— Ты слышишь меня вообще? — голос Андрея хлестнул, как мокрой тряпкой, без предупреждения, едва Виктория переступила порог. — Я тебе говорю нормально, по-человечески, а ты сидишь с этим лицом, будто я тебе миллион должен.
Он стоял у стола, покачиваясь с пятки на носок, будто примерялся, какой аргумент кинуть следующим. На кухне пахло пережаренным луком, маслом и какой-то дешёвой специей, от которой начинало першить в горле. Декабрьский сумрак уже висел за окном, стекло отражало три фигуры: она, Андрей и Лена — та ещё композиция.
— Я слушаю, — сказала Виктория устало, ставя на пол сумку с документами. — Можно без крика.
— Да я и не кричу! — повысил голос Андрей. — Это ты сразу делаешь вид, что я какую-то гадость предлагаю. Ты бы хоть раз сказала: да, Андрей, давай подумаем вместе. Семья же.
Слово «семья» он выкрикнул так, будто клеймил им её.
Лена, сидевшая за столом с чашкой растворимого кофе, сделала вид, что в разговор не лезет, но глаза у неё блестели: она ловила каждое слово, будто контролёр в троллейбусе.
— Андрей, — Виктория поставила ладонь на стол, чтобы не тряслись пальцы, — я только что из банка. Официально. Я закрыла ипотеку. Я шла домой и думала, что сегодня у нас будет нормальный вечер. Просто… нормальный. А ты мне с порога — новую ипотеку. Ещё одну. На Лену. На меня. На кого угодно, только не на себя.
Лена театрально прикоснулась к шее, будто слова Виктории ударили током.
— Вот опять она… — протянула. — Я прошу всего лишь немного помощи. Я же не говорю: обеспечь меня всю жизнь. Просто подстрахуй. Времени мало, а у меня… обстоятельства.
— Обстоятельства у тебя всегда, — сорвалось у Виктории. — И что характерно — они всегда дорогие.
Андрей вздохнул так глубоко, словно именно он тянул десять лет её платежи.
— Ты бы видела, как Лена живёт, — сказал он. — Ты в своём офисе сидишь, бумаги подписываешь, а у людей жизнь другая. Тяжёлая. Не все такие удачливые, как ты.
Удачливая? Она? Человеку, который десять лет отказывался от отпусков, носил зимнюю куртку до дыр и брал подработки по ночам, это звучало как издёвка.
— Дело не в удаче, — сказала она ледяным голосом. — Дело в том, что вы оба хотите, чтобы я снова взяла на себя вашу ответственность.
Мелькнула тень — Лена вскинула брови.
— Ну вот, — сказала она сладко. — Я знала, что тебе трудно просто помочь. Ты же у нас… экономная.
На это слово у Виктории внутри что-то вогнало кол. Она резко поставила кружку под кран, включила воду на максимум — шум перекрыл её дыхание. Она старалась не сорваться. Хотя бы сегодня.
Она выключила воду и повернулась к ним.
— Знаете что? — тихо сказала она, как перед прыжком в ледяную прорубь. — Давайте честно. Лена живёт у нас уже месяц. Она обещала найти жильё за две недели. Вместо этого — новые сумки, косметика, кафешки. А теперь вы хотите, чтобы я оформила ипотеку на неё. Вторую. На десять лет. Чтобы, видимо, к пенсии расплатиться? Вы в своём уме вообще?
Андрей шагнул ближе.
— Ты преувеличиваешь. Может, три года максимум. Лена устроится, будет платить. Мы бы справились.
— Мы? — ехидно повторила Виктория. — Ты хоть раз видел, как Лена платит хоть что-то? Хотя бы сто рублей за свет?
Лена вскочила.
— Я не обязана! Я гостья! Ты сама разрешила!
— Я разрешила временно. А теперь вижу, что временное превращается в твою жизненную позицию.
— Ты против меня с самого начала! — выкрикнула Лена. — С первого дня! Ты меня ненавидишь!
Виктория рассмеялась — коротко и безрадостно.
— Ненавидеть — это эмоционально. А у тебя даже на эмоции не тянет. Ты просто-…
Она не договорила. Андрей шагнул ещё ближе.
— Замолчи, — процедил он. — Ты переходишь границы.
Это слово ударило по ней, как ледяной кулак. Она сразу вспомнила, как он говорил раньше, в первые годы, когда они съехались: осторожно, мягко, с теплом. Как-то всё изменилось — постепенно, но необратимо. Лена появилась не сразу, сначала были мелкие придирки, ожидания, просьбы. И вот — кульминация: новая ипотека.
— Я перешла? — её голос стал низким, опасным. — А то, что вы двое планируете повесить на меня новый кредит — это что? Норма? Или забота о семье?
Андрей отступил, хмыкнул и бросил взгляд на Лену, будто ожидая поддержки. Лена же скрестила руки, выставив локти, как подросток, которого лишили смартфона.
— Ты никогда не поймёшь, что есть настоящая семья, — проговорил Андрей. — Телефоны, работа, документы — вот твоё всё. Холодная ты.
Это сказала она бы? Виктория, которая таскала всё на себе, держала и работу, и дом, и его бесконечные прихоти? Холодная?
Слова сами вырвались:
— Зато я не живу за чужой счёт. И людей не манипулирую.
Лена вскинулась:
— Это ты сейчас обо мне?!
— А о ком же? — спокойно спросила Виктория. — Я устала от твоих игр, Лена. Ты взрослая женщина, не ребёнок. И давно пора не надеяться, что за тобой будут всю жизнь бегать и подбирать твой хаос.
Андрей громко втянул воздух.
— Так. Всё. — Он поднял руку. — Хватит этого театра. Лена остаётся. Точка. Я сказал.
Виктория повернулась к нему и впервые за много месяцев увидела в нём чужого. Слишком много в нём стало — уверенной наглости, вот этого «я сказал», будто он может распоряжаться её жизнью так же легко, как рубашкой из шкафчика.
— Нет, Андрей, — сказала она тихо. — Ты не сказал. Ты предложил. А я отказалась.
Он осунулся, как будто её слова реально ударили.
— Ты конфликтная стала, — выплюнул он. — Злая. Раньше другой была.
— Раньше я верила людям. А теперь — нет. С вами — точно.
Она прошла мимо них, открыла окно — впустила холодный декабрьский воздух. Серый вечер пах дымом, мокрым асфальтом и свободой, которая стояла где-то рядом, но пока ещё не принадлежала ей.
— Лена уезжает завтра, — сказала Виктория. — Это финально.
Лена завизжала.
— Да какая тебе разница?! Она же родная мне! Ты против нас! Ты хочешь разрушить…
— Перестань, — оборвала Виктория. — Я уже ничего не разрушаю. Вы сами всё сделали.
Андрей ударил ладонью по столу.
— Тогда мы уйдём! Оба! Раз тебе так важно показать свою независимость!
— Пожалуйста, — ответила она спокойно.
Лена замолчала первой — видимо, не ожидала такого ответа.
Андрей, всё ещё кипя, вытащил из шкафа свою старую дорожную сумку, швырнул туда джемпера, рубашки, пару носков. Лена металась рядом, всхлипывая на манер плохой актрисы:
— Андрюш, не уходи! Она же специально! Она хочет нас разлучить! Она плохая!
Но он только буркнул:
— Собирайся, я сказал.
Виктория стояла в дверях гостиной и смотрела — не на них, а сквозь. Как будто всё это уже было где-то в её голове раньше, как предсказуемая финальная сцена дешёвого спектакля.
Когда дверь хлопнула, и их шаги стихли в подъезде, квартира будто выдохнула. Пространство распрямилось, воздух стал легче.
Но вместе с облегчением накатило другое — глухая, тихая боль. Не про Лену — та вообще была мелкая бытовая неприятность. Больше — про него, про Андрея, про то, как незаметно люди превращаются в требовательных посторонних.
Она прошла по комнатам, как проверяя, всё ли ещё на своих местах. Потрогала спинку дивана, проверила, закрыта ли дверь на балкон, подняла пустую кружку со стола — чужого тепла не осталось нигде.
Она присела на край кровати и почувствовала, как время, всё это муторное, вязкое, набившееся под кожу, наконец начинает отступать. Совсем чуть-чуть. Но отступает.
Виктория знала: завтра всё продолжится. Андрей обязательно вернётся — с оправданиями или обвинениями. Лена обязательно устроит сцену или попытается влезть обратно. Но сегодня — тишина. И она позволила себе просто сесть, обнять руками бока и выдохнуть. Глубоко.
Утро началось с настойчивого, грубого звонка в домофон. Резкий металлический треск пробивался в квартиру, будто кто-то снизу пытался выбить дверь током. Виктория подскочила — она ещё не успела нормально проснуться, валялась на диване с одеялом наполовину на полу. Сердце сразу пошло в гору, как на лифте без тормозов.
Она подошла к трубке, нажала кнопку:
— Кто?
Голос Андрея раздался без обычной ленивой интонации, а с надрывом, почти истерикой:
— Открывай. Нам нужно поговорить.
Она не ответила. Поговорить — значит снова давить, уговаривать, втягивать в чужие планы. Ей не хотелось этого разговора. Но и прятаться — тоже не вариант. Не сегодня.
Виктория нажала кнопку, слыша, как скрипит железная дверь внизу. И поняла: начинается вторая часть этого бессмысленного спектакля.
Через минуту Андрей уже стоял в прихожей. Раздутый ветром пуховик, красные глаза, запах от вчерашнего алкоголя, волосы слиплись, как у человека, который ночью спал неизвестно где.
Следом за ним — Лена. На ней был новый пуховик, тот самый, что она вчера демонстративно надела. Сегодня выглядело всё ещё хуже: макияж размазан, волосы спутаны, лицо бледное. Но глаза… глаза у неё были живые, колючие, уже готовые к атаке.
— Можно хотя бы зайти? — Андрей смотрел так, будто она была ему чем-то обязана.
— Заходите, — сказала Виктория ровно, — но ненадолго.
Они вошли, Лена обошла Викторию плотным боковым шагом и заняла место на диване, будто это по праву её трон. Андрей снял куртку, бросил через кресло, прошёл на кухню. Виктория услышала, как он без спроса открывает холодильник.
— Ты без нас тут живёшь, как королева, — крикнул он оттуда. — Уют, тепло, чайник новый.
Виктория пошла за ним.
— Ты зачем пришёл?
Он медленно захлопнул дверцу холодильника, развернулся.
— За тем, чтобы ты не делала глупостей.
— Глупостей? — она подняла брови.
— Да. — Он наклонился вперёд, упёршись руками в стол. — Ты выгнала нас, как собак.
— Я попросила вас уйти, — поправила она. — После месяца хамства, лжи и требований.
— Ты сейчас накручена. У тебя были трудные дни, ты устала, устала от банка, от этой всей бумажной беготни, — он говорил с фальшивой мягкостью, которая раньше обезоруживала её, а теперь будто скребла по стеклу. — Но нельзя же так. Это не решение. Это эмоции.
— Нет, Андрей, — спокойно сказала Виктория. — Это решение.
Он резко выпрямился.
— Чёрт тебя дери, ты понимаешь, что рушишь семью?
— Семью? — переспросила она. — Андрей, у нас с тобой давно разные взгляды на это слово.
Он шагнул ближе, но не угрожал — просто хотел приблизиться, чтобы надавить сильнее.
— Ты ведёшь себя, как чужой человек. Такой холодной я тебя не знал.
— Потому что раньше меня не ставили в такие ситуации.
Он ничего не сказал. Только разжал кулаки, будто ему внезапно стало тяжело держать собственные аргументы.
Из гостиной послышался голос Лены:
— Андрюш, ну хватит уже! Она всё равно сделает по-своему. У неё же всегда так: сначала выгнать, потом жаловаться, что одна.
Виктория повернулась на голос:
— Если ты пришла сюда обвинять меня, можешь сразу уходить.
— А чего я, по-твоему, сюда пришла? — хмыкнула Лена. — Я хочу, чтобы ты поняла, что ты натворила. Ты выставила нас на улицу.
— На улицу? — Виктория сморщила лоб. — Ты ночевала у своего «друга» с новой сумкой. Не прикидывайся бездомной.
Лена встала с дивана и подошла вплотную.
— Ты думаешь, что знаешь обо мне всё? Да ты ничего не знаешь! Я живу, как могу! Мне никто не помогает, ни один человек! Только Андрей! А ты хочешь сделать так, чтобы он от меня отказался!
Виктория заметила, как дернулась скула у Андрея — он слушал не её, а Лену.
И вот тут до Виктории дошло: Лена его держит. Страхом, жалостью, вот этим своим образным «я никому не нужна». Это уже давно их семейное ядро.
Виктория отошла к окну, не желая влезать в эту сцепку брат—сестра.
— Андрей, — сказала она спокойным тоном, — я не прошу тебя отказываться от сестры. Но я не обязана жертвовать собой ради неё. И если ты считаешь иначе — ты вправе устроить свою жизнь так, как считаешь нужным.
Он посмотрел на неё, как на чужую.
— То есть ты нас выгоняешь окончательно?
— Я ставлю границу, — сказала она тихо. — Я не собираюсь оплачивать вашу жизнь.
— Твою мать… — прошептал он. — Значит так. Раз по-хорошему не выходит… я забираю свои вещи. Все. И буду жить у Лены. Пока она не найдёт квартиру. А ты… живи сама. Раз такая самостоятельная.
Он прошёл мимо неё, плечом задевая, но не грубо. Просто резко, по инерции. Схватил сумку, которую вчера бросил в прихожей.
Лена шла за ним, словно генерал за своим солдатом.
Но перед дверью она обернулась. И вот тут её голос стал низким, без ноток истерики:
— Виктория… ты думаешь, всё так просто? Ты думаешь, Андрей без тебя пропадёт? Не пропадёт. Он со мной всегда справлялся. И сейчас справится. Ты сама себе навредишь. Ты думаешь, что выиграла… но ты ещё увидишь, как всё обернётся.
— Посмотрим, — сказала Виктория.
Дверь хлопнула.
И в квартире стало настолько тихо, что было слышно, как в чайнике начинает постанывать пара.
Первые сутки после их ухода прошли в каком-то странном лимбе. Виктория работала, мыла полы, включала сериал фоном, проверяла документы, снова выключала телевизор, снова ставила чайник. В квартире было пусто, но не пустынно. Это было похоже на то, как заживает глубокая рана — не сразу приятно, но словно ткань начинает дышать.
На следующий день ей позвонила свекровь. Голос — знакомый, сухой, с оттенком упрёка.
— Это что за новости, Вика? Вы выгнали Андрюшу? Что происходит?
Виктория почувствовала холод, но вздохнула спокойно:
— Он ушёл сам.
— Это не он ушёл! Ты выставила его. Это уже всем известно!
— Кому «всем»? — спросила она, опираясь на подоконник.
— Да всем! Леночке! И мне! И соседям! И родственникам!
— Конечно, Лена быстро донесла.
— Она — золотой человек, — свекровь сказала это с такой уверенностью, будто читала биографию святой. — Она всегда была доброй, чуткой девочкой. Ты её не поняла.
— Она взрослая женщина, которой двадцать пять, — отрезала Виктория. — И которая решила, что я обязана взять для неё ипотеку.
На том конце провода наступила глухая пауза.
— Ну… — нерешительно проговорила свекровь. — А что здесь такого? Если бы ты была не такой… эгоистичной… мы бы как-то вместе всё уладили.
Виктория закрыла глаза.
— Татьяна Ивановна, — сказала она спокойно, — я работала десять лет, чтобы выплатить свою ипотеку. Я не обязана оформлять вторую на вашу дочь. И если вы считаете иначе — я ничем вам помочь не могу.
— Вот и видно, — свекровь повысила голос, — что у тебя нет понимания, что такое семья! У нас в роду так не делают! У нас поддерживают друг друга!
— Тогда поддержите её вы.
Татуся осеклась.
— Это… — она закашлялась. — Это другое.
— Понятно, — сказала Виктория и отключила телефон.
И в этот момент она почувствовала что-то новое. Как будто в груди образовалось ровное место, на которое наконец перестало давить.
Прошла неделя.
Андрей не звонил. Но сообщения приходили — в основном обвинения. Иногда короткие:
«Ты разрушила семью».
Или подлиннее:
«Ты эгоистка, никто так не поступает. Я думал, мы вместе, а оказалось — ты только о себе».
Виктория не отвечала.
Но всё же однажды вечером, в воскресенье, когда город укладывался под серый декабрьский снег, в дверь позвонили.
Она сразу поняла — это он. Звонок был нерешительный, неровный, будто человек нажимал кнопку, не решаясь войти.
Она открыла.
Андрей стоял с пакетом в руке. Пакет — простой, с логотипом магазина. Он выглядел уставшим. Лицо помятое, глаза красные, нос обветренный, пальцы дрожат.
— Вика… — сказал он тихо. — Можно войти?
Она молчала две секунды — потом кивнула.
Он вошёл медленно, будто боялся разрушить воздух.
— Я… — он поставил пакет на стул и потер лоб. — Я больше так не могу.
— Как? — спросила она сдержанно.
Он сел за стол и обхватил голову руками.
— Мы сейчас у какой-то её подруги живём. В однушке на Таганке. Я сплю на надувном матрасе. Лена — на диване. Постоянно какие-то люди, шум. Я работаю, прихожу — а там пьянка. И вроде бы гости, но все крутятся вокруг неё. Она там прямо… цветёт. Я… честно… я уже боюсь домой идти.
Виктория молчала. Слушала. Но осторожно — как будто он ей рассказывал что-то чужое, не про неё.
— И я понял… — Андрей поднял голову. — Я понял, что ты не враг. Что ты не злая. Что ты вообще единственная, кто реально делает. А мы… — он сжал кулаки. — Мы привыкли, что ты всё тащишь. И даже не замечали.
Он поднялся, подошёл ближе, как раньше — будто хотел взять за плечи, но не решился.
— Вика… я хочу вернуться.
Она смотрела на него долго. Очень долго.
И вдруг почувствовала, что внутри ничего не шевельнулось. Ни тепла. Ни злости. Ни надежды.
Просто тишина.
Она сказала:
— Андрей… я не против поговорить. Но вернуться… нельзя просто так. Как будто ничего не было.
Он сглотнул:
— Я всё исправлю. Я с Лены слова больше не дам сказать против тебя. Я поставлю её на место. Я… я другой буду.
Виктория покачала головой.
— Андрей. Вопрос не в Лене. Вопрос в том, что ты выбрал её позицию. И не просто выбрал… ты давил на меня. Ты манипулировал. Ты хотел, чтобы я снова взяла на себя твои решения.
Он резко выдохнул:
— Я дурак! Я признаю! Я виноват!
— Этого мало, — сказала она. — Это всё слова.
Он подошёл ближе, будто хотел прикоснуться:
— Что мне сделать? Скажи.
Она взяла пакет, который он оставил на стуле, и протянула ему обратно.
— Для начала забери свои вещи. Полностью. Не оставляй здесь ни шарфа, ни ножниц, ни носков. Чтобы ты мог подумать без оглядки. И чтобы я могла подумать тоже.
Он отстранился, словно ударенный.
— Это… это конец?
Виктория подняла глаза и впервые за всё время сказала абсолютно честно:
— Я не знаю.
Он стоял секунду. Две. Потом взял пакет, кивнул и тихо сказал:
— Тогда… я подожду. Если захочешь поговорить — позвони.
И ушёл.
Дверь закрылась мягко, почти бесшумно.
Ночь прошла странно. Виктория думала, думала, думала. Как будто в голове у неё был огромный узел из тысяч нитей, и каждая тянула в свою сторону. Андрей. Лена. Его семья. Её квартира. Её жизнь. Её свобода… такая хрупкая, но такая желанная.
К утру она поняла главное: если он вернётся сейчас — всё повторится. Это была не месть, не гордость — просто понимание, что люди меняются не словами, а делами.
Она сварила себе кофе, посмотрела на блеклое московское небо и вдруг ощутила… лёгкость. Чистую, простую.
В дверь никто не звонил.
Вечером она легла спать в тишине.
Прошла ещё неделя. Виктория жила одна. Она впервые за много лет начала слышать себя. Поняла, что ей нравится готовить только для себя. Что вечером в тишине можно читать, смотреть старые фильмы, позвонить подруге, сходить в бассейн. И что пустая квартира — не одиночество, а какое-то новое пространство, в котором наконец можно дышать.
Андрей писал пару раз — коротко, без давления. И Виктория впервые ответила:
«Мне нужно время. Настоящее. Длинное».
Он не возразил.
Лена не появлялась — ни звонков, ни сообщений, ни угроз. Видимо, нашла новую аудиторию для своих спектаклей.
В один из вечеров, в конце декабря, когда город застыл в снегу, Виктория зашла в квартиру, сняла пальто и вдруг поняла: ей спокойно.
Не тихо от внешнего — спокойно внутри.
Она прошлась по комнатам, поправила подушку на диване, включила гирлянду на подоконнике. Мелочь. Но свечение было тёплым.
Она подошла к окну и, глядя на заснеженный двор, вслух сказала:
— Это мой дом.
Просто. Честно.
И в эту секунду она знала: она больше не позволит никому превращать её жизнь в чей-то проект.
Что будет с Андреем — она не знала. Но впервые понимала, что это не определяет её судьбу.
Она не закрыла дверь в прошлое — просто перестала пускать туда посторонних.
И впервые по-настоящему дышала.
