– Съезжай из квартиры, – в голосе бывшего мужа звучала напускная виноватость, как фальшивая нота в заученной мелодии.
До этих слов Игорь долго переминался с ноги на ногу, избегал моего взгляда, и что-то внутри уже предчувствовало удар, зная, что сказанное им оборвет последние нити надежды.
– Ну, Лен, правда, мы же все решили, все поделили, развод оформили. А квартира… Она же все-таки на мне. Я ипотеку еще до брака оформил, я ее выплачивал…
– Мы выплачивали, – оборвала я его, стараясь сохранить спокойствие, – мы вместе платили ипотеку. У меня все квитанции сохранены, все подтверждения есть, если понадобится.
Он поморщился, словно я произнесла что-то непристойное, оскверняющее святую правду его личного владения.
– Ну да, формально ты участвовала, я не спорю. Но документы-то на меня оформлены, понимаешь? И потом, Лен, ну что ты будешь делать здесь? Это же неудобно. Я тут живу, ты тут живешь, а мы уже не муж и жена. После развода люди разъезжаются, это же логично. Ты найдешь что-нибудь более подходящее, снимешь себе уютную однушку и начнешь новую жизнь. С чистого листа.
Я смотрела на него, и меня пронзила ледяная волна осознания: как я могла столько лет делить жизнь с человеком, который способен с такой будничной легкостью, почти по-домашнему, произносить слова, разящие наповал?
«Формально участвовала,» – словно я не пахала, забыв о выходных, чтобы эта ипотечная удавка, наконец, ослабила нашу шею. Словно не затягивала пояс, отказывая себе в глотке свежего воздуха, в маленьких радостях, превращающих существование в жизнь, а не в жалкую борьбу за выживание.
– Я никуда не съеду, – произнесла я ровно, словно сталь. – Это и мой дом тоже. И я имею полное право здесь быть столько, сколько захочу.
Игорь выпрямился, словно аршин проглотил, скрестил руки на груди. На лице застыло выражение снисходительного терпения, словно он говорил с капризным ребенком.
– Лена, ну не устраивай цирк. Давай без истерик, решим вопрос по-взрослому.
«По-взрослому.» Как же тошно мне было от этого словосочетания в его исполнении. «По-взрослому» в интерпретации Игоря всегда означало «исключительно по-моему».
– Я никуда не уеду, – повторила я, и в голосе звенел металл. – Мне просто некуда идти. Я вкладывала душу и сердце в эту квартиру, а теперь, когда этот камень с души упал, ты, наигравшись в семью, разводишься и выбрасываешь меня на улицу? Ты сам-то веришь в эту чушь, которую несешь?
– Сколько раз повторять, я развелся не поэтому, я просто разлюбил…
Игорь запнулся, словно споткнулся о собственную ложь, и отмахнулся рукой. Больше он ничего не сказал, но в ледяном взгляде читалось — отступать он не намерен.
На следующий день меня ждал «сюрприз».
В коридоре красовался лист, гордо именуемый «График пользования квартирой». Игорь с педантичностью маньяка расписал, сколько минут в день мне дозволено тратить на ванную и кухню. Разумеется, себе он щедро выделил львиную долю времени.
Я застыла перед этим «произведением искусства», чувствуя, как внутри все медленно коченеет, превращая меня в ледяную статую. Гениально, ничего не скажешь. Не выгнать силой, не опускаться до скандалов, а создать невыносимые условия, при которых любой нормальный человек сбежит без оглядки, благодаря судьбу за избавление. Иезуитский план, не иначе…
Игорь возник в дверях моей комнаты, лицо – маска деловитости.
– Я думаю, это цивилизованный подход, – изрек он тоном, не терпящим возражений. – Раз уж ты так яростно цепляешься за эту жилплощадь, давай хоть организуем совместное проживание с умом.
– Игорь, ты серьёзно?
– Абсолютно. Если есть альтернативные предложения – внимательно выслушаю. Я открыт… для диалога.
«Диалог» – еще одно из его излюбленных слов. Диалог, в котором он – оракул, а все остальные – безмолвные почитатели, внимающие и беспрекословно соглашающиеся.
Первые дни я, скрипя зубами, следовала его драконовским правилам. Игорь же соблюдал их с маниакальной, демонстративной точностью. С секундомером в руках вычислял время моего пребывания в ванной, и, как только стрелка безжалостно отмеряла лишнюю минуту, барабанил в дверь.
– Лена, заканчивай. Моя очередь.
Вскоре к этому абсурду добавился и «График уборки»: неделя его, неделя моя.
И вот тут-то и начался цирк. В «неделю Игоря» квартира неумолимо превращалась в филиал помойки: гора грязной посуды надменно возвышалась в раковине, крошки, словно звездная пыль, усыпали диван, на столе красовались живописные пятна, а мусорное ведро угрожающе набухало, готовое извергнуть свое содержимое. И когда наступала моя «вахта», я с ужасом обнаруживала, что он намеренно пакостит: роняет объедки на пол, не удосуживаясь их поднять, проливает чай, оставляя липкие следы своего варварства на столешнице.
Я убирала, оттирала, отмывала. И с каждым движением тряпки, с каждой выжатой губкой, ощущала, как ядовитая злость разъедает меня изнутри.
– Игорь, ты взрослый человек, – процедила я однажды, возвышаясь над Эверестом из его немытых тарелок. – Неужели так сложно убирать за собой?
Он вскинул на меня наивные, невинные глаза, будто я оскорбила его в лучших чувствах.
– Лен, но ведь сейчас твоя неделя уборки. Я чётко следую установленному графику, и тебе советую. Не нравится – вы знаешь, где дверь.
В ту же секунду меня осенило: всё это – тщательно спланированная кампания, направленная на то, чтобы выжить меня из квартиры. Моментально послав к чертям все его графики, я оккупировала ванную в неурочное время, приготовила ужин тогда, когда кухня, по его «высочайшему указу», должна была принадлежать ему.
Игорь встретил мою дерзость с нескрываемой яростью и немедленно перешёл к акту возмездия. Вечером он обрушил на наши головы оглушительную стену звука – тяжёлый рок, от которого содрогались стёкла в окнах. Я сначала робко постучала в его дверь, потом сильнее, а затем, обуреваемая гневом, принялась колотить в неё кулаком, словно пытаясь пробить брешь в его непробиваемой стене.
– Игорь! Выключи, немедленно! – сорвалось у меня.
Дверь распахнулась, являя его фигуру в вытянутых трениках, с бутылкой пива, поблескивающей в полумраке, и пьяной ухмылкой на лице.
– Лен, ну я же в своей обители! Мешаю, что ли?
– Ты прекрасно знаешь, что да!
– Не нравится – вали.
Снизу взревели возмущенные кулаки в стену, сверху ответили тем же. Развернувшись, словно от пощечины, я прошла в свою комнату, схватила телефон и, задыхаясь от злости, набрала полицию, вывалив на сонного оператора нашу историю.
Участковый явился быстро. Молодой, с усталыми глазами, в которых читалась вся энциклопедия семейных дрязг. Он выслушал пьяные оправдания Игоря, мой сбивчивый рассказ, бросил взгляд на график дежурств на стене, и на лице его отразилась гамма чувств – от тоски до изумления. Казалось, он повидал все, но это…
– Граждане, – произнес он устало. – Вы взрослые люди. Либо решайте вопросы по-человечески, либо разбегайтесь к чертовой матери. А то я на вас обоих протокол составлю, и поверьте, найду за что.
После его ухода мы стояли в коридоре, разделенные невидимой пропастью, и тихо ненавидели друг друга. Воздух звенел от напряжения.
– Я не уйду, – выплюнула я слова, словно яд. – Можешь хоть весь подъезд на уши поставить, устраивать ежедневный балаган. Я никуда не уйду, потому что это мой дом. Я за каждый кирпичик платила. Я его создавала. Я имею на это право.
– Я больше не могу так, – Игорь провел рукой по лицу. Впервые за долгое время я увидела на нем не пьяную ухмылку, а усталость, такую же глубокую, как моя. – Лен, правда, не могу. Каждый раз, когда я тебя вижу… Мне плохо. Мне стыдно. Я хочу, чтобы ты просто исчезла, и тогда я, может быть, смогу забыть, как все было.
– Я не обязана исчезать, чтобы тебе было комфортно жить со своей совестью.
Он кивнул, медленно, обреченно.
– Ладно, согласен, продаем квартиру, – сказал он. – Делим деньги поровну и разбегаемся.
– Поровну, – эхом повторила я, взвешивая каждое слово. – Этот вариант мне подходит.
Игорь слабо улыбнулся, и я поняла – это перемирие, хрупкое и недолговечное, но все же – мир.
Квартира ушла на удивление быстро, словно с плеч свалился груз. Но когда пришел час дележа, Игорь вдруг затянул старую песню о том, что ему, дескать, причитается бóльшая доля, ибо он, видите ли, вложил больше. Тут уж я не стерпела – подняла на ноги юриста. Тот, к счастью, успокоил: никаких «больше» мужу не обломится. Надеюсь, эта сделка – последняя нить, связывающая нас. И мы больше никогда не увидимся.
