— Завтра продаёшь свою нищую квартирку и отдаёшь мне всю сумму, — процедил Виктор, швыряя на стол документы. — Хватит прикидываться независимой. Моей зарплаты на троих не хватает.
— Это квартира моей бабушки, — тихо ответила я, сжимая кулаки под столом.
— Твоей покойной бабушки! Которая сд.охла три года назад! — он ударил ладонью по столешнице. — А ты всё цепляешься за эти развалины. Продашь — и точка. Завтра же!
— Не продам.
— Что?! — его лицо побагровело. — Ты, дура, забыла, кто в доме хозяин? Без меня ты бы с голоду под..охла со своими курсами кройки и шитья!
Я молча встала и пошла к выходу. В спину полетела кружка — просвистела мимо уха, разбилась о косяк.
***
Однушка на Васильевском досталась мне от бабы Нади два года назад. Старенькая, с облупившимися обоями и скрипучим полом, но — моя. Единственное, что у меня осталось своего после десяти лет брака с Виктором.
Сначала он был другим. Приносил полевые ромашки, целовал руки, клялся носить на руках. Родилась Машка — стал раздражительным. Говорил, что устаёт на работе, что начальник — козёл, что денег не хватает. Я верила, жалела, терпела.
Квартиру сдавала студентке Оле за пятнадцать тысяч. Деньги копила втайне — на чёрный день. Виктор думал, что там живёт моя тётка из Пскова. Врать научилась виртуозно — иначе отбирал каждую копейку.
— Мам, папа опять кричал? — Машка стояла в дверях детской, теребя край пижамы.
— Спи, солнышко. Всё хорошо.
— Он тебя обижает. Я всё слышу.
Восемь лет дочке, а взгляд — взрослый, понимающий. Сердце сжалось. Ради неё терпела, думала — отец всё-таки, семья. Дура была.
Утром Виктор вёл себя так, будто вчерашнего не было. Намазывал масло на хлеб, прихлёбывал кофе, листал ленту в телефоне.
— Документы на продажу подготовишь сегодня, — буркнул, не поднимая глаз. — Риелтор придёт в три. Покажешь квартиру.
— Я сказала — не продам.
Он медленно поднял голову. В глазах — холодная злость.
— Значит, выгоню на улицу. Вместе с твоей выбля-дочкой.
— Не смей так называть Машу!
— А что, не моя же она, — усмехнулся. — Рыжая вся в твою мамашу. У меня в роду рыжих не было.
Ложь. Гнусная, мерзкая ложь. Машка — копия его матери в детстве, я фотографии видела. Но спорить бесполезно.
— Квартиру не трогай. Это всё, что у меня есть.
— У ТЕБЯ? — он рассмеялся. — У тебя, дорогая, нет ничего. Ты — моя жена. Всё твоё — моё. Так что собирайся, поедем к нотариусу.
— Нет.
Удар ладонью по щеке был неожиданным. Голова дёрнулась, во рту появился металлический привкус.
— Мамочка! — Машка вбежала в кухню, вцепилась в мою руку. — Не трогай маму!
— Пошла вон отсюда! — рявкнул Виктор.
И тут во мне что-то лопнуло. Десять лет молчания, терпения, страха — всё полетело к чертям.
— Машенька, иди собирай вещи. Самые любимые. Мы уезжаем.
— Куда это вы собрались? — Виктор встал, преграждая путь.
— К бабе Наде. В её квартиру.
— Она же умерла…
— Квартира-то осталась. Моя квартира.
Достала телефон, набрала номер. Виктор попытался выхватить — я отступила, прижав трубку к уху.
— Оля? Привет, дорогая. Слушай, мне нужно, чтобы ты съехала. Сегодня… Да, понимаю, резко. Месяц оплаченный оставляю тебе… Спасибо за понимание.
— Ты спятила? — Виктор побагровел. — Какая Оля? Там же тётка живёт!
— Никакой тётки нет. Есть студентка, которая платит мне пятнадцать тысяч в месяц. А теперь там буду жить я с дочерью.
— Ах ты су.ка! — он замахнулся.
Я поймала его руку. Удивительно — оказалось несложно. Он просто привык, что я не сопротивляюсь.
— Больше не смей. Никогда.
— Да я тебя…
— Что? Убьё.шь? — я достала второй телефон, старенький кнопочный. — Видишь? Диктофон. Два года записываю твои угрозы и оскорбления. Все твои «выбл-ядочка», «не моя дочь». Полиция будет в восторге.
Он опешил, руки опустились.
— Ты… ты не посмеешь.
— Проверим? Алименты, кстати, платить будешь. Официальная зарплата у тебя хорошая, не то что рассказываешь мне про копейки.
Собрались за час. Машка бегала по квартире, хватала игрушки, книжки, любимую кружку с единорогом. Виктор сидел на кухне, тупо уставившись в стену.
— Это незаконно, — пробормотал он. — Я подам в суд.
— Подавай. У меня есть записи, синяки, справки из травмпункта. Помнишь, как ты сломал мне ребро? «Упала с лестницы» — так я врачу сказала. Но медкарта-то осталась.
— Стерва…
— Мам, я готова! — Машка стояла с рюкзаком за плечами, в руках — клетка с хомяком.
— Хомяка не дам! — взвился Виктор. — Я его покупал!
— Папа, Буся — мой! Ты сказал, что он мой подарок на день рождения!
— Забирай хомяка, солнце. Папа пошутил.
Вызвала такси. Водитель помог загрузить сумки — немного у нас оказалось своего. Виктор вышел на лестницу, смотрел, как мы спускаемся.
— Вернёшься! — крикнул сверху. — Приползёшь на коленях!
Не ответила.
Бабушкина квартира встретила запахом пыли и старых духов. Оля уже уехала, оставив ключи под ковриком и записку: «Удачи вам! Всё будет хорошо!»
— Мам, мы теперь тут будем жить? — Машка озиралась по сторонам.
— Да, котёнок. Тут жила прабабушка. Помнишь её?
— Немножко. Она пекла пирожки с капустой.
Весь вечер мыли, проветривали, раскладывали вещи. Машка помогала, напевая песенки. Впервые за долгое время видела её такой расслабленной.
Ночью проснулась от звонка. Виктор. Сбросила. Позвонил снова.
— Чего тебе?
— Вернись. Я… я погорячился. Давай всё обсудим.
— Нет.
— Я прощу тебя. За враньё про квартиру, за записи эти дурацкие…
— Виктор, иди спать. И не звони больше.
— Ты пожалеешь! Никто тебя такую никчёмную не возьмёт! Будешь одна сдыхать в этой конуре!
Отключила телефон.
Через три месяца
— Мам, я из школы! — Машка влетела в мастерскую. — У меня пятёрка по математике!
— Умница моя! — обняла дочку, вдыхая запах её волос. Пахли яблочным шампунем, а не страхом, как раньше.
— А ещё нас на родительское собрание зовут. Ты придёшь?
— Конечно приду.
— Одна? — в голосе промелькнула тревога.
— Одна, солнышко. Больше никаких криков на собраниях.
Машка улыбнулась и побежала в подсобку делать уроки. Там обустроила ей уголок — столик, полки с книжками, гирлянда. Уютно.
Вернулась к платью. Заказчица — молодая учительница — придёт через час. Свадьба скромная, но платье хотела особенное. Доверилась мне полностью.
Звякнул колокольчик над дверью. Сердце ухнуло вниз — на пороге стоял Виктор. Похудевший, небритый, в мятой рубашке.
— Привет, — буркнул он, не глядя в глаза.
— Что тебе нужно?
— Поговорить. Можно?
— Говори. Но быстро, клиентка скоро придёт.
Он прошёл внутрь, огляделся. Взгляд зацепился за Машкин рюкзак.
— Она тут?
— Делает уроки. Не вздумай её трогать.
— Я не за этим… — он достал конверт, положил на стол. — Тут алименты. За три месяца. И документы на развод. Подписанные.
Я молча взяла конверт, проверила бумаги. Всё настоящее.
— Что случилось? Почему вдруг такая щедрость?
Виктор криво усмехнулся.
— Автосервис накрылся. Налоговая докопалась. Твой юрист оказался дотошным — нашёл все нарушения. Теперь я банкрот.
— Мне жаль, — сказала я, и это была правда. Не его жаль — жаль восемь лет жизни.
— Мама уехала к сестре в Краснодар. Сказала, что я позор семьи. Квартиру продал за долги. Снимаю однушку в Купчино.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Не знаю… Наверное, хочу сказать — ты была права. Про всё. Я думал, что умный, что всех обыграю. А оказался… — он махнул рукой.
— Папа? — Машка стояла в дверях подсобки, прижимая к груди тетрадку.
— Привет, малышка, — Виктор попытался улыбнуться.
— Привет, — она подошла ближе, но за метр остановилась. — Ты больше не будешь кричать на маму?
— Не буду. Обещаю.
— И кружку не будешь кидать?
Он вздрогнул, опустил голову.
— Нет. Извини меня, Маша. За всё извини.
Дочка кивнула и вернулась к урокам. Виктор смотрел ей вслед.
— Она боится меня.
— А ты дал ей повод не бояться?
— Я понимаю… Марин, можно мне иногда её видеть? Не заберу, не буду настаивать. Просто… видеть.
— Это Маша будет решать. Когда будет готова.
Он кивнул, пошёл к выходу. У двери обернулся.
— Знаешь, я всегда думал, что ты без меня пропадёшь. Дура была не ты.
Ушёл. А я стояла, держа в руках конверт с алиментами, и не знала — плакать или смеяться.
— Мам? — Машка выглянула из подсобки. — Ты в порядке?
— Да, котёнок. Всё хорошо.
— Он правда больше не вернётся?
— Не вернётся. Мы теперь сами по себе.
— Это не страшно?
— Нет, солнышко. Это свобода.
Зазвонил телефон. Незнакомый номер.
— Марина Сергеевна? Это Елена Воронова, у меня ателье на Невском. Слышала о вас много хорошего. Не хотели бы объединить усилия? У меня есть помещение побольше, клиентская база. Вам — процент с заказов и возможность развиваться.
— Это… неожиданно. Мне нужно подумать.
— Конечно! Приезжайте завтра, всё обсудим. Посмотрите помещение.
Положила трубку. Машка улыбалась из подсобки. За окном шёл снег. Первый снег этой зимы.
— Мам, а давай ёлку поставим? Настоящую!
— Давай, — улыбнулась я. — И гирлянды повесим. Много гирлянд.
В дверь зашла клиентка — та самая учительница.
— Ой, как у вас уютно! И пахнет так вкусно — ванилью что ли?
— Это печенье, — Машка высунулась из подсобки. — Мама утром пекла. Хотите?
— С удовольствием!
Примеряли платье, пили чай с печеньем, болтали о свадьбе. Учительница рассказывала про жениха — простого электрика, но золотого человека. Машка слушала, раскрыв рот.
— А у вас муж кем работает? — спросила клиентка.
— Нет у меня мужа, — спокойно ответила я, подкалывая подол.
— Ой, простите, я не хотела…
— Всё нормально. Я свободная женщина. И мне это нравится.
Вечером, когда закрыла ателье, мы с Машкой шли домой через заснеженный сквер. Дочка болтала про школу, про подружек, про хомяка Бусю, который научился открывать клетку.
— Мам, а мы счастливые?
Я остановилась, посмотрела на неё. Румяные щёки, искрящиеся глаза, улыбка до ушей.
— Да, котёнок. Мы очень счастливые.
— Даже без папы?
— Особенно без папы.
Дома нас встретил Буся, деловито набивающий щёки кормом. На столе — недошитое платье для себя. Первое за восемь лет. Яркое, красивое, смелое.
На холодильнике — магнитик с бабушкиной квартиры. Единственное, что взяла оттуда, когда съезжали. На нём надпись выцветшими буквами: «Дом там, где тебя любят».
Права была бабушка. У женщины должен быть свой угол. Не для того, чтобы прятаться. А для того, чтобы жить.
Настоящей жизнью. Своей.
