— Наташ, тут такое дело… Маме нужно помочь. Срочно.
Наталья замерла с влажной тарелкой в руках. Почти год прошел с того страшного вечера, когда она выставила родственников мужа за дверь. Год. Целый год хрупкого, выстраданного мира. Они с Антоном заново учились жить. Он — учился быть мужем, а не сыном. Она — училась доверять. И вот, этот его тон. Тот самый, виноватый, заискивающий тон, который она надеялась больше никогда не услышать.
— Что случилось? — ровно спросила она, ставя тарелку в сушилку.
— Ты не понимаешь, это другое! Это не просто… Это серьезно! Ей звонят… угрожают!
— Кто угрожает?
— Да какая разница! — Антон сорвался на крик и тут же сник, проведя рукой по волосам. Он осунулся буквально на глазах. — Наташ, ей нужно триста тысяч. До завтра.
Наталья медленно повернулась. Она посмотрела на мужа. На их кухню, снова ставшую уютной. На две чашки, из которых они только что пили чай. На билеты в Калининград, пришпиленные магнитиком к холодильнику. Их первый совместный отпуск. Через две недели.
— Триста тысяч, — повторила она, как эхо.
— Да! — в его голосе прорезалась надежда, смешанная с отчаянием. — У тебя же есть… на вкладе. Я знаю, ты откладывала. Наташ, ну мы же семья! Я заработаю и отдам! Я… я возьму вторую работу! Грузчиком! Только спаси ее!
Он смотрел на нее почти с ненавистью. С ненавистью человека, вынужденного просить.
— Я не дам ей денег, Антон.
— Что? — он отшатнулся, будто его ударили.
— Я не дам ей ни копейки, — твердо повторила Наталья, глядя ему прямо в глаза. — Пока я не пойму, что это за долг, кому она должна, и почему «до завтра».
— Ты… ты… — он задохнулся от возмущения. — Она моя мать! Она на грани! А ты… ты считаешь деньги!
— Да, Антон, я считаю деньги. Потому что это мои деньги. Которые я, в отличие от твоей матери и твоего брата, зарабатываю. И я не позволю втянуть себя в очередную аферу.
— Это не афера!
— Тогда скажи мне правду! — потребовала она. — Что она натворила? Опять?
Антон молчал, сжав челюсти.
— Я так и знала, — устало сказала Наталья. — Ты хочешь, чтобы я отдала триста тысяч вслепую. Ты снова выбрал их.
— Я никого не выбирал! — взорвался он. — Господи, почему ты такая… такая… каменная! У тебя что, сердца нет?
— Сердце у меня есть, Антон. А вот дуры во мне больше нет. Я ее вытравила. Каленым железом. — Она сняла фартук и бросила его на стул. — Я иду спать. Утром у меня тяжелый день. А ты… Ты думай. Но денег не будет.
Она ушла в спальню и плотно закрыла дверь. Он остался на кухне. Наталья легла в постель и уставилась в потолок. Сна не было. Она слышала, как он ходит взад-вперед по кухне. Как он что-то бормочет. Как он открыл холодильник и хлопнул дверцей.
«Нельзя опускать руки, — твердила она себе, как мантру. — Нельзя. Это проверка. Если я сейчас сдамся — все вернется. Весь тот ад вернется».
Она не плакала. Она была зла. Зла на него, за то, что он так легко готов был предать их хрупкий мир. Зла на ту, что сидела в своем Подольске и дергала за ниточки.
Утром он не вышел к завтраку. Когда она уходила на работу, он лежал на диване в гостиной, отвернувшись к стене. Он даже не попрощался.
Весь день Наталья работала на автопилоте. Руки делали свое дело — разминали спазмы, вправляли позвонки, дарили облегчение, — а голова лихорадочно работала.
Что делать? Просто сказать «нет» — не вариант. Антон не простит. Он будет считать ее чудовищем, бросившим его мать в беде. А если дать денег — она потеряет и деньги, и самоуважение. И мужа, в конечном итоге, тоже, потому что он никогда не будет уважать тряпку.
Нужно было узнать правду.
Правда пришла, откуда не ждали. В обеденный перерыв у нее зазвонил телефон. Номер был незнакомый.
— Наташа? Наташ, это ты? — голос в трубке был испуганный и какой-то писклявый.
— Я. Кто это?
— Это Валера. Брат Антона.
Наталья присела на кушетку в комнате отдыха. Валерка. Он не звонил ей ни разу за весь год.
— Что тебе?
— Наташ, ты не давай им денег! Слышишь? Ни в коем случае!
— Каких денег? — холодно уточнила она.
— Ну… Антон же просил у тебя? Триста тысяч?
— Просил.
— Не давай! — зашептал он в трубку. — Это… это все она! Мать! Она… она влезла… Короче, это МФО. «Быстрые деньги». Или «Легкие кредиты». Она их штук пять набрала!
— Зачем? — у Натальи похолодело внутри.
— Бизнес! — истерично хихикнул Валерка. — Она решила «утереть тебе нос». Стать «бизнес-леди». Вложилась в какую-то косметику. Пирамида, короче. Чудо-крема от морщин. Она набрала этого барахла, а оно никому не нужно. А проценты… Наташ, там проценты капают, как… как сумасшедшие! Там уже не триста, там, поди, все пятьсот!
— А почему Антон сказал триста?
— Так это только по одному! Самому срочному! Ей сегодня позвонили… сказали, если до вечера не заплатит, они приедут… имущество описывать. А у нее из имущества — только квартира. Понимаешь? Она боится, что ее на улицу выкинут!
— Понятно. — Наталья почувствовала странное, ледяное спокойствие. Все встало на свои места. Манипуляция. Ложь. И бездонная глупость. — Спасибо, Валера.
— Ты… ты только Антону не говори, что я звонил! — испуганно попросил он. — Он меня убьет.
— Не скажу. А ты-то почему так распереживался?
— Да я… — он замялся. — Я с ней живу. Она же меня извела всего! Орет целыми днями. А если квартиру отберут, нам куда? Я… я только на работу устроился. Нормально. В логистику. Не хочу я опять…
— Я поняла тебя, Валера, — кивнула Наталья. — Спасибо за звонок.
Она положила трубку. «Бизнес-леди». Утереть ей нос. Значит, все это время она не просто злилась, она завидовала. Завидовала тому, что Наталья — самодостаточная, успешная. А она — никто. И вот, решила «доказать».
В обеденный перерыв Наталья позвонила своей подруге-юристу Ольге.
— Оль, привет. У меня снова «весело». Рассказывай про МФО.
— О, микрофинансовые… — протянула Ольга. — Это зараза. Но лечится. Во-первых, «описывать имущество» они не могут. Это прерогатива только судебных приставов, и только после решения суда. Так что «приедем сегодня» — это дешевый шантаж. Пугалки для пенсионеров.
— Что еще?
— Во-вторых, с 2019 года есть ограничения по процентам. Максимальная переплата по краткосрочному займу не может превышать сам долг более чем в полтора раза. То есть, взяла десять тысяч — больше двадцати пяти (десять долг + пятнадцать проценты) с нее не стребуют.
— А если она взяла в пяти местах?
— Ну, милая, тут… тут надо считать. Если общая сумма долга с процентами превышает пятьсот тысяч рублей, она, по закону, обязана подать на банкротство. Если меньше, но платить нечем, — имеет право.
— Банкротство? — выдохнула Наталья.
— Да. Федеральный закон 127 ‘О несостоятельности’. Это единственный цивилизованный выход из долговой ямы. Но, — голос Ольги стал жестче, — там есть нюансы. Если у нее та квартира в Подольске — единственное жилье, ее не отберут. А вот все остальное — счета, вклады, дачи, машины — уйдет с молотка. И пять лет она не сможет брать новые кредиты и занимать руководящие должности.
— У нее ничего нет. Только квартира.
— Тогда это ее спасение. Процедура неприятная, унизительная, но она выйдет из нее чистой. А платить им сейчас триста тысяч — это как в сухой колодец воду лить. Ты закроешь один долг, а проценты по четырем другим сожрут ее за месяц.
— Я поняла. Спасибо, Оль.
Наталья вернулась домой поздно. Антон сидел на кухне в темноте.
— Ну что? — глухо спросил он.
— Я все знаю, Антон.
Он вздрогнул и поднял на нее глаза.
— Что… что ты знаешь?
— Про МФО. Про «бизнес» с чудо-кремами. Про то, что она хотела «утереть мне нос». Про то, что долг там не триста тысяч, а гораздо больше. И про то, что «коллекторы» — это дешевый блеф.
Антон медленно опустил голову на стол. Его плечи затряслись. Он не просто плакал — он рыдал. Беззвучно, страшно, сотрясаясь всем телом.
Наталья подошла и села рядом. Она не обняла его. Она просто ждала.
— Я… я не могу, Наташ… — прошептал он сквозь рыдания. — Я не могу… Я всю жизнь ей должен. Она… она одна меня с Валерой тянула. Она ночами полы мыла… она… все для нас… А я… я не могу ее бросить. Я не могу…
Это был тот самый «трогательный момент». Момент истины. Наталья вдруг увидела перед собой не взрослого мужчину, своего мужа, а маленького, насмерть перепуганного мальчика, который разрывался между матерью и… и всем остальным миром. Ей стало его так жалко, что у самой слезы навернулись на глаза.
Она положила руку ему на плечо.
— Антон. Посмотри на меня.
Он поднял заплаканное, несчастное лицо.
— Я понимаю, что ты ее любишь. И я понимаю твой долг. Но ты путаешь любовь и благодарность с рабством. То, что она «одна вас тянула», — это ее выбор. Выбор взрослой женщины. Но это не дает ей права калечить твою жизнь. И мою. И свою собственную.
— Но что делать?! — вскрикнул он. — Они же ее…
— Никто ее не тронет! — жестко сказала Наталья. — Это просто слова. Есть закон. Антон, пойми, бороться можно и нужно всегда! Нельзя опускать руки! Но бороться надо правильно, а не затыкать дыры моими деньгами!
— Как — правильно?
— Мы не дадим ей ни копейки, — отчеканила Наталья. — Потому что это не поможет. Это как наркотик. Мы дадим ей триста — она завтра возьмет пятьсот. Проблему надо решать. Кардинально.
— Как?!
— Банкротство.
Антон уставился на нее, ничего не понимая.
— Это единственный выход, — спокойно объяснила Наталья, вспоминая слова Ольги. — Мы найдем ей юриста. Она подаст заявление о признании себя банкротом. Да, это неприятно. Да, ее счета арестуют. Но, поскольку квартира у нее единственная, ее по закону (Наталья даже вспомнила статью, 446 ГПК РФ) никто не отберет. Она пройдет эту процедуру и выйдет из нее чистой. Без долгов.
Антон молчал, переваривая.
— Это… это… позор, — наконец выговорил он.
— Позор — это втягивать сына в свои аферы и пытаться ограбить его жену. А банкротство — это законный способ списать долги, которые ты не можешь выплатить. Она сама себя в это загнала. Она и будет выбираться. Мы можем ей помочь. Юридически. Но не финансово.
В дверь позвонили.
Звонок был долгий, требовательный, надрывный.
Антон вздрогнул.
— Это она…
— Иди, открой, — спокойно сказала Наталья.
Через минуту в кухню влетела Светлана Андреевна. Она была в расстегнутом пальто, волосы выбились из-под платка. За ней тенью маячил Валерка.
— Наташенька! — она бросилась к Наталье и упала на колени, схватив ее за руки. — Спаси! Погибаю! Обманули! Обокрали! Не дай пропасть!
Спектакль был рассчитан на то, чтобы пробить любую броню.
Наталья осторожно высвободила руки.
— Встаньте, Светлана Андреевна. Не нужно этого театра.
Свекровь замерла.
— Что?..
— Я сказала, встаньте. Я все знаю. Про МФО. Про косметику. Про проценты.
Слезы на лице Светланы Андреевны высохли мгновенно. Она медленно поднялась с колен. Взгляд ее из молящего превратился в ледяной и злой.
— Ах, ты… Значит, это ты все! Это ты его настроила! Сына против матери!
— Я? — усмехнулась Наталья. — Это вы взяли кучу кредитов, чтобы «утереть мне нос»! Это вы влезли в пирамиду! Это вы сейчас пытались выманить у меня триста тысяч!
— Да как ты смеешь! — взвизгнула она. — Я мать! Я его родила! А ты — пришлая! Чужая!
— Я его жена. И это мой дом. И мои деньги. Которых вы не получите.
— Антон! — она развернулась к сыну. — Антон! Ты позволишь этой змее так со мной разговаривать?! Ты мужик или кто?! Скажи ей! Пусть даст денег!
Наступила тишина. Антон стоял бледный, как полотно. Он смотрел то на мать, то на жену. Это был его Рубикон. Его окончательный выбор.
Валерка вжался в косяк, боясь дышать.
— Мама… — тихо начал Антон.
— Что «мама»?! Денег! — требовала она.
— Мама… Наташа права. Денег не будет.
Светлана Андреевна задохнулась. Она смотрела на сына, не веря своим ушам.
— Что… что ты сказал?
— Денег не будет, — тверже повторил Антон. Он сделал шаг и встал рядом с Натальей. Не перед ней, как заслон, а рядом. Как партнер. — Мы… мы найдем тебе юриста. Подадим на банкротство.
— Банкротство?! — закричала она так, что зазвенели стаканы. — Предатель! Ты… ты… на банкротство меня?! В гроб меня вогнать решил?! Вместе с ней?!
— Это единственный выход, мама! — крикнул в ответ Антон, и в его голосе впервые прорезалась не сыновья боязнь, а взрослая ярость. — Единственный! Или ты хотела, чтобы мы всю жизнь на твои «бизнесы» работали?! Чтобы мы из-за тебя отпуск отменили, который год ждали?! Чтобы я опять унижался?! Хватит!
— Ах, хватит?! — прошипела она. — Ну, смотри же, сынок. Подкаблучник. Променял мать на… на эту! На массажистку! Будьте вы прокляты!
Она резко развернулась и, толкнув онемевшего Валерку, вылетела из квартиры.
Дверь хлопнула.
Антон стоял и тяжело дышал. Потом он медленно закрыл лицо руками.
— Она… она меня прокляла…
Наталья села перед ним на корточки. Она взяла его руки в свои.
— Она прокляла не тебя, Антон. Она прокляла свою собственную слабость. Свою зависть. Свой страх. А ты — свободен. Слышишь? Мы свободны.
Он поднял на нее глаза. В них стояли слезы. Но это были другие слезы. Не слезы страха. Слезы освобождения.
— Я… я люблю тебя, Наташ, — прошептал он. — Сильнее жизни.
— И я тебя, Антоша, — ответила она, и слезы покатились уже по ее щекам. — И я тебя.
Они помогли. Как и обещали. Ольга взялась за дело. Она посоветовала Светлане Андреевне не доводить до принудительного банкротства, а сыграть на опережение.
— У вас долгов на семьсот тысяч, с процентами, — сухо сказала она ей в своем офисе. — Варианта два. Первый: мы подаем на банкротство. Вас полгода трясут, проверяют все ваши доходы, но квартиру не трогают. Вы выходите чистой. Второй: вы прямо сейчас продаете свою квартиру в Подольске, гасите все долги до копейки и на оставшиеся деньги покупаете себе однушку где-нибудь в Климовске. Быстро и без позора.
Светлана Андреевна выбрала второе. Позор банкротства был для нее страшнее.
Через два месяца она продала свою «двушку» и рассчиталась с МФО. Купила крошечную студию в новостройке. Валерка, на удивление, остался с ней. Он исправно ходил на свою работу в логистический центр и молча платил за коммуналку. Он понял, что теперь он — единственный мужчина в ее жизни, и это бремя, кажется, делало его взрослее.
А Наталья и Антон сидели в аэропорту. До посадки на их рейс в Калининград оставалось полчаса.
— Волнуешься? — улыбнулся Антон, протягивая ей стаканчик с кофе.
— Немного. Я никогда не видела Балтийское море.
— И я. — Он взял ее за руку. — Наташ…
— Что?
— Спасибо.
— За что?
— За то, что не бросила меня. За то, что… вытащила. За то, что научила меня… дышать.
— Мы оба учились, Антон. — Она сжала его пальцы. — Мы оба.
«Рейс на Калининград, выход на посадку номер семь», — объявил диктор.
Они встали и, взявшись за руки, пошли по направлению к своей новой, выстраданной, но такой настоящей жизни. Они шли к морю.
