Мой брат Глеб всегда был золотым мальчиком, которому прощалось всё. Когда он привел в дом свою невесту Ингу — фарфоровую куклу с глазами русалки — мама всплеснула руками от восторга. Только я и наша восьмидесятилетняя бабушка почувствовали холод, исходящий от её идеальной улыбки. Глебу нужна была бабушкина квартира, и Инга стала его главным оружием. Я смотрела, как они плетут свою паутину, и не знала, что скоро она поймает нас всех.
***
Мой брат продал душу за трехкомнатную квартиру в сталинке у метро «Аэропорт». Точнее, он только собирался ее продать, а я была назначена безмолвной свидетельницей сделки. Душой была наша бабушка, Елизавета Антоновна.
Глеб ввалился в нашу с мамой двушку в Бескудниково, благоухая дорогим парфюмом и успехом. За руку он держал свое новое приобретение — девушку по имени Инга. Она была похожа на эльфийскую принцессу, сошедшую с экрана фэнтези-саги: тонкая, белокурая, с огромными серыми глазами.
— Ма, Поля, знакомьтесь, это Инга. Моя невеста! — провозгласил Глеб, и мама тут же растаяла, как пломбир на июльском солнце.
Она засуетилась, защебетала, потащила «деточек» к столу. Я же смотрела на Ингу и чувствовала, как по спине ползет ледяной озноб. Она улыбалась, но глаза оставались холодными, оценивающими. Она сканировала нашу скромную обстановку, старый кухонный гарнитур, меня в вытянутой домашней футболке. И я поняла: она здесь не за любовью. Она пришла за добычей.
— Полечка, а ты чего такая хмурая? — Инга обратилась ко мне своим мелодичным голосом. — Не рада за брата?
— Рада, — соврала я. — Просто неожиданно. Глеб ничего не говорил.
— А мы решили сделать сюрприз! — Он обнял ее за талию, впиваясь в нее собственническим взглядом. — Скоро свадьба, и нам, конечно, нужно будет где-то жить.
Тут-то все и началось. Мама закивала, а Глеб, поймав ее взгляд, продолжил:
— Я вот думаю, может, нам к бабуле переехать? Ей одной в трешке скучно, а мы бы и присмотрели, и помогли. Она же старенькая совсем.
Инга согласно кивнула, глядя на Глеба с обожанием. Мама просияла: «Какая мысль, сынок! И бабушке помощь, и вам гнездышко». Я молча пила остывший чай. Яд уже был впрыснут. Оставалось только подождать, пока он начнет действовать. Я знала нашу бабушку. Она была не из тех, кто легко сдается. Начиналась война, и линия фронта должна была пройти прямо через наши сердца.
***
На следующий день «молодые» отправились с визитом к Елизавете Антоновне. Меня Глеб попросил поехать с ними, «для моральной поддержки». На самом деле, он знал, что бабушка меня любит и при мне не станет сразу выставлять их за дверь.
Бабушкина квартира пахла старыми книгами, яблочным пирогом и корвалолом. Сама она, маленькая, сухонькая, в идеально отглаженном ситцевом халате, встретила нас у порога.
— Глебушка, внучок! А это что за чудо с тобой? — она смерила Ингу цепким, не старческим взглядом.
— Бабуль, это Инга. Мы женимся, — выпалил Глеб, вручая ей торт.
— Женишься — дело хорошее, — невозмутимо ответила бабушка. — А торт зачем? Я сладкое не ем, у меня диабет. Ты разве забыл? Проходите, раз пришли.
Инга тут же включила режим «идеальной внучки». Она порхала по квартире, восхищаясь всем: пыльными статуэтками, старым пианино, видом из окна.
— Елизавета Антоновна, у вас тут такой воздух! Такая энергетика! Я бы все отдала, чтобы жить в таком месте! — пропела она.
— Так отдавай, кто ж тебе мешает, — проворчала бабушка, разливая чай. — Только тут уже занято. Мной.
Глеб кашлянул. — Ба, мы вот о чем подумали… Тебе же тяжело одной. Давай мы к тебе переедем? Ингочка и уберет, и приготовит. А я за продуктами буду ездить. Помощь ведь!
Бабушка поставила чашку на блюдце. Звякнуло так, что мы все вздрогнули.
— Помощь, говоришь? — она посмотрела прямо на Глеба. — Знаю я твою помощь. Тебе не моя больная спина покоя не дает, а эти семьдесят восемь квадратных метров. Думаешь, я совсем из ума выжила?
— Ну что ты, бабуль, как можно! — Глеб попытался ее обнять, но она отстранилась.
— Инга, а вы, деточка, кем работаете? Откуда родом? — резко сменила тему Елизавета Антоновна.
Инга на секунду смешалась. — Я… я дизайнер. Из Подмосковья. Родители… они далеко.
— Дизайнер, — протянула бабушка. — Понятно. Ну что ж, Глеб, навещать — навещай. А жить я пока и одна могу. Справляюсь.
Вечером Глеб позвонил мне. Он был в ярости.
— Ты слышала ее? Слышала?! Она нас просто выгнала! А ты сидела и молчала, как истукан! Могла бы хоть слово замолвить!
— А что я должна была сказать, Глеб? Что ты прав, и бабушке пора подвинуться?
— Ты моя сестра или кто?! — орал он в трубку. — Она же тебя слушает! Просто завидуешь моему счастью, вот и все!
Он бросил трубку. Я смотрела в темное окно. Счастью? Нет, Глеб. Я боюсь за тебя. И за бабушку. И за всех нас.
***
После провального визита Инга и Глеб сменили тактику. Они начали осаду. Каждый день они приезжали к бабушке: то с продуктами, которые она не просила, то с лекарствами, которые ей не были нужны. Инга пыталась делать уборку, но бабушка с вежливой улыбкой отбирала у нее тряпку.
— Деточка, не утруждайся. Ты так пыль вытираешь, что потом еще полдня отчихиваться. У меня своя система.
Глеб пытался «починить» кран на кухне, после чего пришлось вызывать сантехника. Он злился, но при Инге держался. А она, словно не замечая сарказма, продолжала улыбаться своей кукольной улыбкой.
Однажды я застала их за очередным «добрым делом». Они привезли откуда-то специалиста по окнам.
— Бабуль, мы решили тебе пластиковые окна поставить! — радостно объявил Глеб. — А то от старых дует, простудишься еще.
Бабушка стояла, скрестив руки на груди. — Ничего мне ставить не надо. Мне и с этими хорошо. Я к ним привыкла.
— Елизавета Антоновна, ну что вы как в прошлом веке! — вмешалась Инга. — Это же комфорт, тишина, тепло! Мы же от чистого сердца!
— От чистого сердца, говоришь? — бабушка подошла к ней вплотную. Ее глаза потемнели. — А ты знаешь, деточка, что от чистого сердца делают? Любят. Заботятся. А не пытаются из чужого дома себе гнездо свить. Не надо мне ваших окон. И визитов ваших тоже не надо. Устала я от вас.
Инга на мгновение изменилась в лице. Фарфоровая маска треснула, и я увидела под ней хищный, злой оскал.
— Да вы… вы просто старая эгоистка! — прошипела она. — Сами живете в хоромах, а родной внук с невестой по съемным углам мыкаться должен!
Глеб тут же бросился ее защищать. — Инга! Успокойся! Ба, как ты можешь?! Она тебе помочь хочет, а ты…
— Вон, — тихо, но твердо сказала бабушка, указывая на дверь. — Оба. Вон.
Они ушли, хлопнув дверью. Бабушка тяжело опустилась на стул.
— Видишь, Поленька? — она посмотрела на меня устало. — Не нужна я им. Квартира моя нужна. Как есть — продадут, деньги поделят и разбегутся.
— Бабуль, Глеб не такой…
— Такой, Поля, такой. Любовь его ослепила. А девка эта… темная она. Мутная, как вода в болоте. Ты бы присмотрелась к ней получше. Не нравится она мне. Ох, не нравится.
***
Слова бабушки засели у меня в голове. Я и сама чувствовала, что с Ингой что-то не так. Слишком гладкая, слишком идеальная, как отретушированная фотография. В ней не было ни одного изъяна, и это пугало больше всего.
Глеб после того скандала со мной почти не разговаривал. Звонил маме, жаловался на «неблагодарную» бабушку и «завистливую» сестру. Мама вздыхала, причитала, но в глубине души, мне кажется, тоже начала что-то подозревать.
Я решила действовать. Социальные сети — великая вещь. Инга была там, конечно. Идеальный профиль: путешествия, дорогие рестораны, фото с Глебом и подписи в духе «моя вселенная». Но я начала копать глубже. Друзья, отметки на старых фото, комментарии.
И нашла. Запись трехлетней давности. Групповое фото с какого-то корпоратива. Инга стояла в обнимку с седым, полным мужчиной лет пятидесяти. Подпись под фото гласила: «Поздравляем нашего босса Игоря Сергеевича и его очаровательную супругу Ингу с годовщиной!». Супругу.
У меня похолодело внутри. Я увеличила фото. Это была она, без сомнений. Только выглядела чуть проще, без этого столичного лоска. Я нашла профиль того мужчины. Его страница была помечена как мемориальная. Последний пост был год назад — слова скорби о его безвременной кончине. Среди комментариев я и нашла упоминание его молодой „безутешной“ жены Инги.
Я сидела перед экраном ноутбука и не могла дышать. Инга — вдова? Почему она ни слова об этом не сказала? И почему у ее покойного мужа, судя по всему, весьма состоятельного человека, не было ни одной совместной фотографии с «любимой женой»?
Я вспомнила ее слова бабушке: «Родители… они далеко». Все было ложью. Сплошной, липкой ложью.
Я думала, что мне делать с этой информацией. Рассказать Глебу? Он не поверит. Скажет, что я копаюсь в грязном белье и пытаюсь их рассорить. Рассказать маме? Она запаникует. Оставалась бабушка. Только она могла понять меня без лишних слов.
На следующий день я поехала к ней. Без предупреждения. Я показала ей все, что нашла. Она долго молча смотрела на экран, потом сняла очки и потерла переносицу.
— Я так и знала, — тихо сказала она. — Нечистая она. Аферистка. Бедный Глебка, в какую историю он вляпался.
— Что нам делать, бабуль?
— Ничего, — она посмотрела на меня твердым взглядом. — Пока ничего. Пусть думают, что побеждают. А мы подготовимся. У меня есть один старый знакомый. Очень хороший юрист. И еще кое-какие мысли. Не волнуйся, Поленька. Эту войну мы так просто не проиграем.
***
Глеб и Инга, видимо, решили, что прямая атака провалилась, и перешли к партизанской войне. Они начали обрабатывать маму. Инга звонила ей каждый день, жаловалась на «ужасное» поведение бабушки, плакалась, что та их ненавидит.
— Анна Петровна, я же ей как родной стать хочу! — щебетала она в трубку, а я, сидя в соседней комнате, слышала каждое слово. — А она меня аферисткой называет! Мне так больно, так обидно!
Мама, сердобольная душа, таяла. — Ингочка, не переживай, она старенькая, у нее характер сложный. Я поговорю с ней.
И она говорила. Точнее, пыталась. Бабушка выслушивала ее и отвечала одно: «Аня, не лезь. Я сама разберусь».
Кульминация наступила в день рождения мамы. Мы собрались у нас дома. Глеб с Ингой, конечно, пришли. Инга вручила маме дорогую шелковую шаль, Глеб — конверт с деньгами. Сели за стол. Первые полчаса все шло гладко, но потом Глеб, набравшись смелости после пары рюмок коньяка, снова завел старую песню.
— Мам, ну ты же видишь, как мы маемся. По съемным квартирам, хозяева — звери. А у бабули целая трешка пустует. Ну поговори с ней серьезно! Может, ей в пансионат хороший? С уходом, с медсестрами. Мы бы все оплатили!
Я чуть не подавилась салатом. Мама растерянно посмотрела на него.
— Глеб, какой пансионат? Она же в своем уме, на своих ногах.
— В своем уме? — язвительно вмешалась Инга. — Она нас из дома выгоняет, обвиняет во всех грехах! Это неадекватное поведение! Может, ей к врачу надо? Проверить голову.
Тут я не выдержала. — Инга, рот закрой. Ты вообще кто такая, чтобы о здоровье нашей бабушки рассуждать?
Глаза Глеба полыхнули яростью. — Поля, не смей так с моей будущей женой разговаривать! Ты просто ей завидуешь! Потому что она красивая, успешная, а ты так и будешь сидеть в этой двушке со своими книжками!
— Я ей не завидую, Глеб, я за тебя боюсь! — крикнула я. — Ты не видишь, кто рядом с тобой? Она же врет тебе на каждом шагу!
— Что?! — Инга вскочила. Ее лицо исказилось от злобы. — Да что ты себе позволяешь, серая мышь?! Ты просто ревнуешь брата! Ничего, скоро он будет только мой, и от вашей семейки мы избавимся! И от квартиры вашей драгоценной тоже!
— Инга! — осек ее Глеб, но было поздно. Маска была сорвана окончательно.
Мама сидела бледная как полотно.
— Так вот оно что, — прошептала она. — Значит, Поля была права…
— Да что вы все накинулись?! — взревел Глеб. — Это моя женщина! Я ее люблю! И если ради нашего будущего нужно будет пойти против семьи — я пойду!
Он схватил Ингу за руку, и они вылетели из квартиры. Дверь захлопнулась с такой силой, что со стены упала фотография в рамке. На ней были мы с Глебом в детстве — счастливые, обнимающиеся. Стекло разбилось вдребезги.
***
После того скандала наступила тишина. Глеб не звонил. Мама плакала целыми днями. Я позвонила бабушке и все рассказала.
— Так, — сказала она деловито. — Время пришло. Приезжай завтра ко мне. И маму свою захвати.
На следующий день мы были у нее. Бабушка выглядела спокойной и решительной. На столе лежала папка с бумагами.
— Значит так, девочки, — начала она. — Этот спектакль пора заканчивать. Я тут навела справки про нашу «Ингочку». Спасибо моему старому другу из органов.
Она открыла папку. Оттуда на нас смотрела фотография Инги — та самая, с корпоратива.
— Инга Петровна Воронина, в девичестве Степанова. Родом из Урюпинска. Приехала в Москву десять лет назад. Работала официанткой. Потом познакомилась с Игорем Сергеевичем Белозеровым, бизнесменом. Через полгода они поженились. А еще через год он скоропостижно скончался от сердечного приступа.
Бабушка сделала паузу. — Врачи сказали — бывает. Стресс, возраст. Вот только незадолго до смерти он переписал на молодую жену почти все свое имущество. А его дети от первого брака остались ни с чем. Они пытались судиться, но все было оформлено чисто. Комар носа не подточит.
Мама ахнула. Я молчала. Пазл складывался.
— Она — «черная вдова», — сказала я.
— Именно, — кивнула бабушка. — Профессиональная охотница за наследством. И мой Глебушка стал ее новой целью. Только она не учла одного: у Белозерова были только деньги. А у Глеба есть мы.
В этот момент в дверь позвонили. Бабушка не удивилась. — А вот и наши гости. Я их сама пригласила. Сказала, что готова обсудить вопрос с квартирой.
На пороге стояли Глеб и сияющая Инга. Они вошли, уверенные в своей победе.
— Бабуль, я так рад, что ты все поняла! — начал Глеб.
— Сядь, Глеб, — прервала его бабушка. — И ты, деточка, присаживайся. Разговор будет серьезный.
Она положила перед ними папку. — Знакомое лицо, Инга Петровна?
Инга побледнела. Ее глаза метнулись к Глебу, потом на нас, и в них плеснулся животный страх.
— Я… я не понимаю, о чем вы, — пролепетала она.
— Все ты понимаешь, — отрезала бабушка. — Ты думала, мы тут деревенские дурачки? Думала, придешь, охмуришь моего внука, сживешь меня со свету и получишь квартиру? Не выйдет.
Она повернулась к Глебу. Его лицо выражало полное недоумение. — Глеб, посмотри на нее. Это аферистка. Она уже не одного мужа в могилу свела. Ты хотел быть следующим?
— Что?.. Инга, это правда? — он посмотрел на нее.
Инга молчала, кусая губы.
— Я не отдам тебе квартиру, Глеб, — продолжила бабушка. — Не потому что мне жалко. А потому что ты ее не заслужил. Ты готов был предать родную мать, сестру, родную бабушку ради этих стен и ради этой… женщины. Я сегодня подписала дарственную.
Глеб вскочил. — Кому?! Кому ты ее отписала?!
— Поле, — просто ответила бабушка. — Она единственный человек в этой семье, кто не потерял совесть.
В комнате повисла звенящая тишина. Глеб смотрел то на меня, то на бабушку, то на Ингу. Его лицо исказилось. Это была не злость. Это было отчаяние и осознание полного краха.
— Так вот оно что… — прохрипел он. — Это вы все подстроили… Вы против меня…
Инга, поняв, что игра проиграна, молча встала и, не глядя ни на кого, вышла из квартиры. Глеб остался стоять посреди комнаты, как сломанная кукла. Он посмотрел на меня взглядом, полным такой ненависти, что я содрогнулась.
— Я ненавижу вас, — прошептал он. — Всех.
И ушел вслед за своей мечтой, которая только что рассыпалась в прах.
***
Прошло полгода. Глеб исчез. Он не звонил, не писал, сменил номер. Мама первое время пыталась его найти через общих знакомых, но он оборвал все связи. Кто-то говорил, что видел его в Питере, кто-то — что он уехал из страны. Инга испарилась вместе с ним, словно ее никогда и не было.
Мама постарела лет на десять. Она часто сидит у окна и тихо плачет. Она винит во всем себя: избаловала, упустила. Я пытаюсь ее утешить, но понимаю, что слова здесь бессильны. Ее сердце разбито.
Бабушка держится. Она, как старый кремень, выдержала и этот удар. Но я вижу, как по вечерам она достает старый фотоальбом и долго смотрит на фотографию маленького Глеба — светловолосого мальчика с доверчивой улыбкой. Она никогда не говорит о нем, но я знаю, что она ждет. Ждет звонка, весточки, чего угодно.
Квартира теперь моя. Я переехала к бабушке, как она и хотела. Мы живем вместе. В этой огромной, гулкой квартире, которая стала яблоком раздора, теперь тихо и пусто. Каждая комната напоминает о том, что произошло. Вот здесь стояла Инга и лгала нам в лицо. Вот здесь кричал Глеб, отрекаясь от нас. Эти стены впитали в себя всю нашу боль.
Иногда я думаю: а что, если бы я тогда промолчала? Если бы не начала копать под Ингу? Глеб получил бы то, что хотел. Может быть, он был бы счастлив? Но потом я вспоминаю холодные глаза Инги и понимаю, что его «счастье» было бы построено на лжи и обернулось бы еще большей трагедией.
Мы выиграли войну за квартиру. Но в этой войне мы потеряли самое главное — семью. Я сижу в гостиной, смотрю на портрет деда на стене и думаю о том, что богатство — это не квадратные метры. Это люди, которые рядом. А мы своих не сберегли. Мой брат продал душу за квартиру, но в итоге остался и без души, и без квартиры. А мы остались жить в этих стенах, как в мавзолее нашей разрушенной семьи.
