— Тамара Ивановна, давай карту. Я буду снимать на продукты.
Зять стоял в прихожей. Руки в карманах. Говорил как о решенном.
Когда тёща оказалась хитрее зятя
— Какую карту? — я медленно вытирала руки полотенцем.
— Пенсионную. Ты же одна, а мы — семья. Твоя пенсия — наш семейный котёл.
Я посмотрела на него. Сорок два года, крепкий. В прошлом месяце купил себе куртку — видела ценник, забыл вытащить. Двадцать три тысячи.
А мне говорит про семейный котёл.
Я сняла фартук, повесила на крючок. Алексей ждал ответа. Дочка Света на кухне делала вид, что занята телефоном.
— Хорошо. — сказала я.
— Завтра заходи.
Алексей улыбнулся. Вышел довольный.
Я села у окна. Двадцать восемь тысяч заработала честно — пятнадцать лет в Норильске, бухгалтером. Морозы, полярная ночь, смены по двенадцать часов. А он хочет снимать «на продукты».
Ладно. Посмотрим.
Хитрость начинается с простого решения
Утром я пошла не в свой банк. Выбрала другой — на соседней улице, рядом с аптекой. В очереди стояла минут двадцать. Консультант, молодая девушка с хвостиком, улыбалась профессионально.
— Хочу открыть ещё одну карту, — сказала я.
— Зарплатную?
— Нет. Просто карту. Для переводов.
Она кивнула, не расспрашивая. Оформили быстро. Я вышла с новой картой в кармане.
Дома перевела на неё три тысячи. Ровно три. Основную карту убрала в коробку из-под обуви, на верхнюю полку шкафа. Туда же положила банковскую выписку.
Вечером Алексей зашёл за картой. Я протянула новую — без слов.
— Это она? — он повертел в руках.
— Она.
— Пин-код?
Я назвала. Он сфотографировал карту на телефон, вышел в коридор. Слышала, как говорит с кем-то — голос тихий, но довольный. Вернулся через пять минут.
— Баланс какой?
— Три тысячи.
— Это… вся пенсия?
— Вся, — я спокойно налила себе воды.
Алексей помолчал. Потом сел напротив.
— Слушай, Тамара Ивановна. А я думал…
— Что думал?
— Ну, пенсия у тебя должна быть больше. Северный стаж же.
— Три тысячи и есть.
Он посмотрел на меня. Внимательно. Я пила воду, не отводя глаз. Он встал. Сунул карту в карман.
— Ладно. С трёх тысяч много не возьмёшь.
Ушёл. Света заглянула из кухни.
— Мам, а правда три тысячи?
— Правда, дочка.
Она вздохнула и ушла. Я допила воду. Карта в коробке из-под обуви лежала спокойно. Двадцать восемь тысяч каждый месяц. Моих честных двадцать восемь тысяч.
Когда зять впервые даёт взаймы
Через неделю Алексей снова пришёл. Постоял в прихожей, потоптался.
— Тамара Ивановна, одолжи пятьсот до зарплаты.
Я подняла голову от книги.
— Одолжить?
— Ну да. На бензин нужно.
— У меня самой пусто, — я показала на стол. — Видел же — пенсия три тысячи. Коммуналка шесть с половиной.
Он помолчал. Достал кошелёк, отсчитал пятьсот рублей.
— На. Только потом верни.
Я взяла деньги. Первый раз за двенадцать лет.
— Спасибо.
Когда он ушёл, я положила купюры в отдельный конверт. Так и оставила лежать — не тратила. Просто лежали.
На следующей неделе Света принесла пакет с продуктами.
— Мам, это тебе. Творог, молоко, хлеб.
— Зачем?
— Ну как зачем. У тебя же пенсия маленькая.
Я поставила пакет на стол. Дочка стояла в дверях. Смотрела виноватым взглядом.
— Мы не знали, что у тебя так мало. Думали, больше.
— Теперь знаете.
Она ушла. Я разложила продукты в холодильник. В кошельке лежало восемь тысяч — остаток от двадцати восьми после коммунальных. Но Света этого не знала.
Вечером звонила внучка Даша.
— Баб, пап сказал, у тебя пенсия всего три тысячи?
— Всего три, солнышко.
— А как ты живёшь?
— Как-то живу. Экономлю.
Она помолчала.
— А хочешь, я тебе карманные дам? У меня двести рублей есть.
У меня горло сдавило. Десять лет девочке. Двести рублей хочет отдать.
— Не надо, Дашенька. Спасибо. У меня есть.
— Точно?
— Точно.
Отключилась. Села у окна. Октябрьские сумерки, дождь. Карточка в коробке лежит спокойно. Двадцать восемь тысяч. Миллион на другом счету. Но все думают — три.
И никто больше не просит денег.
Когда правда выходит на свет
Прошло три месяца. Жила спокойно. Алексей больше не заходил с разговорами про «общий котёл». Света продолжала иногда приносить продукты — я не отказывалась. Брала и благодарила.
В декабре случайно забыла выписку на столе. Обычно убирала сразу — в коробку на полку. А тут оставила, пока кофе варила. Потом телефон зазвонил, отвлеклась. Вышла в комнату — выписки нет.
Сердце ухнуло. Обернулась — Алексей стоит в дверях. В руках бумага. Лицо белое.
— Это что?
Я медленно поставила чашку.
— Выписка.
— Двадцать восемь тысяч? Двадцать восемь тысяч пенсия?!
— Двадцать восемь.
— А на карте три!
— На той карте, которую ты получил, — три.
Он смотрел на меня. Бумагу мял в руке.
— Вы… три месяца обманывали?
Я села. Посмотрела в окно. Снег шёл крупными хлопьями.
— Не обманывала. Ты попросил карту — я дала карту. Не спросил, сколько карт у меня.
— Но я думал…
— Ты думал, что моя пенсия — ваш котёл, — я повернулась к нему. — Я подумала иначе.
Разговор о границах и достоинстве
Алексей швырнул выписку на стол.
— Вы специально! Три месяца разыгрывали спектакль!
— Не разыгрывала. Просто не рассказывала всё.
— Даже Свете не сказали!
— Света не спрашивала. — я встала, налила себе воды.
— Ты тоже, кстати, не спрашивал. Просто решил, что три тысячи — это вся пенсия.
— Потому что на карте три тысячи!
— На той карте, которую ты получил.
Он сел на диван. Дышал тяжело. Я пила воду маленькими глотками. За окном снег засыпал двор.
— Тамара Ивановна, — голос стал тише. — Мы же семья. Зачем такие игры?
— Семья — это когда спрашивают, а не требуют. Когда предлагают помощь, а не лезут в чужой кошелёк.
— Я не лез! Я думал…
— Думал, что моя пенсия — ваш котёл, — я посмотрела на него спокойно. — Котёл получился пустой. Три тысячи. Разочаровался — перестал просить. Всё правильно.
Он молчал. Потом спросил тихо:
— А сколько на самом деле?
— Двадцать восемь. Пятнадцать лет на Севере. Заработала.
— И вы… три месяца брали у меня взаймы?
— Я не просила. Ты дал. — Я открыла ящик стола, достала конверт. — Вот. Можешь забрать.
Он не взял. Смотрел на конверт как на что-то чужое.
— Зачем вы так?
Я села напротив. Положила руки на колени.
— Пятнадцать лет я жила в Норильске. Знаешь, что такое зима там? Минус сорок — это норма. Выходишь из дома — лицо за минуту дубеет. Ветер сшибает с ног. Полярная ночь — два месяца темноты. Работала по двенадцать часов. Бухгалтером в экспедиции. Деньги считала при керосиновой лампе, когда свет отключали.
Алексей слушал молча.
— Приехала оттуда в тридцать девять. Седая. Зато с пенсией. Двадцать восемь тысяч. Мои. Честные. — Я посмотрела на него. — А ты говоришь: «Давай карту, я буду снимать». Как будто мои деньги — твои. Как будто я тебе должна.
— Я не это имел в виду…
— Именно это и имел. «Твоя пенсия — наш котёл». Помнишь? Я помню хорошо.
Он встал. Прошёлся по комнате.
— Я просто думал… мы могли бы помогать друг другу.
— Помогать — это когда спрашивают: «Нужна помощь?». А не когда требуют карту.
— Может, я неудачно выразился.
— Может. Я восприняла как было сказано.
Он остановился у окна. Смотрел на снег. Молчал долго. Потом обернулся.
— А основную карту дадите?
Я усмехнулась.
— Нет.
— Почему?
— Потому что это моя карта. Мои деньги. Моя жизнь.
— Но мы же…
— Семья, я знаю, — я встала. — Семья — это не повод залезать в чужой карман. Даже если карман материнский. Или тёщин.
Алексей кивнул. Резко. Взял куртку с кресла.
— Хорошо. Понял.
Вышел, не попрощавшись. Дверь хлопнула.
Дочь между двух огней
Света пришла вечером. Села напротив, смотрела долго. Потом спросила:
— Мам, зачем ты так с Лёшей?
— А как — так?
— Ну… обманула же.
— Не обманывала. Дала карту, которую он просил. Просто не ту, на которую он рассчитывал.
— Он три месяца думал, у тебя три тысячи пенсия.
— Думал — пусть думает. Я не заставляла.
Света вздохнула.
— Он обиделся.
— Обиделся, что не получил доступ к чужим деньгам? — я заварила чай для дочери. — Интересная обида.
— Мам, ну при чём тут чужие? Мы же родня.
— Родня, — я подвинула чашку дочери. — Но пенсия моя. Я её заработала. В Норильске, помнишь? Пятнадцать лет. Ты тогда маленькая была, с бабушкой жила. А я деньги присылала.
Света молчала. Пила чай маленькими глотками.
— Просто Лёша хотел всем помочь. — сказала она тихо.
— Распределить расходы.
— Распределить мои деньги по своему усмотрению. — я поправила.
— Разницу чувствуешь?
Она не ответила. Встала, надела куртку.
— Я пойду. Думаю, вы с Лёшей теперь долго не помиритесь.
— Мириться не с чем. Я не сделала ничего плохого.
— Но он думает иначе.
— Пусть думает, — я проводила её до двери. — Светочка, я тебя люблю. Но решение моё. Деньги мои. Жизнь моя.
Дочь кивнула. Обняла меня быстро. Ушла.
Я вернулась в комнату. Села у окна. Снег за окном шёл и шёл. Тихо. Спокойно.
Когда границы важнее мира
Прошёл месяц. Алексей больше не заходил. Света звонила раз в неделю — коротко, дежурно. Даша писала сообщения: «Баб, как дела?». Отвечала: «Хорошо, солнце».
Карта в коробке лежала спокойно. Двадцать восемь тысяч каждый месяц. Накопительный счёт тоже никуда не делся. Миллион. Тихий, никому не нужный миллион.
В январе встретила в магазине старую знакомую. Марину. Вместе в Норильске работали. Разговорились за кофе в соседнем кафе.
— Слышала. У тебя с зятем конфликт? — спросила она.
— Кто рассказал?
— Света моей Ирке. Про карты, про три тысячи.
Я усмехнулась.
— Не конфликт. Просто границы установила.
— Умно, — Марина кивнула. — А то они привыкли — пенсия бабушкина, значит общая.
— Вот именно.
Она помолчала. Потом сказала:
— А я всё думаю. Пятнадцать лет в Норильске. Зимы, темнота, работа. А они думают, пенсия просто так прилетела?
— Думают, — я допила капучино. — Теперь знают, что не просто.
Марина засмеялась.
— Ты всегда умела постоять за себя. Помню, как ты начальнику экспедиции отказала. Он премию хотел урезать. А ты выписку принесла, показала — переработка сорок часов. Деньги получила все до копейки.
— Тогда научилась. В Норильске или умей постоять, или сломаешься.
Мы просидели до вечера. Говорили о старом, о жизни. Марина ушла, я осталась одна.
Без примирения?
Села у окна. Город внизу светился окнами. Январь, мороз, темнота рано. Но не норильская темнота. Здесь — город, люди, огни.
Двадцать восемь тысяч в месяц. Миллион на счёту. Однокомнатная квартира — моя. Дочь звонит раз в неделю. Внучка пишет сообщения.
Зять больше не просит денег.
Я не выиграла и не проиграла. Просто осталась при своём. При своих деньгах. При своей жизни. При своём достоинстве.
Может, Света права — мы не помиримся. Может, Алексей так и будет считать меня хитрой. Пусть считает.
Я заработала эту пенсию. Пятнадцать лет в Норильске. Полярная ночь. Минус сорок. Двенадцать часов смены.
Моя пенсия. Мой котёл.
И снимать из него буду только я.
За окном снег шёл тихо. Спокойно. Я закрыла глаза.
Всё правильно.
Здесь без нытья — только про тех кто нашёл выход.
