— Зачем ты соврал? — тихо, почти шепотом, спросила Оля, стоя у кухонного окна и глядя, как на подоконник оседают редкие капли холодного ноябрьского дождя. — Зачем сказал им, что можно?
Дима, сидевший за столом, не сразу ответил. Он листал телефон, делая вид, что занят. На нем был тот самый взгляд — усталый, чуть виноватый, но упертый, как будто ему снова пятнадцать, и он упрямо стоит перед отцом, доказывая что-то, в чем уже сам не уверен.
— Я не врал, — буркнул он наконец. — Я просто сказал, что, может быть, получится.
— “Может быть”? — она горько усмехнулась. — По-твоему, “может быть” — это приглашение всей твоей родни жить у нас?
Он молчал. За окном в сером небе рвались порывами ветра голые ветки тополя. В квартире пахло куриным супом, но от этого запаха Оле стало еще тяжелее — домашний уют в такой момент казался издевательством.
— Дима, — она обернулась. — Ты хоть понимаешь, что это не просто гости на выходные? У них трое детей. Трое, Дим! Они шумят, они кричат, у них игрушки везде. Я не могу снова через это проходить. Я не подписывалась жить в детском саду.
— Не начинай, — он резко поднялся, отставив стул. — Что ты все время — “я не подписывалась, я не готова”? Это семья. Так бывает, что родные помогают друг другу.
— Родные? — она чуть прищурилась. — Это твои родные. Не мои.
Он помолчал, потом сказал тихо, но с нажимом:
— Ты вообще хоть раз подумала, как им сейчас? Их выгнали, у них нет денег, дети маленькие. А у тебя — квартира пустая, простор, уют. Ну что тебе стоит помочь?
— Стоит, Дима. Стоит моего спокойствия, моего времени, моего личного пространства. Тебе этого мало?
— Господи, — он прошелся по кухне, сжал кулаки. — Ты все сводишь к себе! Тебе всегда “мое”, “мое”. Квартира твоя, посуда твоя, мебель твоя. А я, выходит, кто здесь? Постоялец?
Она долго смотрела на него. Потом спокойно сказала:
— Нет. Муж. Который должен был сначала поговорить со мной.
Его лицо дернулось. Он хотел что-то сказать, но промолчал. И Оля поняла — спорить бесполезно.
На следующий день она проснулась рано. За окном серело — ноябрь в этом году был особенно тоскливый: дождь, мокрый снег, ветер, который стучит в окна, как непрошеный гость. Она включила чайник, пошла на кухню и увидела на столе записку от Димы:
“Уехал к маме. Надо помочь им с вещами. Вернусь к вечеру.”
Чайник щелкнул. Оля стояла, держа кружку, и чувствовала, как по спине проходит холодная дрожь. Он не просто не передумал — он поехал помогать им собираться.
К вечеру он действительно вернулся — усталый, промокший, но, кажется, довольный.
— Ну, вроде все уладили, — сказал, снимая куртку. — Завтра приедут.
— Завтра? — голос Оли звенел, как стекло. — Ты даже не посоветовался со мной!
— Оля, хватит! — он вспылил. — Я больше не могу этот разговор по кругу гонять. Они приедут на пару недель, не больше. Потом съедут.
— “Пару недель”, — повторила она. — Ты и сам не веришь в это.
Он не ответил.
На следующий день, когда в дверь позвонили, Оля стояла посреди гостиной, словно готовилась к штурму.
На пороге стояла вся кавалькада: Зоя — с сияющей улыбкой, Андрей — ссутулившийся, будто виноват заранее, трое детей — один с телефоном в руках, второй с плюшевым зайцем, третья в блестящих сапожках и с фломастерами в кармане.
— Привет, Олечка! — Зоя ворвалась в квартиру, как хозяйка. — Мы к вам, как договаривались!
— Я не договаривалась, — тихо сказала Оля, но Зоя уже не слушала.
Она снимала сапоги, громко командовала:
— Маш, не бегай по ковру! Вить, поставь сумку у стены! Андрюш, помоги с чемоданами!
Дима, стоявший сбоку, выглядел так, будто ему хотелось раствориться в воздухе.
— Оль, ну ты же не против? — осторожно спросил он.
— Поздно спрашивать, — сказала она.
С первых же минут стало ясно: кошмар только начинается.
Младший, Артем, плакал почти без пауз. Маша разрисовала зеркальную дверь шкафа “ради красоты”. Старший, Витька, закрылся в их спальне и подключился к Wi-Fi, заявив, что ему нужно “учиться”.
Зоя тем временем копошилась на кухне, открывая шкафчики и громко комментируя:
— Ух ты, у тебя тут порядок как в музее! Неудивительно, что тебе скучно одной весь день. Ну ничего, теперь будет весело!
Оля не ответила. Она стояла у окна, сжав зубы, и считала до десяти.
К вечеру квартира превратилась в хаос. На столе — крошки, на диване — детские куртки, на подоконнике — чей-то рюкзак. Оля мыла посуду и пыталась не думать.
Дима подошел сзади, обнял за плечи.
— Потерпи немного, ладно? Они же не навсегда.
Она вытерла руки, обернулась.
— Дима, это не про “потерпеть”. Это про уважение. Про то, что я больше не понимаю, кто у нас в доме решает.
Он тяжело выдохнул:
— Опять ты со своими принципами…
Она резко отстранилась.
— Да, с принципами. Потому что если их нет, то потом уже неважно, где спишь, с кем живешь и кто тебе говорит, как правильно.
Он замолчал. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на страх.
На следующий день все стало еще хуже.
Зоя, не спросив, переставила мебель в гостиной — “так детям удобнее играть”. Андрей принес из кладовки старое кресло и поставил его у телевизора. Маша пролила сок на ковер.
Оля попыталась поговорить с Димой, но тот отмахнулся:
— Ну что я сделаю? У них дети. Не кипятись.
К вечеру Оля просто не выдержала.
— Дима, — сказала она, — так больше не будет. Завтра ты им объяснишь, что они должны съехать.
Он посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
— Ты хочешь, чтобы я выгнал сестру с детьми? Сейчас, зимой?
— Я хочу, чтобы ты выбрал, — ответила она. — Между мной и этим балаганом.
Тишина. Только за стенкой Маша визжала от восторга — включила мультик на всю громкость.
Ночью Оля не спала. Лежала в темноте, слушала храп из соседней комнаты, как скрипят доски под чьими-то шагами.
Она чувствовала — что-то внутри нее ломается. Не громко, но окончательно.
“Я не позволю, — думала она. — Не позволю, чтобы меня снова сделали виноватой. Чтобы из моего дома сделали проходной двор. Пусть лучше он меня возненавидит, чем я сама себя”.
Она перевернулась на бок и закрыла глаза.
Завтра будет разговор. Настоящий. Без отступлений.
Утром в кухне стояла тишина. Дети еще спали. Зоя с Андреем ушли в магазин. Дима наливал себе кофе.
Оля вошла, села напротив.
— Нам надо поговорить.
Он не стал спорить.
— Я знаю, о чем ты, — сказал он. — Только не сейчас. Подожди пару дней, ладно?
— Нет, — твердо сказала она. — Сегодня. Иначе потом будет поздно.
— Поздно для чего? — устало спросил он.
— Для нас.
Он опустил взгляд. На щеках проступил нервный тик.
— Ты ставишь ультиматум?
— Нет. Я ставлю точку. Либо мы решаем это вместе — и они съезжают, либо я уезжаю сама.
Он посмотрел на нее — долго, пристально, как будто видел впервые.
— Ты не шутишь?
— Нет, — сказала она. — Я больше не умею шутить.
В этот момент хлопнула входная дверь — вернулись Зоя и Андрей, гремя пакетами.
— Ой, мы там по акции ухватили пельмени! — радостно сообщила Зоя. — Сейчас сварим, всех накормим!
Она поставила сумку на стол, распахнула холодильник. И, наконец, заметила выражение лиц Димы и Оли.
— Что-то случилось?
Оля посмотрела на Диму.
— Скажи ей, — тихо сказала она.
Он долго молчал. Потом выдохнул:
— Зоя… вам надо съехать.
Зоя застыла с банкой в руке.
— Что?
— Я потом все объясню, — попытался смягчить он. — Просто так нельзя дальше. Мы с Олей…
— Вы с Олей?! — Зоя вскинулась. — А мы? Мы что, мусор? После всего?
Оля стояла молча. Дима, не глядя на нее, повторил:
— Завтра.
Зоя швырнула банку в раковину.
— Вот как, значит. Вы нас выставляете. Родная кровь! Да чтоб вы…
— Хватит, — жестко сказал Дима. — Я все решу.
Она выскочила из кухни, хлопнув дверью.
Оля села, закрыла лицо руками. Дима молчал.
— Спасибо, — только сказала она. — Что хоть теперь понял.
Он ничего не ответил.
Но поздно вечером, когда дом затих, Оля услышала, как он говорит по телефону в коридоре.
Говорил шепотом, но каждое слово она различала.
— Мам, я не могу больше. Да… да, она настояла. Нет, я не против вас, просто… Я потом все улажу. Я сказал им съехать, но… Да, мама. Я понял.
Ноябрь незаметно перевалил за середину. Морось сменилась первым снегом, и воздух стал колючим, с запахом мокрого асфальта и дешёвого кофе, который по утрам разливают из ларьков у остановки.
Прошла неделя с того дня, как Зоя уехала. Вернее, как вроде бы уехала.
Первые два дня она действительно жила с семьёй в съёмной квартире. Потом начались звонки. Сначала — нейтральные:
— Олечка, привет! Слушай, а у вас не осталось, случайно, чайника старого? Тут хозяева не оставили, а покупать новый неохота, вдруг скоро съедем.
Потом — уже требовательные:
— Оля, а что за цены ты мне скинула на “гостиницу”? Мы такие не потянем! Может, Димка поможет, он же обещал?
А через неделю Оля узнала, что Зоя с детьми снова у них — только не “жить”, а “в гости на денёк”. Без звонка, без предупреждения. Просто открыла дверь своим ключом, который не вернула.
Оля вернулась с работы вечером. На пороге — гора обуви, детские куртки, запах жареного лука и мультик, орущий из телевизора.
Она постояла в коридоре, пока не появилась Зоя — в домашних тапках, с полотенцем на плече и довольной улыбкой.
— Олечка! Мы тут… ненадолго! Просто хозяин квартиры воду отключил, а детям же где-то мыться надо. Ну мы и приехали. Ничего, да?
Оля глубоко вдохнула.
— А ты могла бы позвонить хотя бы?
— Да что ты, мы не хотели беспокоить! — искренне удивилась Зоя. — Мы же свои!
Она прошла на кухню, громко стукнула крышкой кастрюли, позвала детей ужинать. Дима сидел за столом, мрачно ковырялся в тарелке, не глядя на жену.
Оля стояла у двери и чувствовала, как в груди что-то леденеет.
Позже, когда Зоя уложила детей и ушла в ванну, Оля закрыла за собой дверь спальни и повернулась к мужу:
— Дима, я не собираюсь снова это терпеть.
Он устало потер виски.
— Я ей сказал, что только на пару дней. У них там действительно проблемы с квартирой.
— А ключ кто им отдал?
Он замялся.
— Ну… я забыл попросить вернуть.
— Понятно, — сказала она. — Значит, теперь у нас ключ от дома — общий. На всех.
Он ничего не ответил. Только отвернулся и лёг, накрывшись одеялом.
Оля долго сидела у окна. Снег падал густо, вязко, оседал на стекле. Она думала: «Так рушатся браки — не от измен и не от бедности. А от мелкого, липкого равнодушия. Когда человек рядом, но не с тобой.»
На третий день «гостей» Оля не выдержала.
Она пришла домой раньше, увидела, что Зоя с детьми уже обедают за её столом. Из холодильника — вытащено всё, что было приготовлено “на неделю”. На кухонном подоконнике стоял кружок подсолнухов, а на диване — пятно от кетчупа.
— Прекрати, — сказала Оля тихо, но голос дрожал. — Это не твой дом, Зоя.
Зоя отложила вилку, медленно обернулась.
— Слушай, Оль, ты вечно как на иголках. Успокойся! Мы же не воры, ничего не ломаем. Детям где-то надо жить. Не будь такой черствой.
— Черствой? — переспросила она. — А ты называешь вломиться в чужую квартиру “по-доброму”? Ты вообще совесть помнишь, нет?
— Ой, началось. Ты бы лучше детей пожалела, чем свои обои.
В этот момент из коридора вышел Дима. Он смотрел на обеих женщин — усталый, помятый, будто постаревший на десять лет.
— Хватит, — сказал он. — Вы обе ведёте себя, как…
— Как кто, Дима? — перебила Оля. — Как человек, которому не всё равно, кто живёт у него дома? Или как тот, кто привык, что за него всё решают?
Он промолчал.
Ночью Дима собрал вещи и ушёл к матери. Оля слышала, как он тихо захлопнул дверь. Не попрощался.
Она не плакала. Просто лежала и смотрела на потолок, пока первые лучи утреннего света не вырезали на стенах тусклые полосы.
Следующие дни слились в серую полосу. Дима не звонил. Зоя снова съехала — вроде бы “навсегда”. Но Оля чувствовала — это не конец.
Иногда ей казалось, что вся эта история как липкий ком, катается по их жизни, обрастает ложью, чужими голосами, взглядами соседей, пересудами мамы Димы.
В подъезде баба Рита, вечно с собачкой, однажды сказала ей вполголоса:
— Это у вас, да, скандал с родственниками? Ну ничего, молодая, потерпи. Все мужики сначала за семью держатся, потом к жене приползут.
Оля только усмехнулась. «Пусть приползает», — подумала. Но глубоко внутри знала — не приползёт.
Прошло две недели.
Она сидела вечером на кухне, пила чай. Телефон завибрировал.
Дима: “Завтра зайду поговорить.”
Больше ничего.
На следующее утро он действительно пришёл. Не в куртке, а в пальто — как будто хотел выглядеть официально. Принёс пакет с яблоками.
— Мама просила передать, — неловко сказал он.
Оля усмехнулась.
— Мама просила? Или ты просто не знал, как начать разговор?
Он сел.
— Я не хочу ссориться. Всё зашло слишком далеко.
— Согласна. — Она поставила перед ним чашку. — Только я не уверена, что у нас осталось что обсуждать.
Он опустил глаза.
— Я понимаю, что был неправ. Но ты тоже… ну, могла бы быть мягче. Это же не война.
— Не война? — перебила она. — А что это тогда? Когда человек перестаёт считаться с тобой, решает за тебя, приносит чужих людей в твой дом — это, по-твоему, мирное время?
Он молчал.
Оля продолжила:
— Я больше не могу жить в ожидании, кто завтра позвонит — сестра, мать, племянник, — и скажет, что они снова у нас “на пару дней”. Мне нужен дом, Дима. Мой дом. Без вторжений, без манипуляций.
Он тихо сказал:
— Я просто хотел помочь.
— Помогать можно по-разному, — сказала она. — Но ты выбрал способ, где мне места не было.
Дима вздохнул, встал, подошёл к окну. За стеклом снег ложился ровно, мягко, как новая глава, которую кто-то только что начал писать.
— Что теперь? — спросил он.
— Не знаю, — честно ответила она. — Но точно не так, как было.
Он стоял молча, потом повернулся.
— Может, я съеду пока? Чтобы… подумать.
Оля кивнула.
— Думаю, это правильно.
Он долго смотрел на неё — словно хотел что-то сказать, но не нашёл слов. Потом тихо закрыл дверь.
Прошло три дня.
Она жила одна. В квартире было тихо, только холодильник гудел, да по вечерам слышно было, как за стеной сосед ставит чайник.
Иногда она ловила себя на том, что ждёт — шагов, ключа в замке, звонка. Но ничего не происходило.
И вдруг — звонок.
На экране — “Зоя”.
Оля медленно сняла трубку.
— Да?
— Оля… — голос Зои звучал непривычно тихо. — Мы съехали. Нашли комнату на окраине. Диме… ну, не говори ему, что я звонила. Я просто хотела… сказать спасибо.
— За что? — насторожилась Оля.
— За то, что поставила нас на место. Мы реально обнаглели. Я тогда всё перевернула — и маму, и его, и всех. Извини.
Оля молчала.
С другой стороны слышался детский смех — приглушённый, но настоящий, радостный.
— Ладно, не буду мешать, — сказала Зоя. — Береги его, ладно? Он… потерянный без тебя.
Трубка щёлкнула.
Вечером Оля вышла на балкон. Снег снова шёл — медленно, густо. Где-то вдалеке сверкали фонари, и от их света город казался будто покрытым инеем из тишины.
Она стояла, кутаясь в свитер, и думала, как странно устроена жизнь: иногда нужно, чтобы всё рухнуло, чтобы наконец стало ясно, что важно.
Вдруг позади тихо щёлкнул замок.
Она обернулась. В дверях стоял Дима. Без слов. Без пакета. Без объяснений.
Он просто подошёл, остановился рядом. Несколько секунд они стояли молча, глядя на падающий снег.
— Ты вернулся? — тихо спросила она.
Он кивнул.
— Если не поздно.
Она долго смотрела на него. Потом ответила:
— Не поздно. Но теперь всё будет по-другому.
Он кивнул. И, впервые за много недель, Оля почувствовала — в груди не холод, не обида, а просто усталое, но живое тепло.
Она не знала, получится ли у них. Но знала точно: этот дом больше никто не превратит в проходной двор.
И снег за окном падал — ровно, спокойно, будто ставил последнюю точку в долгом споре.
