– …И чтобы непременно в партер, Анечка! Я в бельэтаже сидеть не буду, у меня от высоты голова кружится. Да и что я, не заслужила? Всю жизнь на Севера́х отпахала, – голос Златы Аркадьевны, маслянистый и тягучий, как сгущенка, заполнил собой всю кухню. – Посмотри афишу, там сейчас «Щелкунчик» должен быть. Классика!
Аня устало отставила тяжелую сумку. Руки гудели после суточной смены. Она только что вошла в квартиру, еще даже не сняв форменную куртку медсестры, а свекровь уже встречала ее в коридоре, кутаясь в плюшевый халат цвета фуксии.
– Здравствуйте, Злата Аркадьевна. Какой «Щелкунчик»? Ноябрь на дворе, до «Щелкунчика» еще дожить надо, – Аня стянула ботинки, чувствуя, как ноют ступни.
– Ну, не «Щелкунчик», так «Лебединое озеро»! Какая разница? Главное – в театр! Я уже сорок лет в приличном театре не была. А Сёмочка говорит, ты у нас культурная, ты достанешь.
«Сёмочка». Муж Ани, Семен, сидел тут же, на кухне, в своих трениках с вытянутыми коленками, и с аппетитом уплетал остывшие макароны по-флотски, которые Аня готовила еще позавчера, перед сменой. Он поднял глаза, виновато хмыкнул и тут же снова уткнулся в тарелку.
– Мам, ну Аня устала, видишь, – пробурчал он с набитым ртом.
– А что я такого попросила? – Злата Аркадьевна картинно всплеснула пухлыми руками, усыпанными недорогими, но блестящими кольцами. – Билет в театр! Я же не в космос прошусь. В конце концов, я мать твоего мужа. Месяц у вас гощу, а вы меня ни разу в свет не вывели. Стыдоба!
Аня прошла на кухню, открыла холодильник и поморщилась. На полке, где обычно стояли ее контейнеры с едой на смену, сиротливо лежала половинка лимона и засохший кусок сыра. Все остальное, любовно приготовленное и расфасованное, исчезло.
– Злата Аркадьевна, билеты в партер в наш Оперный сейчас тысяч пять стоят, если не больше, – Аня старалась говорить спокойно, но металлические нотки уже прорезались в голосе. Она была не из тех, кто молча сносит хамство, даже если оно прикрыто родственными связями. – У меня зарплата медсестры. У Семёна – таксиста. Мы не можем себе позволить билеты за пять тысяч.
– Ой, вот не надо мне сказки рассказывать! – взвилась свекровь. – Я знаю, сколько вы получаете! Сёмочка мне все рассказал! Тысяч сто на двоих-то точно выходит! А то и больше, ты же «левые» берешь? Ну, эти… как их… благодарности от пациентов.
Аня захлопнула дверцу холодильника так, что зазвенели банки.
– «Левых» я не беру. И не позволю вам меня в этом обвинять.
– Да что ты кипятишься! – Злата Аркадьевна перешла в наступление. – Я что, милостыню прошу? Я дело говорю! Ты жена, ты должна мужу и его матери досуг организовывать. А ты что? С работы пришла – лицо кислое, как этот твой лимон. Ни улыбки, ни приветствия.
Семен, наконец, доел и отодвинул тарелку.
– Ань, ну чего ты? Мама же просто в театр хочет.
– «Просто в театр»? – Аня повернулась к мужу. Его сытое, расслабленное лицо сейчас вызывало у нее только раздражение. – Сёма, мы договаривались, что мама приедет на неделю. Погостить. Идет четвертая неделя! Я четвертую неделю прихожу после суток в пустой холодильник, потому что Злате Аркадьевне требуется пятиразовое питание! И не макароны, которые ешь ты, а семга слабой соли и творожок «зерненый»!
– А что я должна, по-твоему, голодать? – не унималась свекровь. – У меня желудок больной! Мне диета положена! А ты мне вчера что сварила? Щи! Я от твоих щей всю ночь, извините, на горшке сидела!
– Щи были постные, на воде! – взорвалась Аня. – Потому что я устала покупать на свою зарплату вам деликатесы!
Конфликт назревал давно. Злата Аркадьевна приехала из своего маленького северного городка якобы «подлечиться». Но вместо походов по врачам она целыми днями лежала на диване в гостиной, смотрела сериалы и раздавала Ане указания.
Ее «гостевание» превратило налаженный быт в ад. Аня работала в хирургии. Работа тяжелая, нервная. Она привыкла приходить домой, в свою чистую, уютную «двушку», отдыхать в тишине. Квартира эта, к слову, досталась Ане от бабушки. Семен переехал к ней после свадьбы пять лет назад.
И вот этот Семен, который всегда так гордился тем, что «кормит семью», работая в такси «комфорт-плюс», почему-то совершенно не замечал, как его мать в буквальном смысле объедает их бюджет. Состязательность Семена работала только в одну сторону: он любил козырнуть, что принес за смену «чистыми» пять тысяч. Но он молчал, когда Аня показывала ему чеки из продуктового, где сумма за день переваливала за три тысячи – и все на «диету» для мамы.
– Значит, так, – Аня сняла куртку и бросила ее на стул. Она чувствовала, как дрожат руки от усталости и гнева. – Злата Аркадьевна. Билетов в театр не будет. Пятиразового питания с семгой – тоже. Моя смена окончена, я иду спать. А вы, Семен, – она посмотрела на мужа в упор, – будьте добры, сходите в магазин. В доме нет ни хлеба, ни молока. И решите, пожалуйста, вопрос с билетом для вашей мамы. Обратным.
Она развернулась и пошла в спальню, не слушая возмущенного вопля, который донесся ей вслед:
– Бессердечная! Неблагодарная! Я тебе сына вырастила, а ты!.. Сёма, ты посмотри на нее! Она меня гонит!
Семен пришел в спальню через час. Аня лежала лицом к стене, притворяясь спящей. Он постоял над кроватью, тяжело дыша, и сел на край.
– Ань. Ты это… зря так.
Аня молчала.
– Она же моя мать.
Молчание.
– Ну, съела она твой творог… Ну, попросила билет… Что, обеднеешь? Я заработаю.
Аня резко села на кровати.
– Ты?! Ты заработаешь? Сёма, ты когда в последний раз коммуналку платил? За эту квартиру? Я плачу! Ты когда в последний раз в холодильник заглядывал не для того, чтобы оттуда что-то взять, а чтобы положить? Твоя мама за три недели съела столько, сколько мы с тобой за два месяца не съедаем! Она требует к себе отношения, как в санатории ЦК. А я – не прислуга.
– Да она просто… пожилой человек! – Семен начал злиться. Его ревниво-состязательная натура не терпела, когда его тыкали носом в бытовые траты. Он «главный», он деньги приносит. А то, что эти деньги тут же уходят на бензин, детали и его собственные «мужские» посиделки с друзьями, он предпочитал не считать.
– Она не пожилой человек, она – манипулятор, – отрезала Аня. – И хитрая интриганка. Ты думаешь, я не слышу, как она своей сестре по телефону жалуется, что я ее голодом морю? Как она твоим двоюродным братьям намекает, что я тебя под каблук загнала?
– Прекрати! – рявкнул Семен. – Не смей так о моей матери!
– А ты не смей на меня орать в моем доме! – не выдержала Аня. – Я сказала. Или она живет по нашим правилам – то есть, ест то, что едим мы, и не требует от меня, пришедшей после суток, мыть ей фрукты, – или она уезжает.
Семен побагровел.
– Ах, вот как? Ты меня… Ты… Да я…
Он схватил с тумбочки ключи от машины и выбежал из комнаты. Хлопнула входная дверь.
Аня осталась сидеть в тишине. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Она не плакала. Она чувствовала ледяную, стальную ярость. Она не позволит превратить свой дом в проходной двор и кормушку для хитрой тунеядки.
Следующие дни превратились в позиционную войну. Злата Аркадьевна демонстративно вздыхала, проходя мимо Ани. Она картинно пила валокордин, оставляя пузырек на самом видном месте на кухонном столе. Семену она жаловалась на «приступы» и «третирование».
Аня держала оборону. Она покупала ровно столько еды, сколько нужно было им с Семеном. Гречка, куриная грудка, овощи. Свекровь заглядывала в кастрюли, кривила губы и демонстративно шла к себе в гостиную, где «давилась» черствым хлебом, громко жалуясь на это по телефону сестре.
Семен метался. Он злился на Аню за «негостеприимство» и на мать – за то, что та ставит его в неловкое положение. Его «главенство» в семье, основанное на том, кто больше зарабатывает, дало трещину. Оказалось, что Анина зарплата медсестры, хоть и была меньше его «грязного» дохода, была стабильной и вся шла в семью, в то время как его заработки были плавающими и по большей части уходили «на сторону».
– Анечка, ты бы хоть печеночного паштета маме купила, – заискивающе попросил он как-то вечером, отведя жену в коридор. – Она же любит. У нее давление скачет от этой гречки.
Аня в этот день была особенно измотана. У них в отделении лежал тяжелый пациент после ДТП, всю ночь бегали, ставили капельницы, боролись за его жизнь.
– Сёма, ты знаешь, что такое пролежни? – тихо спросила она.
– Чего? – не понял он.
– Пролежни. Это когда человек лежит, и у него ткани отмирать начинают. Вот я сегодня восемьдесят килограммов этого человека полночи переворачивала каждые два часа, чтобы у него этих пролежней не было. Одна. Санитарка не вышла. А потом твой пациент, которому я задницу мою, плюет мне в лицо, потому что ему больно. Я прихожу домой, а твоя здоровая, как бык, мама, которая на Севере́ отработала не в шахте, а в бухгалтерии, требует у меня паштет? Сходи и купи. Вот, возьми, – она протянула ему пятьсот рублей из своего кошелька.
Семен отшатнулся, как от пощечины. Деньги он не взял.
– Ты… ты что себе позволяешь? Ты попрекаешь меня куском?!
– Я попрекаю тебя не куском, Сёма. А тем, что ты не видишь разницы между «погостить» и «сесть на шею». Твоя мама – не немощный старик. У нее своя квартира в Сыктывкаре, которую она, кстати, прекрасно сдает, пока живет здесь на всем готовом. Она получает пенсию. Почему я должна ее содержать?
Это был удар ниже пояса. Про сдаваемую квартиру Семен жене не говорил.
– Откуда ты…
– Злата Аркадьевна сама проболталась, когда сестре хвасталась, – усмехнулась Аня.
Семен молча ушел на кухню.
Вечером разразился финальный скандал. Аня вернулась с покупками, разбирала сумки. Злата Аркадьевна, как обычно, кружила рядом, заглядывая в пакеты.
– Опять кефир? Анечка, я же просила ряженку! И не эту, а «Домик в деревне»!
– Что было, то и купила, – буркнула Аня, убирая пакеты в холодильник.
– И что, мне теперь опять голодной сидеть? – заныла Злата. – Сёмочка, ну ты посмотри! Я же не прошу икры черной!
И тут Аня увидела. На столе, рядом с сахарницей, лежал ее флакончик «Йодомарина». Она всегда покупала его, чтобы поддерживать щитовидку – работа нервная, экология в городе так себе. Она точно помнила, что оставляла его в шкафчике в ванной. Но дело было не в этом. Флакончик был пуст. А еще утром там была почти половина.
– Злата Аркадьевна, – Аня взяла пустой пузырек. – Вы зачем это выпили?
– Что? – свекровь невинно захлопала глазами.
– «Йодомарин». Здесь было почти пятьдесят таблеток. Вы их все выпили?
– Ну, я думала, это витаминки… для сердца… – Злата Аркадьевна начала пятиться.
– Витаминки?! – Аня знала, что такое передозировка йода. Это не шутки. – Это гормональный препарат! Вам сейчас «скорую» вызывать надо, промывание делать!
– Ой, не надо «скорую»! – взвизгнула Злата. – Я боюсь!
– Сёма! – крикнула Аня.
Семен выскочил из комнаты. Увидев пустой пузырек и перекошенное лицо матери, он все понял.
– Мам, ты зачем?!
– Я думала, она меня отравить хочет! – вдруг заголосила Злата Аркадьевна. – Она мне лекарства подсовывает!
Аня на секунду остолбенела от такой наглости.
– Я?! Я вам подсовываю?! Да вы сами его из ванной утащили! Сёма, быстро! Два пальца в рот, пусть желудок промывает, пока не всосалось! И угля, активированного пачек пять!
Следующий час прошел в хаосе. Злату Аркадьевну тошнило в таз, она рыдала и причитала. Семен бегал с водой и углем, белый, как стена.
Когда все немного улеглось и свекровь, обессиленная, рухнула на диван, Аня подошла к Семену.
– Завтра же. Чтобы ее здесь не было.
– Аня, но она же…
– Она чуть себя не угробила! А виноватой выставила бы меня! Ты это понимаешь? Она бы сказала, что я, медсестра, ее «отравила»! Сёма, я не буду жить с этим человеком под одной крышей. Или я, или она.
Семен посмотрел на жену. На ее бледном, уставшем лице сейчас была такая стальная решимость, что он понял – это не пустые угрозы. Она не кричала. Она вынесла приговор.
Он посмотрел на мать, которая тут же прикрыла глаза и начала изображать «умирающего лебедя». И впервые за этот месяц он почувствовал не жалость, а брезгливое раздражение. Вся эта театральщина, вся эта ложь…
– Хорошо, – глухо сказал он. – Я куплю ей билет. Завтра.
Злата Аркадьевна тут же открыла один глаз.
– Предатель! – прошипела она. – Родную мать…
– Спи, мам, – устало махнул рукой Семен и ушел на кухню курить.
Аня пошла в свою комнату и впервые за месяц заперла дверь на шпингалет.
Злата Аркадьевна уезжала через день. Семен отвез ее на вокзал. Прощание было скомканным. Свекровь дулась, Аня демонстративно ушла на смену пораньше, чтобы не видеть ее сборов.
Вечером Семен вернулся домой. В квартире было непривычно тихо. Не работал телевизор в гостиной, не пахло валокордином. Семен прошел на кухню. Аня сидела за столом и пила чай.
Он сел напротив. Молчали.
– Злишься? – наконец спросил он.
– Я устала, Сёма, – ответила Аня.
– Прости, – выдавил он.
Аня подняла на него глаза. Он не смотрел на нее. Он смотрел на свои руки, лежащие на столе.
– Ладно, – сказала она. – Проехали.
Но она знала, что не проехали. Семен показал свою слабость, свою неспособность защитить ее от манипуляций собственной матери. А Аня… Аня поняла, что она может рассчитывать только на себя.
Она сделала глоток чая. Тишина казалась оглушительной. И почему-то эта тишина не радовала…
– Ань, а ты… Ты деньги не брала?
Аня оторвалась от квитанции за свет. Она сидела за кухонным столом, пытаясь свести дебет с кредитом после разрушительного «гостевания» свекрови. Прошла неделя. Тишина в квартире из давящей превратилась в звеняще-напряженную. Семен почти не разговаривал, уходил в рейсы рано, возвращался поздно, демонстративно гремел посудой и спал, отвернувшись к стене.
– Какие деньги, Сёма? – устало спросила она, предчувствуя новый виток скандала.
– Ну… мои. Которые в книжке лежали. В «Трех мушкетерах».
Аня нахмурилась. Она знала про эту «заначку». Семен, в своей вечной состязательности, считал, что у «главного в доме» должна быть своя, отдельная от бюджета, сумма. Он прятал ее в старом, зачитанном томе Дюма, который стоял на полке в гостиной – там, где и спала Злата Аркадьевна.
– Я не трогала твоих «Мушкетеров», – спокойно ответила Аня. – Я к этой полке месяц не подходила.
– Да? – Семен вышел из гостиной. Лицо у него было злым, покрасневшим. – А куда они делись? Там было пятьдесят тысяч! Пятьдесят! А сейчас – двадцать! Тридцати нет!
Он швырнул на стол несколько пятитысячных купюр.
– Ты же у нас тут всем рулишь! Ты маму выгнала, ты и деньги взяла? На что? На свои тряпки? На лекарства, которыми ты ее травить собиралась?
Аня медленно встала. Холодная волна ярости, которую она так долго сдерживала, начала подниматься изнутри. Она смотрела на мужа и видела перед собой не родного человека, а чужого, озлобленного мужика, готового обвинить ее во всех смертных грехах.
– Во-первых, – ее голос звенел, как натянутая струна, – не смей на меня орать. Во-вторых, повтори, что ты сказал про «отравить»?
– А то ты не поняла! – Семен пошел на нее. – Мать мне все рассказала! Как ты ей хамила, как голодом морила! Как подсунула ей эти таблетки свои! Она специально их выпила, чтобы показать мне, на что ты способна! А теперь и деньги мои украла!
Обвинение было настолько абсурдным и чудовищным, что Аня на секунду потеряла дар речи. А потом ее прорвало.
– Хватит! – крикнула она так, что Семен отшатнулся. – Хватит считать меня крайней во всем! Ты хоть соображаешь, что несешь? Твоя мать съела мои лекарства из зависти или глупости, чуть не отправившись на тот свет! Она месяц жила за мой счет! А теперь ты обвиняешь меня в воровстве?
– А кто?! – взревел он. – Кто, кроме тебя, мог их взять?! Мы тут вдвоем живем!
– Мы тут жили втроем, Семён! – Аня ткнула пальцем в сторону гостиной. – Твоя святая мамаша месяц спала в пяти метрах от твоей «гениальной» заначки! Деньги исчезли после твоих гостей – вот с них и спроси!
Семен растерялся. Эта мысль, очевидно, даже не приходила ему в голову. В его системе ценностей «мама» была святой, а «жена» – вечно что-то требующей и пилящей единицей.
– Да как ты можешь… На мать…
– А как ты можешь на меня? – перебила Аня. – Ты хоть раз за этот месяц меня защитил? Ты хоть раз ей сказал «хватит»? Ты позволил ей вытирать об меня ноги, а теперь, когда пропали твои деньги, ты бежишь обвинять меня? Я тебе не служанка, Семен! И не кошелек для твоей родни!
Она схватила свою сумку, бросила в нее ключи, кошелек.
– Я ухожу на смену. И когда я вернусь, я не хочу слышать ни слова на эту тему, пока ты не найдешь реального виновника. А если ты им считаешь меня – можешь собирать вещи. Квартира моя. И терпение мое кончилось.
Она хлопнула дверью. Семен остался один посреди кухни. Обвинения жены гудели у него в голове. «С них и спроси». Он сел на табуретку, обхватив голову руками.
Поверить в то, что мать могла украсть у него деньги, было немыслимо. Но… Он вспомнил ее жалобы. Как ей не хватает на «приличную жизнь». Как она сетовала, что «Севера́» уже не те, и пенсия копеечная. Вспомнил, как она выспрашивала про их с Аней заработки.
Аня в это время шла на работу, глотая злые слезы. Она не плакала от обиды – она плакала от бешенства. Как он мог? Как он посмел подумать на нее? После всего, что она терпела?
На работе ее ждала привычная рутина. Перевязки, капельницы, стоны больных. Но сегодня эта рутина отрезвляла. Она видела реальную боль. И ее домашние проблемы на этом фоне казались мелкими, но до противного липкими.
– Анечка, что с тобой? – спросила ее в ординаторской пожилая санитарка, тетя Валя, которая работала здесь дольше, чем Аня жила на свете. – Лица на тебе нет.
– Да так, теть Валь. Свекровь «гостила».
– Ох, – понимающе вздохнула та. – Это хуже татарина. Моя тоже приезжала. Знаешь, дочка, есть такая трава – пустырник. А есть полынь. Вот пустырник – он успокаивает. А полынь – она горечь дает. Но зато всякую нечисть гонит. Ты, видать, своей свекрови полыни налила, вот ее и скорчило.
Аня усмехнулась.
– Скорее, она мне.
– Ничего, – подмигнула тетя Валя. – Главное, чтоб муж твой не теленком был, а мужиком. Чтобы понимал, кто борщ варит, а кто кровь пьет.
Эти простые слова почему-то привели Аню в чувство. Она – та, кто «варит борщ». Она – основа этого дома. И она не позволит себя растоптать.
Семен тем временем сидел дома. Работа не шла на ум. Он бродил по квартире, как в клетке. Он зашел в гостиную. Посмотрел на полку. «Три мушкетера». Он взял книгу. Вспомнил, как мама просила его «что-нибудь почитать», а потом жаловалась, что «буквы мелкие». Она брала эту книгу.
Он начал судорожно вспоминать. Разговоры. Намеки.
«Сынок, а ты бы мне помог деньгами… На зубы…»
«Анечка-то твоя, поди, все под себя гребет…»
Он не хотел верить. Он набрал номер матери.
– Мам, привет. Как доехала?
– Ой, Сёмочка! – голос в трубке тут же стал страдальческим. – Плохо! Всю дорогу сердце хватало! Эта ведьма твоя, Анька, меня чуть на тот свет не отправила! Ты ее выгони! Она тебе не пара!
– Мам, – Семен сглотнул. – У меня деньги пропали. Из заначки.
На том конце провода повисла тишина. Тяжелая, вязкая.
– Какие деньги, сынок? – голос Златы Аркадьевны вдруг стал чужим, настороженным.
– Тридцать тысяч. Которые в книге лежали. Ты не видела?
– Я?! Да как ты мог подумать! – взвизгнула Злата. – Родную мать… В воровстве… Да это она, змея твоя, взяла, а на меня свалить хочет! Я так и знала!
Но ее истерика была слишком наигранной. Семен слушал ее крики и впервые в жизни слышал в них фальшь. Он вспомнил Аню. Ее ледяное спокойствие, ее честные, полные ярости глаза. И вспомнил бегающие глазки матери, когда та врала про «витаминки».
– Мам, ты зачем в театр билеты покупала? – вдруг спросил он.
– Какой театр? – растерялась Злата.
– Мне вчера тетя Вера звонила. Твоя сестра. Сказала, ты ей хвасталась, что ходила на «Лебединое озеро». В партер. С подругой.
Снова тишина.
– Ну… ну, Сёмочка… Я просто… Мне так хотелось… А ты бы мне все равно не дал! Эта твоя…
– Ты взяла мои деньги, да? – глухо спросил Семен.
– Я не взяла! Я одолжила! – закричала Злата. – Я бы отдала! С пенсии!
Семен молча нажал отбой.
Он сел на диван. Мир рушился. «Главный в доме». «Кормилец». А его обчистила родная мать, как последнего лоха. А он, идиот, набросился на жену. На единственного человека, который терпел его, его мать, его идиотскую состязательность.
Он вспомнил, как Аня, бледная от усталости, штопала его рабочие джинсы. Как она вставала в пять утра, чтобы сварить ему кофе перед сменой. Как она ни разу не попрекнула его тем, что живет в ее квартире. А он… Он мерился с ней зарплатой.
«Наказание», о котором думала Аня, пришло не от нее. Оно пришло изнутри. Семену было стыдно. Так стыдно, как не было никогда в жизни.
Вечером Аня вернулась со смены. Она была готова к продолжению скандала, к обороне, к выселению мужа.
Она вошла на кухню. Семен сидел за столом. Перед ним стояла тарелка гречневой каши. В квартире пахло… едой. На плите в кастрюльке булькал куриный суп.
– Я… это… супа сварил, – глухо сказал Семен, не поднимая глаз. – И в магазин сходил.
Аня молча сняла куртку.
– Деньги… – начал он и запнулся. – Это мама. Взяла.
Аня ничего не ответила. Она подошла к плите, взяла половник, помешала суп. Морковка, лук, курица. Все как надо.
– Позвонил ей? – тихо спросила она.
– Позвонил.
– Что сказала?
– Что «одолжила», – криво усмехнулся Семен.
Аня села напротив.
– Сёма.
Он поднял на нее глаза. В них больше не было ни злости, ни «главенства». Только усталость и стыд.
– Прости меня, Ань. Я… дурак.
Аня смотрела на него долго. Она видела, как в нем что-то сломалось. Его привычный мир, где мама – святая, а он – главный, рассыпался. И она вдруг поняла, что сейчас от ее слова зависит, построят ли они что-то новое, или разбегутся.
– Ладно, – сказала она. – Наливай суп. Со сметаной.
Они ели молча. Но это была уже другая тишина. Не давящая, а.… осторожная. Тишина людей, которые поняли, что чуть не потеряли друг друга из-за чужой подлости и собственной глупости.
Злата Аркадьевна звонила еще несколько раз. Семен отвечал односложно. «Денег нет, мам». «Занят». «Позвони позже». Он не стал требовать вернуть долг. Он просто вычеркнул ее из своей финансовой ведомости. И, как оказалось, из эмоциональной – тоже. Она получила свое «наказание» – ее сын, ее «Сёмочка», которого она так долго настраивала против невестки, выбрал не ее.
Сестры и братья, которым Злата жаловалась на «змею-Аньку», тоже как-то быстро отстали, когда поняли, что из этой семьи больше ничего не вытянуть.
Прошло несколько месяцев. Наступила весна.
Семен все так же работал в такси, Аня – в своей хирургии. Но что-то неуловимо изменилось. Семен перестал считать, кто больше принес. Он мог запросто прийти домой и вымыть пол, «пока ты отдыхаешь». Он начал называть ее «Анечка» не заискивающе, а нежно.
Однажды вечером он пришел с работы и протянул ей не шоколадку и не цветы, а два билета.
– Куда это? – удивилась Аня.
– В театр. На «Лебединое озеро». В партер.
Аня рассмеялась.
– Сёма, ты серьезно?
– Серьезно, – улыбнулся он. – Ты же у меня культурная. А я… Я просто хочу с тобой сходить.
Аня взяла билеты. Она посмотрела на мужа, и впервые за долгое время увидела в его глазах не соперника, а родного, повзрослевшего мужчину.
– Спасибо, – тихо сказала она. – Я надену свое лучшее платье.
– А я, – сказал Семен, – кажется, впервые в жизни надену костюм не на свадьбу.
Они оба понимали, что дело было не в театре. А в том, что они наконец-то стали семьей. Не двумя соревнующимися единицами, а одним целым. И вера в будущее, которая, казалось, была растоптана чужими интригами, вернулась.
