Людмила Ивановна держала мою банковскую карточку двумя пальцами, как выигрышный лотерейный билет, и смотрела на меня так, будто я должна была сейчас упасть в ноги от благодарности за возможность помочь.
— Кира, ну что ты встала, как истукан? — Максим скрестил руки на груди. — Пин-код давай. Маме нужно со Светкой в Турцию слетать, у её подруги там апартаменты. Им только на билеты не хватает, всё остальное бесплатно.
Я стояла у окна и смотрела, как внизу во дворе кошка подкрадывается к голубю. Медленно, терпеливо, ждёт момента. Я поняла, что сейчас сама — тот голубь.
— Положи карту на место, — сказала я тихо, не оборачиваясь.
— Кирочка, ну что ты? — свекровь сменила тон на вкрадчивый. — Мы же семья. Максимушка говорит, у тебя там отложено прилично. Мы вернём обязательно, как только смогу.
Я обернулась. Максим изучал свой телефон, делая вид, что его это не особо касается. Людмила Ивановна сжимала мою карту в пухлой ладони, и на её лице читалась такая уверенность в успехе, что мне стало смешно.
— Откуда у тебя моя карта? — спросила я.
— На комоде валялась, я взяла, — она даже бровью не повела. — Ничего страшного, мы ж родня.
— Положи. На. Место.
— Так пин-код назови уже! — Максим поднял голову, и в его голосе появилась знакомая нотка раздражения. — Что ты из себя строишь? Мать просит, понимаешь? Не себе, а матери помочь нужно.
Я подошла, протянула руку и показала ему кукиш.
— Вот твой пин-код. Ни копейки не получите.
Максим появился в моей жизни три года назад, когда мне было двадцать четыре, и я уже шесть лет откладывала деньги на Сейшельские острова. Тысячу каждый месяц в деревянную шкатулку, иногда больше, если подрабатывала в архиве. Механик с грязными руками, старым мотоциклом и съёмной комнатой в коммуналке не был моей мечтой, но он был настоящим.
— Зачем тебе эти острова? — спрашивал он, целуя меня в макушку. — Давай лучше свадьбу сыграем. Нормальную, с гостями.
Я согласилась. На свадьбу ушли все мои накопления — каждая купюра, что я складывала шесть лет подряд. Пятнадцать гостей, дешёвое кафе, платье с распродажи. Я стояла в загсе и чувствовала странную пустоту, будто вместе с деньгами отдала и свою мечту. Но я же выбрала любовь, так?
Бабушка подарила нам квартиру через полгода. Старую двушку с протекающим краном, но нашу. Я думала, что теперь можно снова копить — ведь мы не платим за аренду.
— Слушай, а давай на эти деньги телевизор нормальный купим? — Максим листал каталог в первый же вечер. — И мне мотоцикл поприличнее нужен. Хватит с твоими Сейшелами, это блажь. Мы что, не хотим жить нормально?
Я завела отдельную карту на следующий день. Откладывала тайно, по тысяче в месяц, иногда больше. Максим не замечал — в его мире деньги жены были чем-то несерьёзным, милым дополнением к его мужским заработкам.
А потом начались визиты Людмилы Ивановны со Светланой.
— Кирочка, а ты бы могла что-нибудь вкусненькое сделать? — свекровь устраивалась в кресле, как на троне. — Мы с работы, устали. В администрации хоть и неполный день, но нервы треплют страшно.
Я делала. Каждую неделю. Мясо, рыба, дорогие салаты. Они ели, вытирали рты, не говорили спасибо и уходили, оставляя грязную посуду. Ни разу за два года не принесли даже хлеба. Максим же, оплачивая коммуналку, называл себя добытчиком.
— Моя мама права, — сказал он однажды, когда я попросила денег на продукты. — Мужчина зарабатывает основное, а жена помогает. Я кормлю семью, а ты что, не можешь из своих копеек купить еды?
Я позвонила маме.
— Мам, я хочу подать на развод.
— Не выдумывай, — голос у неё был усталый. — Терпи. У других мужья пьют, бьют, а твой хоть не буянит. Не бунтуй, останешься одна.
Я поняла тогда, что помощи ждать неоткуда. Есть только я и моя карта, где растёт сумма — медленно, по тысяче, ещё по тысяче. Я проверяла баланс по ночам, и это единственное, что меня держало.
До того момента, пока Людмила Ивановна не решила, что эти деньги — её.
— Ты вообще соображаешь, что сказала?! — Максим шагнул ко мне, лицо перекосило от злости. — Мать тебе просит! Мать! Не для себя, а для неё!
— Твоя мать за два года съела продуктов на три таких билета, — я говорила спокойно, и сама удивлялась этому ледяному спокойствию внутри. — Сидела тут, как барыня, пока я носила сумки из магазина. И ни копейки не принесла. Ни разу.
— Как ты смеешь! — Людмила Ивановна вскочила, карта всё ещё зажата в кулаке. — Я его мать! Мы его вырастили, подняли на ноги! А ты кто вообще?
— Я та, кто в этом доме готовит, убирает и зарабатывает, — я подошла вплотную и выхватила карточку из её пальцев. — А ты — та, кто решил, что имеет право на чужие деньги.
— Максим! — свекровь взвизгнула. — Ты слышишь, как она со мной?!
Максим стоял между нами, и я видела, как в его голове работает расчёт. Мать или жена. Деньги или мир в доме. Он выбрал быстро:
— Знаешь что, Кира? Ты эгоистка. Всё время только о себе думаешь. Об этих идиотских островах. Мы — семья, а ты ведёшь себя, как чужая.
— Я и есть чужая, — сказала я, и впервые за два года почувствовала облегчение. — Для вас я не жена. Я удобная прислуга с зарплатой. Вот и всё.
Людмила Ивановна схватила сумку. Светлана, молчавшая у двери, шмыгнула носом. Максим посмотрел на меня с обидой, будто предала его я, а не он меня каждый день этих двух лет.
— Я ухожу, — сказал он. — И не вернусь, пока не попросишь прощения. На коленях. У мамы. И у меня.
— Уходи.
Дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла. Я осталась одна с карточкой в руке и странным ощущением лёгкости — впервые за долгое время не чувствовала тяжести на груди.
Максим позвонил через три дня. Голос бодрый, уверенный:
— Ну что, остыла? Извинишься?
— Я подала на развод, — сказала я. — Твои вещи у двери. Замок сменён. Забирай, когда удобно.
Пауза. Потом его голос, уже не такой бравый:
— Серьёзно?
— Абсолютно.
— Ну и ладно, — он пытался звучать безразлично, но фальшь слышалась в каждом слове. — Эгоистка. Живи со своими Сейшелами.
Он повесил трубку. Я посмотрела на баланс в приложении и подумала: сколько ещё? Год? Полтора? Я смогу.
Развод прошёл быстро. Максим даже не пришёл на заседание, прислал знакомого. Квартира осталась мне — бабушка оформила дарственную на моё имя, он даже не знал. Я устроилась на подработку в частный архив по вечерам. Уставала так, что не чувствовала ног, но каждая новая тысяча на счёте грела сильнее любых объятий.
Через год и три месяца я купила билет.
Песок был мелким, как мука, и тёплым под босыми ступнями. Вода переливалась оттенками между голубым и зелёным — такого цвета не бывает даже на фотографиях. Огромные розовые валуны лежали вдоль берега, древние и неподвижные, и на их фоне я чувствовала себя одновременно крошечной и значимой.
Я легла на песок, закрыла глаза и вспомнила тот вечер. Лицо Людмилы Ивановны с моей картой в руке. Максима с его уверенностью, что я обязана. И свой кукиш — первое за два года настоящее «нет».
Телефон завибрировал. Сообщение от мамы: «Ну и как там твои острова?» Я сфотографировала океан и отправила без слов. Она поймёт.
Солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в оранжевый и фиолетовый. Я зашла в воду по колено и поняла — не деньги я спасла тогда. Я спасла себя. Своё право мечтать и не отдавать эту мечту тем, кто считает меня удобной. Никто больше не заберёт это у меня.
Я стояла в тёплой воде Индийского океана и знала: я наконец дома. Не в той квартире, не в том городе. Здесь. В мечте, которую выбрала вместо удобной лжи.
