— Ну и кто это у нас тут? — голос женщины раздался с порога, и Алла сразу почувствовала себя школьницей, которую вызвали к доске неподготовленной.
Она держала в руках букет — неловкий, скомканный в тряске автобуса. Красные гвоздики, которые казались сегодня утром хорошей идеей, сейчас выглядели как странная дань похоронному ритуалу.
— Мама, знакомься, это Алла, — Юра, словно мальчишка, который привёл домой дворовую кошку, улыбался и ждал реакции.
Женщина, высокая, сухопарая, с губами, сжатыми в нитку, взяла цветы двумя пальцами, как чужую тряпку. Взгляд её прошёлся по Алле — от простых туфель до тонкой цепочки на шее.
— Гвоздики, — протянула она. — Похоронные цветы. Но что уж теперь, поставлю в вазу.
Алла чуть не поперхнулась воздухом. Ей хотелось рассмеяться, но смех застрял в горле. Она лишь поправила юбку, пытаясь придать себе вид спокойный, взрослый.
В гостиной пахло старым ковром, на который когда-то пролили керосин. На стенах висели выцветшие фотографии Юры в младенческом возрасте, в выпускном костюме, на спортивных соревнованиях. Его детство жило в этой квартире, тесной, будто клетка.
— Репетиторша, значит, — мать Юры поставила вазу с гвоздиками на подоконник, с таким видом, будто это и была вся Алла — не женщина, не человек, а этот ненужный букет.
— Мама, — вмешался Юра, уже предчувствуя грозу. — Алла отличный педагог.
— О, педагог, — усмехнулась женщина. — Значит, у неё есть ученики. Но ведь не профессия это, а так… временное занятие. Для тех, кто не способен на большее.
Всё было произнесено нарочито спокойно, без надрыва. Но слова резали по живому. Алла почувствовала, как ладонь под столом сжала тканевую салфетку до боли.
Юра пытался разрядить обстановку: рассказывал анекдоты, наливал чай, вставлял неуместные комментарии о погоде. Но воздух сгущался, становился вязким.
Алла держалась. Она понимала: стоит ей сорваться — и женщина получит козырь. Но в груди что-то рвалось, и она проглотила чай так поспешно, что обожгла язык.
После ужина, выйдя на улицу, Алла впервые сказала то, что крутилось в ней весь вечер:
— Юра, твоя мама меня ненавидит.
— Да что ты! — он засмеялся неуверенно. — Она просто проверяет людей. У неё характер… ну, сложный.
— Сложный? Она унижала меня! Всё время!
— Аллочка, — он попытался взять её за руку, но она отстранилась. — Ты привыкнешь.
Эти слова — «ты привыкнешь» — стали первой трещиной. Она почувствовала: вот здесь, в этой точке, он её не понял и не защитил.
Следующие дни прошли в напряжении. Юра делал вид, что всё в порядке, но Алла носила внутри себя тяжёлый камень. Она ловила себя на том, что придирчиво разглядывает свои туфли в витринах магазинов: а может, действительно они дешёвые и смешные? Её смех стал реже, а глаза — тревожнее.
Всё это знали её ученики. Маленькая Маша, которой она объясняла времена английского глагола, вдруг спросила:
— Алла Ивановна, а вы плакали?
Она смутилась, улыбнулась и перевела разговор на грамматику. Но вечером, стоя у зеркала, долго рассматривала свои покрасневшие глаза.
Юра, казалось, не замечал ничего. Но однажды он привёл домой своего друга — Сашу, с которым учился на юрфаке. Саша был высокий, сутулый, вечно с каким-то ироничным выражением лица. Он пил чай и внимательно слушал Аллу, когда она, против воли, вдруг рассказала о визите к свекрови.
— А ты знаешь, — сказал он, — у твоей будущей тёщи талант. Из таких людей выходят прекрасные прокуроры. Они всегда найдут, за что зацепить.
Юра поморщился:
— Саша, ну зачем ты так?
— Зачем? — Саша пожал плечами. — Потому что я вижу, что у Аллы уже дрожат руки.
Алла тогда впервые ощутила странное тепло от того, что её услышали. Пусть даже посторонний.
Свадьба стала новым витком. Смех гостей, платье, музыка. Родители Аллы подарили конверт — документы на квартиру. Все аплодировали. Только свекровь сидела с застывшим лицом, будто в зале вдруг прозвучала похоронная мелодия.
Алла всегда любила запах свежевыкрашенных стен. В новой квартире этот запах держался долго, будто не хотел уходить, и она воспринимала его как знак: всё начинается с чистого листа. Она развешивала шторы, выбирала скатерти, перекладывала книги с полки на полку, пока каждый предмет не находил своё место.
Но стоило открыть дверь свекрови — и всё внутри переворачивалось.
— Вот оно, ваше гнёздышко, — мать Юры прошлась по комнатам, постукивая ногтем по мебели, как ревизор в колхозе. — Просторно, конечно. Слишком просторно для двоих молодых. Нечестно это.
Алла стояла у окна. Сжимала чашку с чаем так крепко, что чуть не треснула ручка.
— Мама, ну зачем ты так? — Юра переминался с ноги на ногу.
— А что? Я правду говорю. Я сына одна поднимала, в однушке всю жизнь ютюсь, а вам — хоромы. Несправедливо.
Слово «несправедливо» ударило Аллу сильнее, чем прямое оскорбление. Она чувствовала, что её жизнь вдруг оказалась в чужом суде: она не подсудимая, не свидетель, а именно обвиняемая.
С тех пор визиты свекрови стали регулярными. Раз в неделю, иногда чаще. Она приносила какие-то банки с соленьями, домашний компот, но вместе с ними — новые уколы.
— У тебя диван не там стоит. Энергия в комнате нарушена, — говорила она и тяжело садилась, будто на трон.
— Борис Петрович, мой сосед, всегда говорил: незаслуженная роскошь людей портит.
Алла всё чаще уходила в спальню, оставляя Юру и мать разбираться. Юра потом заходил к ней, пытался приобнять.
— Ну, Аллочка, ну не принимай близко к сердцу. Она со всеми такая.
И в эти минуты Алла ловила себя на страшной мысли: а что, если он никогда не изменится?
У неё появился новый ученик — мальчик лет пятнадцати, сын соседа снизу. Странный подросток: с вечно насупленным лицом и тетрадью, исписанной чернилами так, будто он воевал с бумагой.
— Зачем тебе английский? — спросила как-то Алла.
— Чтобы сбежать отсюда, — ответил он. — Я уеду. В Лондон. Или хоть в Дублин. Главное — подальше.
Алла тогда впервые задумалась: а куда бы она сбежала? У неё был дом, работа, муж. Но почему всё чаще хотелось выбежать на лестничную площадку и бежать вниз, пока не кончатся этажи?
Соседка напротив, тётка по имени Вера Платоновна, однажды остановила её у подъезда.
— Доченька, — сказала она с заговорщицким видом, — ты поосторожней. Твоя свекровь непростая женщина. У неё язык ядовитый, а руки длинные. Я её ещё по молодости помню. Могла человека в коллективе сгноить.
Алла слушала, и внутри у неё холодело. Слова соседки подтверждали то, что она сама уже знала: перед ней не просто «сложный характер», а женщина, которая живёт в постоянной войне.
Разговоры за столом становились всё тяжелее.
— Я вот думаю, Юрочка, — произнесла свекровь однажды, смазывая хлеб маслом, — правильно ли это, что квартира записана на Аллу? Ты же мужчина в семье. Должен быть хозяином.
Юра отмахнулся:
— Мама, ну зачем ты лезешь? Всё у нас хорошо.
— Хорошо? — её глаза блеснули. — Пока да. А потом она выгонит тебя. Вот увидишь.
Алла побледнела. Юра пытался пошутить, но смех застрял. Впервые за долгое время он сам выглядел неловко.
После одного из таких визитов Алла не выдержала. Схватила его за руку в спальне, когда он собирался идти к матери в гостиную.
— Юра, ты понимаешь, что она разрушает наш брак?
— Ты преувеличиваешь.
— Нет! — Алла впервые повысила голос. — Она тебя держит на поводке. А ты даже не сопротивляешься.
Юра молчал. А Алла в ту ночь долго не спала. Ей снилось, что стены квартиры сдвигаются, давят на неё, и только голос свекрови звучит громко, как колокол: «Несправедливо! Несправедливо!»
На следующий день она пошла к Вере Платоновне — соседке, с которой раньше только здоровалась.
— Знаете, — сказала Алла, — у вас есть чувство, что вы живёте не в своей квартире? Что стены не ваши?
Соседка рассмеялась тихо, по-бабьи.
— А ты хочешь, чтобы они были твои? Так за это драться надо, девочка. И не руками, а характером.
Эти слова стали для Аллы неожиданным толчком. Она впервые подумала: может быть, дело не только в свекрови. Может быть, нужно выстроить внутри себя крепость.
Но всё оказалось сложнее. Свекровь не сдавалась. Её визиты становились всё более настойчивыми. Она находила новые способы унизить:
— Ты неправильно гладишь рубашки. Смотри, складка не там.
— Ты неправильно кормишь мужа. Он бледный стал. Не то питается.
И всегда — этот взгляд. Холодный, испытующий, как у хирурга перед операцией.
Алла пыталась сопротивляться, но силы уходили. Иногда она сидела в кухне одна и думала: «А может, проще согласиться? Пусть будет по-ихнему. Тогда будет тише».
Но в глубине она знала: если уступит раз — уступит навсегда.
Однажды вечером Юра задержался на работе. В дверь позвонили. Алла открыла — и на пороге стояла свекровь. В руках — папка с какими-то бумагами.
— Нам надо серьёзно поговорить, — сказала она. — Про квартиру.
Алла почувствовала, как у неё похолодели пальцы.
— Перепиши квартиру на меня, — голос свекрови прозвучал твёрдо, будто она давно репетировала эту фразу.
Алла стояла у двери, чувствуя, как внутри всё сжимается. В руках женщины были какие-то бумаги, и казалось, что она пришла сюда не просто поговорить, а вынести приговор.
— Простите? — Алла даже не сразу поняла смысл.
— Не делай вид, будто не слышишь. Я заслужила эту квартиру больше, чем ты. Всю жизнь работала, сына поднимала. А ты кто? Репетиторша, которой всё свалилось на голову.
Алла сделала шаг назад. Бумаги в руках свекрови дрожали, но глаза горели фанатическим блеском.
— Вы с ума сошли, — тихо сказала она.
— Нет, — свекровь приблизилась, — это ты не понимаешь. Если не подпишешь — пожалеешь.
В этот момент в квартиру вошёл Юра. Сумка с его плеча скатилась на пол, он остановился, как вкопанный.
— Мама? Что происходит?
— Юрочка, — свекровь бросилась к нему. — Она выгнала меня! Она кричала на меня! Она не уважает тебя, сына своего не уважает!
Алла шагнула вперёд.
— Юра, твоя мать требует, чтобы я переписала на неё квартиру.
Тишина стала гулкой. Юра смотрел то на мать, то на жену, и лицо его становилось всё бледнее.
— Алла, перестань. Мама не могла такое сказать.
— Она это сказала! — голос Аллы дрогнул. — Только что!
Свекровь всплеснула руками:
— Сынок, да как она может так лгать!
Алла почувствовала, что стоит на краю пропасти. Всё, что она строила, может рухнуть прямо сейчас. Но отступить уже нельзя.
— Знаешь что, Юра, — сказала она глухо. — Если ты веришь, что я вру, собирай вещи и уходи.
— Подожди… — он попытался взять её за руку, но Алла отдёрнула.
— Нет. Я больше не могу. Ты выбираешь мать, а не меня. Ты ни разу меня не защитил.
Юра замер. Его губы дрожали, как у мальчишки, которого застали на месте преступления. Но слова не находились.
— Уходи, — повторила Алла.
И он ушёл. Сначала за матерью, потом за дверью хлопнула сумка, шаги стихли на лестнице.
Тишина накрыла квартиру, как пустыня. Алла сидела на полу у окна, слушала, как капает кран, и думала: «Вот и всё. Конец».
Слёзы катились, но в какой-то момент она ощутила странное облегчение. В груди было пусто, но эта пустота уже принадлежала только ей.
На следующий день позвонил телефон. На экране — номер свекрови.
— Ну что, одумалась? — прозвучало в трубке. — Готова переписать квартиру? Тогда Юра вернётся.
Алла улыбнулась — впервые за многие дни.
— Нет. Пусть он живёт с вами. Это ваш союз, а не наш брак.
— Ты не имеешь права…
— Имею, — перебила она. — Это мой дом. Я останусь здесь. А вы пожинайте плоды своей любви.
И повесила трубку.
Она осталась одна. Но в этой тишине было больше силы, чем в их «семье».
Соседка Вера Платоновна постучала вечером.
— Ну что, доченька?
Алла открыла дверь и вдруг впервые за долгое время искренне улыбнулась.
— Всё хорошо. Я больше не чужая в своём доме.
И она поняла: битва ещё не закончена, но главная победа уже одержана.
