехала, все обсудим по-хорошему.
Я молча прошла на кухню, где Валентина Ивановна уже разливала по чашкам привезенный ею же чай. Она оценивающе окинула меня взглядом.
— Выглядишь бледной, Светлана. Не высыпаешься? Надо бы о себе лучше заботиться.
— Доброе утро, Валентина Ивановна, — сухо поздоровалась я, пропуская ее колкость мимо ушей.
Катя, шмыгая носом, устроилась за столом.
— Света, мне некуда деваться, — начала она сразу, с надрывом. — Этот козел… он опять поднял на меня руку! С ребенком на руках я по ночным улицам шла! Ты же мать, ты должна понять!
— Я тебя очень жалею, Катя, — сказала я ровно. — Но это не решается таким способом.
— А каким? — резко вступила свекровь, ставя передо мной чашку с таким видом, будто подает милостыню. — Семья должна держаться вместе в беде. Мы все должны помочь Кате. Ты же не хочешь, чтобы твой маленький племянник ночевал в подъезде? Ты же у нас добрая, хорошая девочка.
В ее словах было столько сладкой, ядовитой патоки, что меня чуть не стошнило.
— Я никуда не собираюсь съезжать из своей квартиры, — проговорила я, глядя в свою чашку. — Мы с Дмитрием можем помочь деньгами на съемное жилье на первое время. Или помочь снять.
Дмитрий, стоявший в дверном проеме, фыркнул.
— Какие нахрен съемные квартиры? Здесь есть где жить! Ты слышала, что сестре твоего мужа грозит опасность? Ребенок страдает! О чем ты вообще думаешь?
— Я думаю о том, что это моя квартира, — голос мой дрогнул, но я сделала усилие и продолжила твердо. — И я никуда из нее не уйду.
В кухне повисла гробовая тишина. Катя разрыдалась громче. Валентина Ивановна медленно поднялась со стула, ее лицо исказила маска праведного гнева.
— Твоя? — она сделала паузу для усиления эффекта. — Это квартира семьи моего сына! Пока вы в браке, все общее! Он тут хозяин! Или ты уже забыла, кто в этом доме мужчина? Ты мужа не уважаешь! Ты нас, его семью, не уважаешь!
— Да она просто жадная! — всхлипывая, выдавила Катя. — Брат, скажи ей! Всего на пару месяцев! Я ведь ненадолго!
Дмитрий подошел ко мне вплотную. Его лицо было красно от злости.
— Ты что, совсем охренела? Я тебе вчера не по-хорошему сказал? Собирай свои вещи и езжай к маме. Не позорься. Сестра важнее твоих капризов.
Три пары глаз уставились на меня с ненавистью, обидами и требованием. Они были сплоченным фронтом, а я — одна. Предателем, эгоисткой, чужим человеком на своей же кухне.
Я отодвинула от себя нетронутую чашку и встала.
— Мое решение окончательное. Я никуда не уезжаю.
И, развернувшись, я вышла. За спиной на мгновение повисла тишина, а затем взорвалась оглушительным скандалом. Я не стала слушать. Я просто закрыла за собой дверь в спальню, повернула ключ и прислонилась к дереву, чувствуя, как дрожат колени.
Снаружи доносились приглушенные крики. Голос свекрови: «Да как она смеет!»; всхлипывания Кати: «Что же мне теперь делать?»; и громовый, яростный голос моего мужа: «Я ее заставлю! Я ей устрою!»
Они были уверены в своей победе. А я впервые за долгое время почувствовала не страх, а холодную, спокойную решимость. Война была объявлена. И я не собиралась сдаваться без боя.
Я просидела в спальне, не выходя, до самого вечера. За дверью то воцарялась гробовая тишина, то раздавались приглушенные шаги, скрип двери в ванную, голос Кати, жалобно звавшей кого-то по телефону. Каждый звук был иглой, вонзающейся в сознание. Это больше не был мой дом. Это была оккупированная территория.
Дмитрий не приходил. Не стучал, не пытался говорить. Его молчание было красноречивее любых слов. Он сделал свой выбор. Выбор против меня.
Когда за окном стемнело и в квартире наконец стихло, я осторожно вышла из комнаты. В гостиной, на моем диване, под моим пледом спала Катя. На полу, в коробке из-под обуви, устроился ее сын. Сердце сжалось от жалости к ребенку, но тут же окаменело при мысли о его матери. Она с комфортом устроилась в моем гнезде, вытеснив из него хозяйку.
Я прошла на кухню. Стол был заставлен чужими тарелками, кружками с недопитым чаем. В мусорном ведре лежали обертки от их еды. Меня тошнило от этого хаоса, от этого чужого присутствия.
Я налила себе стакан воды и замерла у окна, глядя на огни города. В отражении стекла я видела свое бледное, изможденное лицо. И впервые за этот кошмарный день в голове пронеслась не эмоция, а четкая, ясная мысль: «А что говорит по этому поводу закон?»
Мысль была такой простой и такой очевидной, что я даже удивилась, почему не пришла к ней раньше. Всю жизнь я привыкла решать проблемы через диалог, через компромисс, через уступки. А они играли по другим правилам. Правилам силы и наглости. Значит, и мне нужно было сменить тактику.
Я взяла телефон, прошла в ванную, включила воду, чтобы заглушить разговор, и нашла в контактах номер своей подруги Ани. Мы вместе учились, но она пошла по юридической линии. Сейчас она была успешным юристом в сфере семейного права.
Трубка взялась почти сразу.
— Светка? Что случилось? Ты так поздно звонишь, — в голосе Ани сразу послышалась тревога.
— Ань, привет, — мой голос прозвучал хрипло и сдавленно. — Извини, что ночью. У меня тут… небольшая проблема.
— Говори.
Я глубоко вздохнула и за несколько минут, сбивчиво, выложила ей всю ситуацию: приказ мужа, визит родственников, их требования, мое положение осажденной в собственной крепости.
На той стороне линии повисло молчание. Затем раздался негромкий, но очень отчетливый мат.
— Да они что, совсем охренели? — выдохнула Аня. Ее голос из дружеского стал жестким, профессиональным. — Свет, ты собственник. Единоличная? Квартира твоя, приватизированная на тебя, бабушка писала завещание?
— Да, — подтвердила я. — Только я. Дмитрий просто прописан.
— Прекрасно. Значит, слушай меня внимательно. Они не имеют никакого права требовать от тебя освободить жилплощадь. Ни морального, ни юридического. Твое согласие на вселение Кати и ее ребенка необходимо было получать в письменной форме. Его нет. Это самоуправство. Ты даже если бы захочешь, не можешь их просто так выписать без решения суда. А они пытаются тебя, собственника, выжить? Это вообще за гранью.
Я слушала ее, и камень на душе начал потихоньку рассыпаться. Я была не просто не права. Я была ПРАВА. Закон был на моей стороне.
— Что мне делать? — спросила я уже более уверенно.
— Ничего не подписывать. Никуда не съезжать. Это раз. Завтра же с утра я вышлю тебе ссылки на статьи Гражданского кодекса. Запомни номера: 209 и 304. Там все про права собственника. Второе. Начинай фиксировать все. Все их требования, угрозы, оскорбления. Скриншоты смс, если будут, диктофонные записи разговоров. Это может пригодиться.
— Хорошо, — кивнула я, хотя она меня не видела. — Аня, спасибо тебе.
— Не благодари. Держись, родная. Ты не одна. Закон на твоей стороне. Просто перестань быть жертвой и начни действовать как хозяйка. Покажи им, кто тут на самом деле главный.
Мы попрощались. Я выключила воду и вышла из ванной. В коридоре было тихо. Я прошла в спальню, уже не крадучись, а твердо ступая по своему полу.
Страх отступил, сменившись холодной, спокойной решимостью. Игра только начиналась. Но теперь я знала ее правила. И была готова играть на победу.
На следующее утро я собралась на работу в состоянии странной отрешенности. Холодная ясность, пришедшая после разговора с Аней, не покидала меня. Я действовала на автомате: душ, макияж, костюм. Из спальни я не выходила, игнорируя доносящиеся с кухни звуки и голоса.
Перед уходом я заглянула в комнату. Дмитрий собирался, его лицо было каменным.
— Я ухожу, — сказала я нейтрально. — Ключ, как обычно, под ковриком.
Он лишь кивнул, не глядя в мою сторону. Катя и Валентина Ивановна с интересом наблюдали за нами из-за его спины, но я сделала вид, что не замечаю их.
Весь день на работе я ловила себя на том, что не могу сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к дому. К моему дому. Что они там делают? Хозяйничают? Переставляют вещи? Я представляла, как Катя с любопытством разглядывает мои фотоальбомы, а свекровь проверяет полки в шкафах, и по спине бежали мурашки.
Я ушла с работы раньше обычного. Сердце бешено колотилось, пока я ехала в метро. Подъезжая к дому, я почему-то замедлила шаг, с необъяснимым страхом поднимаясь по лестнице.
Ключ застревал в замке, будто сопротивляясь. Я с силой повернула его и толкнула дверь.
Первое, что бросилось в глаза — пара чужых женских ботинок, небрежно сброшенных посреди прихожей. Рядом валялись маленькие детские сандалики.
Воздух в квартире был другим — густым, чужим, пахло незнакомой едой и парфюмом Кати.
Я прошла в гостиную. И замерла.
Мой диван был завален детскими игрушками и чьей-то одеждой. На журнальном столике стояли чужие кружки с недопитым соком, крошки печенья рассыпались по светлому дереву. Мои книги на полке были сдвинуты, чтобы освободить место для какой-то косметички.
С грохотом упало что-то тяжелое на кухне. Я резко обернулась.
Катя стояла у открытого холодильника, выгружая на середину кухонного стола продукты, которые я купила вчера. Она была в моем старом халате, который я обычно надевала для уборки.
— О, Света, привет! — она обернулась и улыбнулась мне так, будто мы лучшие подруги, встретившиеся после долгой разлуки. — Мы тут немного освоились. Извини за беспорядок, с ребенком ничего не поделаешь.
Я не могла вымолвить ни слова. Я просто смотрела на нее, на этот хаос, в который она превратила мой дом.
— Я, кстати, хотела спросить, — Катя закрыла холодильник и подошла ко мне, понизив голос до доверительного шепота. — Ты не против, если я поживу в твоей спальне? Там же такая удобная кровать, ортопедическая. А у меня спина после родов совсем развалилась. А ты с Димой можете в гостиной на раскладушке. Ну, или он на диване, а ты с ним. Ну, что? Всего на пару недель.
Ее наглость была настолько фантастической, что у меня перехватило дыхание. Она не просто въехала без спроса. Она уже выбирала себе лучшую комнату в моей же квартире.
— Нет, — выдавила я наконец. Мой голос прозвучал тихо, но четко. — Я не против. Я категорически против. Ты живешь в гостиной. И это обсуждаться не будет.
Улыбка мгновенно сошла с лица Кати. Ее глаза сузились.
— Ну и злая же ты женщина, — прошипела она. — Брату своему помочь не хочешь. Племянника родного на раскладушке спать заставляешь. Я ему матрас на пол постелю, а у него кашель!
— Тогда тебе стоит пойти и снять ему комнату получше, — холодно ответила я. — А не захватывать чужую спальню.
Я развернулась и направилась в свою комнату. За спиной я услышала, как Катя швырнула что-то на пол и громко, для чьего-то уха, фыркнула:
— Ну и пожалуйся мужу! Посмотрим, что он тебе скажет!
Я зашла в спальню и закрыла дверь. Не стала запирать. Просто прислонилась лбом к прохладной деревянной поверхности и зажмурилась.
Снаружи доносились ее шаги, затем приглушенный голос в телефоне: «Мама, представляешь, она мне вообще спальню не отдает!… Да, я сказала… Нет, Дима еще не пришел… Ну конечно, я все расскажу! Какая же она стерва!»
Я медленно выдохнула. Жалость к ней, к ее ребенку, окончательно испарилась. Осталась только твердая, как гранит, уверенность. Они не просто не уважали меня. Они не видели во мне человека. Собственника. Хозяйку.
Они видели препятствие, которое нужно было убрать с дороги.
Что ж, скоро они узнают, насколько прочным может быть это препятствие.
Той ночью Дмитрий не пришел в спальню. Я слышала, как он поздно вернулся с работы, как прошел в гостиную, как несколько минут тихо разговаривал с Катей. Потом все стихло. Он остался спать на диване. Это был его ответ. Его выбор.
Утром я проснулась с четким планом. Эмоции были отложены в дальний ящик. Теперь это была тактическая операция.
Я приняла душ, оделась и вышла на кухню. Картина была прежней: Катя, в моем халате, что-то жарила на сковороде. На столе стояли три тарелки. Для нее, для Дмитрия и, видимо, для меня. Жест показного примирения.
Я молча прошла мимо, открыла шкаф, достала банку кофе и начала готовить себе порцию в кружке.
— Я уже завтрак почти приготовила, — сладковато сказала Катя. — Садись, сейчас все будет готово.
— Спасибо, не хочу, — безразлично ответила я, не оборачиваясь.
— Как хочешь, — в ее голосе послышалась обида.
Я налила кипяток в кружку, взяла йогурт из холодильника и, не садясь за общий стол, выпила и съела все стоя у окна. Потом помыла кружку и ложку, убрала их на место и направилась к выходу.
Дмитрий, молча наблюдавший за мной с самого начала, нахмурился.
— Ты что, это что за представление? — спросил он грубо. — Сестра старалась, готовила. Можно и за стол сесть, как люди.
Я остановилась у двери и медленно повернулась к нему.
— У людей не принято вселяться в чужой дом без приглашения. А за стол я смотрю, уже занят. Приятного аппетита.
Я вышла, оставив их в громком, оскорбленном молчании.
Вечером я зашла в магазин у метро. Раньше я покупала продукты на всю семью. Теперь я выбрала только то, что нужно мне: один йогурт, булочку, яблоко. Ровно на один ужин и один завтрак.
Дома меня ждал сюрприз. Катя, видимо, решила проявить инициативу. Она вымыла посуду. Но сделала это так, как будто хотела мне досадить. Моя любимая кружка стояла не на своей полке. Разделочные доски были сложены в беспорядке. А на столешнице остались жирные разводы.
Я ничего не сказала. Просто достала из сумки свои продукты, поужинала, помыла за собой посуду и ушла в комнату.
На следующий день история повторилась. Утром я снова игнорировала их завтрак. Вечером купила себе еды. А потом совершила свой первый активный поступок.
Я достала из кладовки большую корзину для белья. Принесла ее на кухню и начала методично, не спеша, складывать в нее всю грязную посуду, оставленную Катей и Дмитрием: чашки, тарелки, ложки, сковородку.
Катя наблюдала за мной из гостиной с открытым ртом.
— Ты что делаешь? — наконец выдохнула она.
— Освобождаю раковину, — спокойно ответила я. — Я не собираюсь мыть посуду за взрослыми, здоровыми людьми. Ваша грязная посуда — ваша проблема. Пусть стоит здесь, пока вы ее не помоете.
— Да ты совсем с катушек съехала! — закричала она. — Из-за каких-то тарелок сцену устраивать! Ребенок голодный был, я ему готовила!
— И прекрасно, — я поставила последнюю чашку в корзину. — Теперь вы можете помыть за ним и за собой. В этом нет ничего сложного.
Я вытерла руки и ушла. Из гостиной донесся оглушительный рев. Катя звонила маме.
В тот же вечер, когда в квартире воцарилась тишина, я совершила второй шаг. Я взяла маленькую, беспроводную камеру, которую раньше использовала для наблюдения за кошкой, когда уезжала. Теперь я аккуратно установила ее на книжной полке в гостиной. Она была замаскирована под обычный брелок и смотрела на диван и часть кухни.
Мне было неловко. Казалось, я опускаюсь до их уровня. Но я вспомнила слова Ани: «Фиксируй все». Мне нужны были доказательства. Доказательства того, что творится в моем доме, когда меня нет. Доказательства их отношения ко мне.
Я была готова к худшему. Но то, что я увидела позже, проверив запись, превзошло все мои ожидания.
Катя и Валентина Ивановна, сидя на моем диване, пили мой чай и откровенно смеялись надо мной.
— Воображает, королева, — ядовито говорила свекровь. — Думает, раз квартира ее, то и командовать может. Надо ее поставить на место.
— Дима говорит, не трогать ее пока, — отвечала Катя. — Говорит, сам разберется. Но она же совсем обнаглела! Еду свою прячет!
— Ничего, потерпит, привыкнет, — пророчила Валентина Ивановна. — Главное — не поддаваться на ее провокации. Она скоро сама сбежит, тут же жить невозможно будет. Мы ее выживем.
Я выключила запись. Руки у меня слегка дрожали, но внутри было спокойно. У меня было оружие. Теперь я знала их настоящие планы.
Холодная война только началась. Но теперь я видела врага в лицо.
Я взяла отгул на работе. Официальной причиной указала «семейные обстоятельства». Ирония ситуации была горькой, но точной.
Мы встретились с Аней в тихом кафе в центре города. Она уже ждала меня за столиком с плотной папкой документов и двумя чашками капучино. Увидев мое лицо, она ничего не сказала, просто молча обняла меня.
— Ну, как ты? — спросила она, когда мы уселись.
— Жива, — я попыталась улыбнуться, но получилось криво. — Они там меня уже по полной программе «выживают». Как ты и предсказывала.
Я вкратце рассказала про посуду, про игнорирование, про установку камеры и про записанный разговор.
Аня слушала, не перебивая, ее лицо становилось все более суровым.
— Хорошо, — отодвинула она от себя чашку. — Значит, играть в добенькую мы закончили. Переходим к активным действиям. Я подготовила кое-что для тебя.
Она открыла папку и начала выкладывать на стол распечатанные документы. Каждый лист казался мне кирпичиком в стене, которая должна была защитить меня.
— Вот это, — Аня ткнула пальцем в первый документ, — Заявление в полицию о самоуправстве. Статья 19.1 КоАП РФ. Твоя сестра мужа вселилась в твое жилище против твоей воли, не имея на то никаких прав. Это и есть самоуправство. Заявление я уже составила, тебе осталось только подписать. Его нужно отнести в твой районный отдел полиции.
Я молча кивнула, пробегая глазами по строкам. Сухие юридические формулировки описывали мой домашний кошмар.
— Дальше. Это основание, — она положила передо мной второй, более объемный документ. — Исковое заявление в суд. Два в одном. Во-первых, требование о выселении твоей незаконно проживающей родственницы и ее несовершеннолетнего ребенка. Во-вторых, — Аня сделала паузу, глядя мне прямо в глаза, — требование о расторжении брака.
Воздух перехватило у меня в горле. Слово «развод» прозвучало как приговор. Окончательный и бесповоротный.
— Свет, ты должна понимать, — голос подруги смягчился. — Твой муж не просто занял ее сторону. Он совершил акт психологического насилия и попытался незаконно лишить тебя жилья. Восстанавливать тут уже нечего. Ты действительно хочешь оставаться с человеком, который так с тобой поступил?
Я посмотрела в окно, на спешащих куда-то людей. Она была права. Дмитрий перешел все границы. Он выбрал не семью. Он выбрал маму и сестру. Против меня.
— Нет, — тихо, но четко сказала я. — Ты права. Продолжаем.
— В иске я отдельно подчеркиваю, что квартира является твоей единоличной собственностью, приобретенной до брака по наследству. Никакого раздела она не подлежит. Это твое личное имущество. Супруг не имеет на него никаких прав. Мы просто фиксируем этот факт официально.
Она объяснила мне следующие шаги: куда и с какими документами идти, что говорить. Звучало это все сложно и пугающе, но ее уверенность передавалась и мне.
— Главное — никаких эмоций, — наставляла она. — Только факты. Ты — собственник. Ты не давала согласия на вселение. Твое право на жилище нарушено. Все.
Мы расписали все по пунктам. Я подписала заявление в полицию. Папку с иском я забрала с собой.
Выйдя из кафе, я почувствовала не страх, а странное ощущение власти. Власти над ситуацией. Они там, в моей квартире, думали, что ведут войну с беззащитной женщиной. Они не знали, что я уже подготовила тяжелую артиллерию.
Я достала телефон и открыла переписку с Дмитрием. Мои пальцы не дрожали.
«Вернись сегодня с работы пораньше, — набрала я. — Нужно серьезно поговорить. От этого зависит твое будущее и будущее твоей сестры».
Я не ждала ответа. Я отправила сообщение, сунула телефон в карман и пошла к метро. Предстоял самый важный разговор в моей жизни. И я была к нему готова.
Тот вечер в квартире висел в воздухе, густой и недвижимый, как перед грозой. Я сидела в гостиной, на том самом диване, который Катя уже считала своим, и ждала. Напротив, с каменными лицами, устроились она и Валентина Ивановна. Они чувствовали, что происходит что-то важное, но еще не понимали, что именно.
Дмитрий пришел раньше обычного. Он швырнул портфель в угол и, не снимая куртки, уставился на меня.
— Ну, я здесь. Что за послание с угрозами? — его голос был хриплым от злости. — Опять какие-то условия выставлять будешь? Надоели уже твои истерики.
Я не ответила сразу. Медленно поднялась, прошла в спальню и вернулась с той самой папкой от Ани. Ее вид заставил их насторожиться. Я положила папку на журнальный столик, отодвинув чужую кружку.
— У меня нет условий, — сказала я тихо, но так, чтобы было слышно каждое слово. — У меня есть решение. Единственно верное.
Я открыла папку.
— Катя, твой сын и ты должны съехать. Сегодня. Пока не стемнело. Это не обсуждается.
В гостиной повисло ошеломленное молчание. Первой опомнилась Валентина Ивановна.
— Ты в своем уме? Выставить на улицу женщину с ребенком! Да я тебя… Да мы тебя…
— Заявление уже написано, — я перебила ее, не повышая голоса. Я вытащила первый лист. — В полицию. О самоуправстве. Статья 19.1 КоАП РФ. Вселение в жилище против воли собственника. Вот копия для вас.
Я протянула лист Дмитрию. Он машинально взял его. Его глаза бегали по строчкам, не воспринимая смысла.
— Это что за бред? — прошипела Катя, ее лицо перекосилось от ненависти. — Ты совсем спятила!
— Это не бред, — продолжала я с ледяным спокойствием. — Это закон. Который ты нарушила.
Затем я взяла второй, более толстый документ.
— А это — исковое заявление в суд. Тоже уже составлено. Два в одном. — Я посмотрела прямо на Дмитрия. — Первое — о принудительном выселении твоей сестры. Второе — о расторжении нашего брака.
Слово «развод» грохнуло, как выстрел. Дмитрий побледнел.
— Ты… Ты что, грозишь мне? — он сделал шаг ко мне, но я не отступила.
— Я не грожу. Я информирую. Ты предал меня и нашу семью. Ты выбрал их. Теперь пожинай последствия.
— Да заткнись ты, дура! — взревел он. — Какие последствия? Я тебя по судам затаскаю! Эта квартира наша общая!
— Нет, — я покачала головой. — Квартира моя. Приватизирована на меня, получена по наследству. В брак я ее принесла. Согласно статье 36 Семейного кодекса РФ, это мое личное имущество. Разделу оно не подлежит. Никакому. Вот тебе и юридическая справка.
Я швырнула на стол распечатку с выделенными статьями ГК и СК.
— А знаешь, что они говорят о тебе, когда тебя нет дома? — моя маска холодной уверенности на мгновение дрогнула, и в голосе прозвучала боль. Я достала телефон, нашла запись и включила ее.
Из динамика полились ядовитые голоса свекрови и сестры: «…Надо ее поставить на место…», «…Дима разберется…», «…Мы ее выживем…»
Лицо Дмитрия стало багровым. Он смотрел то на меня, то на свою мать, которая опустила глаза.
— Вы… Вы это серьезно? — он прошептал, обращаясь к ним.
— Димочка, она все выдумала, это монтаж! — захныкала Валентина Ивановна, но было уже поздно.
— Все очень серьезно, — я выключила запись и положила телефон обратно в карман. — Либо Катя добровольно, тихо и сегодня же собирает вещи и уезжает, и мы дальше решаем вопросы с нашим браком. Либо завтра утром я иду с этими заявлениями по инстанциям. И тогда ее выселит пристав. А с тобой я буду видеться только в зале суда.
Я замолчала, дав им переварить сказанное. Воздух был наэлектризован тишиной. Катя тихо плакала. Валентина Ивановна с ненавистью смотрела в пол. Дмитрий стоял, опустив голову, раздавленный тяжестью собственной ошибки.
Они наконец-то поняли. Поняли, что игра проиграна. Что я не та женщина, которую можно безнаказанно ломать и унижать.
Я сделала свой ход. Теперь очередь была за ними.
Ночь прошла в гробовой тишине. За стеной было слышно, как Катя тихо хныкает, а Дмитрий грубо шепотом что-то ей говорит. Я не пыталась расслышать слова. Мне было все равно. Я легла спать, впервые за долгое время не запирая дверь на ключ. Я больше не боялась. Стратегия была выбрана, карты розданы.
Утром я проснулась рано, собралась на работу как ни в чем не бывало. Надела свой лучший костюм, сделала макияж. Я вышла из комнаты, готовая к бою.
На кухне царило опустошение. Дмитрий, бледный и помятый, пил кость, уставившись в одну точку. Катя, с красными опухшими глазами, металась между комнатой и кухней, бестолково хватая вещи. Ее сын испуганно жался в уголку.
— Ты довольна? — хрипло бросил Дмитрий, не глядя на меня.
— Нет, — честно ответила я. — Я не испытываю удовольствия. Я испытываю облегчение.
Я взяла свой йогурт из холодильника, позавтракала стоя и пошла мыть кружку. В этот момент раздался резкий, настойчивый звонок в дверь.
Все замерли. Катя остановилась с грудой белья в руках, ее лицо вытянулось от страха. Дмитрий медленно поднял голову.
Я вытерла руки, спокойно прошла по коридору и открыла дверь.
На пороге стоял участковый уполномоченный, молодой мужчина в форме с серьезным, профессиональным выражением лица. Рядом с ним — женщина в строгом костюме, со служебным удостоверением на груди.
— Доброе утро, — вежливо сказал участковый. — Светлана Викторовна? Мы по вашему вчерашнему звонку. Разрешите пройти?
— Конечно, прошу, — я отступила, пропуская их в прихожую.
Картина, открывшаяся им, была красноречивее любых слов: чемоданы, собранные впопыхах, заплаканная женщина, растерянный мужчина и испуганный ребенок.
Участковый внимательно оглядел ситуацию, его взгляд остановился на Кате.
— Гражданка Екатерина Иванова?
Катя молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— По заявлению собственника жилья, — его голос был ровным, без эмоций, но абсолютно не допускающим возражений, — вам необходимо в добровольном порядке освободить данное жилое помещение. В случае отказа будет составлен протокол об административном правонарушении по статье 19.1 КоАП РФ, самоуправство. Это повлечет наложение штрафа и принудительное выселение через суд. Вы понимаете меня?
Катя снова кивнула, по ее лицу текли слезы.
— Мы… мы уже собираемся, — прошептала она.
— Я помогаю, — неожиданно сказал Дмитрий глухим голосом. Он подошел к чемоданам и стал бесполезно их переставлять, избегая смотреть на участкового и на меня.
Валентина Ивановна, которую я не сразу заметила в глубине коридора, пыталась подойти к сотрудникам.
— А вы знаете, что она… — она начала было, указывая на меня пальцем.
— Гражданка, не вмешивайтесь, пожалуйста, в исполнение служебных обязанностей, — строго остановил ее участковый. — Речь идет о нарушении прав собственника. Иные вопросы решаются в ином порядке.
Свекровь закрыла рот и отступила, побагровев от бессильной злости.
Я наблюдала за этой сценой, стоя в стороне. Я не чувствовала торжества. Только ледяное, щемящее спокойствие и легкую тошноту от всего этого цирка.
Процесс сборов, под наблюдением, пошел гораздо быстрее. Через сорок минут Катя, ее сын и Валентина Ивановна стояли в прихожей с чемоданами.
— Все? — спросил участковый.
— Да, — тихо ответила Катя.
Они молча вышли за дверь. Дмитрий, не глядя на меня, поднял свой заранее собранный спортивный комплекс.
— Я… поживу у мамы, — пробормотал он в пол.
Я не ответила. Мне нечего было ему сказать.
Он вышел последним, потупив взгляд. Дверь закрылась.
Тишина. Глубокая, оглушительная, всепоглощающая.
Я облокотилась о косяк и закрыла глаза, прислушиваясь к ней. Ни плача, ни чужих шагов, ни приглушенных ругательств. Только тиканье часов в кухне и стук моего сердца.
Я медленно прошла по квартире. Заглянула в гостиную. Пустой диван, чистый пол. На кухне — пустота и порядок.
Я вернулась в прихожую, повернула ключ, щелкнув замком.
И тогда я позволила себе глубоко, глубоко выдохнуть.
Впервые за долгое время это была моя тишина. Моя квартира. Моя жизнь, которую я только что отстояла. Ценой огромных потерь, но отстояла.
Пустота вокруг была не горькой, а светлой. Она была пространством для новой жизни.
