Я никогда не понимала, как близкие люди могут стать чужими из-за имущества. Всего месяц назад я была уверена, что уж в нашей семье такого точно не случится.
В тот вечер мы с Игорем сидели на кухне в нашей съемной комнате. Обычный вторник: я готовила ужин, муж листал новости в телефоне. На плите побулькивал борщ — единственное блюдо, которое у меня всегда получалось идеально.
Перед глазами стояло осунувшееся лицо тёти Веры. Три недели назад она вернулась из больницы с диагнозом, который перевернул всю нашу жизнь. С тех пор я разрывалась между работой и заботой о ней.
— Может, маме позвонить? — нарушил тишину Игорь, будто прочитав мои мысли. — Она же на пенсии, могла бы помочь…
Я замерла с половником в руке. За два года замужества Нина Петровна ни разу не предлагала помощи. Все больше советы давала — как готовить, как одеваться, как с мужем обращаться.
— Не знаю, Игорь…
Но он уже достал телефон:
— Мам, привет. Слушай, тут такое дело…
На следующий день свекровь появилась на пороге тётиной квартиры с кастрюлей бульона.
— Что ж вы раньше не сказали? — заявила она с порога. — Я ведь как никто понимаю, каково это — одной справляться.
Она говорила и говорила, а я смотрела на её руки. Узловатые пальцы, потемневшая от въевшегося металла кожа — такое не отмоешь даже годами после завода. Тридцать лет у станка, по две смены, откладывала каждую копейку на квартиру для сына. В девяносто восьмом все сбережения превратились в бумажки, а она так и осталась в своей комнате в общежитии — восемнадцать квадратов на двоих с подрастающим Игорем
Постепенно Нина Петровна стала приходить всё чаще. То бульон принесёт, то травяные сборы, то продукты какие-то. Суетилась, хлопотала, без конца давала советы. А тётя только улыбалась устало:
— Повезло тебе со свекровью, Леночка. С заботой она у тебя…
Я кивала. Но что-то внутри меня сжималось каждый раз, когда я видела, как внимательно осматривает Нина Петровна квартиру, как прикидывает что-то в уме, разглядывая старую мебель.
А через месяц тётя позвала меня к себе…
Стоял промозглый октябрьский вечер. В тётиной квартире топили плохо — она куталась в старый пуховый платок, который я помнила, кажется, всю свою жизнь. Нина Петровна как раз ушла, оставив на столе свежие пирожки и какие-то отвары.
— Лена, — тётя отложила недовязанный носок, — присядь. Разговор есть.
Сердце ёкнуло. В последнее время любой серьезный разговор означал недобрые новости.
— Ты знаешь, — она помолчала, подбирая слова, — твоя мама была единственным близким мне человеком. А теперь у меня только ты…
— Тётя Вер…
— Дослушай, — она впервые за вечер посмотрела мне прямо в глаза. — Я все документы подготовила. На квартиру. Чтобы потом проблем не было.
У меня внутри всё оборвалось:
— Перестань! Ещё неизвестно, кто кого переживёт.
— Известно, — она невесело усмехнулась. — Всё известно. Но я не об этом. Свекровь твоя… — она замялась. — Будь с ней поосторожнее.
— В каком смысле?
— Да так… Всё выспрашивает про квартиру. Кто собственник, есть ли другие родственники. Вроде между делом, но настойчиво так.
Я вспомнила, как Нина Петровна осматривала комнаты, будто прицениваясь. Как интересовалась планировкой. Как удивлялась вслух — надо же, такая большая квартира для одного человека…
— Глупости, — я помотала головой. — Она просто заботится.
— Может быть, — тётя снова взялась за спицы. — А может, и нет. Тридцать лет в общежитии — это тебе не шутки. Такое озлобить может.
Я не знала, что ответить. Вспомнила, как Нина Петровна рассказывала о своей жизни. Как копила на квартиру для Игоря, как мечтала о собственном угле. Как всё рухнуло в девяносто восьмом.
— Она хороший человек, — сказала я наконец. — Просто жизнь у неё была тяжёлая.
Тётя только покачала головой:
— Дай-то бог. Ты только обещай мне…
Договорить она не успела — в дверь позвонили. На пороге стояла Нина Петровна:
— Ой, а я варенье забыла достать из сумки! Малиновое, самое полезное, домашнее. Вы тут секретничаете? — она цепко глянула на нас. — Не помешала?
— Что вы, проходите, — тётя натянуто улыбнулась. — Как раз чай собирались пить.
Позже я корила себя — надо было дослушать. Понять, о чём хотела предупредить тётя. Но тогда я просто не могла поверить, что человек, который каждый день приносит бульоны и варенье, способен на подлость.
Через неделю тётя слегла окончательно…
А еще через неделю ее не стало. В день прощания лил дождь. Нина Петровна суетилась больше всех — распоряжалась, раздавала указания, успокаивала приглашенных. Я сидела как в тумане. Спасибо Игорю — он взял на себя все формальности.
— Отдохни пока, — свекровь присела рядом со мной. — На работу не спеши выходить. Вам же теперь не нужно за комнату платить — можно и передохнуть немного.
Я вздрогнула. Мы с Игорем еще даже не обсуждали переезд.
— Нина Петровна…
— Да ты что, Леночка! — она всплеснула руками. — Какая я тебе Нина Петровна? Мама! Мы же теперь одна семья. Вот что я думаю: зачем вам сразу всю квартиру занимать? Можно ведь и разменять…
— Мам, — Игорь появился в дверях. — Давай не сейчас.
— А когда? — она поджала губы. — Вы молодые, вам много ли надо? А у меня вон брат из деревни приехал. С тремя детьми мается…
— Мама!
— Да я что? Я ничего, — она поднялась. — Просто по-родственному хотела посоветовать.
Игорь увёз её домой. А я осталась в пустой тётиной квартире. Села на кухне — там, где ещё недавно мы разговаривали, пили чай, строили планы. Тот последний разговор всё крутился в голове. О чём она хотела предупредить?
На следующий день началось. Нина Петровна звонила каждый час. То предлагала помочь с уборкой, то интересовалась, как продвигается оформление документов, то просто «узнать, как ты, доченька».
К вечеру появилась лично. С пирогами и братом Толиком.
— Познакомьтесь, — защебетала она. — Это Леночка наша, я тебе рассказывала. А это брат мой младшенький. Он у меня золотые руки — любой ремонт сделает. Правда, Толик?
Толик — крепкий мужик лет сорока пяти — неловко переминался в прихожей:
— Да я чего… Если надо помочь…
— Вот и славно! — Нина Петровна просочилась в квартиру. — А то квартира-то старая, ремонт требуется. Толик всё сделает, он же строитель. А потом…
— Спасибо, — я встала в дверях. — Но мы пока не планируем ремонт.
— Ну как же, Леночка! — она уже прошла на кухню. — Молодым нужно всё свеженькое. Или… — она сделала паузу. — Может, вы другие планы строите?
В глазах её мелькнуло что-то… Цепкое. Колючее. Как тогда, в последний разговор с тётей.
«Восемнадцать квадратов на двоих», — всплыли в памяти её недавние слова об общежитии. И сразу другое: «Разменять можно… Вам и однушки хватит». «Игорёк, вы же не против съехаться с мамой?» Тик-так. «У Толика деткам в школу скоро…»
Я до боли стиснула чашку. Семь лет назад тётя отказалась от выгодного размена — не захотела переезжать из квартиры, где всю жизнь прожила с маминой семьёй. А теперь свекровь, ещё даже не дождавшись сорокового дня, уже планирует, как эту квартиру поделить.
Уже уходя, она как бы между делом обронила:
— А знаешь, у Толика ведь тоже проблема с жильём. Трое детей, жена беременная. В деревне-то работы нет…
На следующий день муж приехал уставший после смены, с коробкой пиццы.
— Мама заходила? — спросил он, скидывая куртку.
— Да. Игорь, она уже третий день про обмен квартиры говорит. Сначала намёками, теперь прямым текстом. Мол, нам и однушки хватит, а остальное… — я осеклась.
— Остальное что?
— А то ты не знаешь. Брату своему деревенскому. Она его уже и в город перевезти успела планы построить.
Он шумно выдохнул:
— Слушай, она просто…
— Она просто считает эту квартиру уже своей. Будто тётя специально нам её оставила, чтобы твою родню осчастливить.
— Лен, ну какой своей? Ты преувеличиваешь. Просто у мамы всю жизнь мечта была…
— О собственном жилье? И что, теперь моя квартира должна эту мечту исполнить?
Игорь потёр лицо ладонями: — Давай просто подождём немного. Она успокоится.
— Когда? Когда родственников своих сюда пропишет?
— Прекрати! — он стукнул кулаком по столу. Чашки подпрыгнули. — Никто никого прописывать не собирается. Это твоя квартира.
— Правда? — я горько усмехнулась. — А ты маме своей об этом сказал?
Он промолчал.
На следующий день дверной звонок раздался ровно в десять утра.
— Леночка! А я тебе пирожков напекла, — Нина Петровна просочилась в прихожую, гремя пакетами. — С капустой, как ты любишь.
Я молча пропустила её на кухню. Свекровь засуетилась у плиты, загремела чайником.
— Присядь, дочка, — она расставила чашки, стараясь не смотреть мне в глаза. Достала из сумки сложенную газету, аккуратно разгладила уголки. — Я тут всю ночь не спала, всё думала… Может, обсудим наше будущее? По-родственному, без чужих людей?
Она придвинула стул ближе, взяла мои руки в свои. Ладони у неё были горячие и чуть дрожали.
— Ты пойми, доченька, я же о вас с Игорьком думаю. Вам бы однушку поближе к его работе — он же на завод на двух автобусах добирается. А мне и комнатку хватит… — она сжала мои пальцы. — Ты только не подумай плохого. Я же как лучше хочу.
Я смотрела на её руки — все в старых шрамах, с узловатыми пальцами. Тридцать лет у станка. Тридцать лет в общежитии.
— Нина Петровна…
— Да какая я тебе Нина Петровна! — она вдруг всхлипнула. — Я же тебе как мать. Вместе и решим всё, правда?
Она развернула газету. Красным маркером были обведены объявления об обмене — свекровь явно готовилась к разговору.
— Вот, смотри. Тут однушка с ремонтом, и район хороший…
Я смотрела на красные кружки в газете. Их было много — не меньше десятка. Свекровь готовилась к разговору основательно.
— А вот здесь, — она ткнула пальцем в очередное объявление, — до завода всего двадцать минут. Игорёк на работу пешком сможет ходить. Да и магазины рядом…
В раковине капала вода. Тук. Тук. Тук. Тётя давно просила кран починить.
— Леночка, ты меня слушаешь?
— Слушаю.
— Так что думаешь? — она подалась вперед. — Я уже и с риелтором переговорила. Говорит, быстро всё сделаем…
— А вы не торопитесь, — я встала из-за стола. — Даже сорока дней не прошло.
Свекровь побледнела:
— Да разве ж я… — она промокнула глаза уголком платка. — Я же как лучше хотела. Ты пойми, я всю жизнь мечтала… Копила-копила, всё в девяностых. А теперь вот она, возможность…
Голос её дрогнул, по щекам покатились слёзы.
— В общежитии-то я уже тридцать лет маюсь. Всё думала — вот Игорька подниму, и будет нам с ним своя квартира. А он женился, ушёл… Одна я осталась.
Я молчала. А что тут скажешь? Её слёзы были настоящими — горькими, выстраданными. Но и тётины последние дни были настоящими. И эта квартира, где каждый угол памятью пропитан — тоже настоящая.
— Нина Петровна…
— Ты хоть подумай, — она торопливо вытерла глаза. — Не решай сразу. Я завтра зайду, ещё поговорим. У меня и другие варианты есть…
Она ушла, оставив на столе газету с красными кружками. А я села на тётино место у окна, где она любила сидеть по вечерам. Отсюда весь двор как на ладони — и детская площадка с облезлой горкой, и старая яблоня, и скамейка, где летом пенсионерки семечки щёлкают.
Позвонил Игорь:
— Как ты там?
— Мама твоя заходила.
— Опять с газетами?
— С вариантами обмена, — я помолчала. — И с планами на будущее.
В трубке стало тихо. Только чьё-то дыхание.
— Игорь, она уже с риелтором говорила. Понимаешь? Даже не спросила, хотим мы или нет.
— Я поговорю с ней.
— Когда? Когда она уже все варианты обмена найдёт? Или когда начнёт вещи паковать?
— Лен, ты несправедлива. Она просто…
— Просто что? — я почувствовала, как дрожит голос. — Просто делит квартиру, в которой ещё тётины вещи не разобраны? Просто планирует нашу жизнь, будто имеет право?
— Она же мать мне.
— А тётя мне кем была? Просто хозяйкой квартиры?
В окно было видно, как во двор вошла Нина Петровна. Остановилась у подъезда, достала телефон. Наверное, звонит своему риелтору…
В тот вечер мы с Игорем вернулись в нашу съемную комнату. Я просто не могла больше находиться в тётиной квартире — казалось, что каждый угол пропитан упрёками свекрови. В ушах всё ещё звенело её плаксивое: «Подумай, Леночка, подумай…»
Игорь молча собрал вещи первой необходимости. В последний момент я взяла маленькую тетину фотографию в шифоньере — ту, где она совсем молодая, улыбается у проходной завода.
Хозяйка комнаты, баба Маша, встретила нас удивлённо:
— Что ж так быстро вернулись? Случилось чего?
— Ремонт будем делать, — соврал Игорь.
Я промолчала. Какой ремонт? Просто нужно время. Время подумать, время понять, как быть дальше. Время вспомнить тётины слова: «Будь с ней поосторожнее…»
Нина Петровна звонила каждый день. Игорь отвечал коротко: всё нормально, Лена занята, документы оформляем. После третьего звонка она вдруг перестала. Затихла. Я насторожилась — не похоже это было на неё.
— Может, обиделась? — предположил Игорь.
— Твоя мать? — я хмыкнула. — Не верю.
По утрам я ходила в МФЦ, собирала справки, заполняла бумаги. Процесс оказался неожиданно долгим — то одной печати не хватает, то другой документ просрочен.
Две недели прошли в какой-то тягучей тишине. Свекровь не появлялась, не звонила.
А потом она позвонила сама.
— Леночка! — голос звучал непривычно бодро. — Я тут столько всего нашла! И однушка есть хорошая, на Гагарина, и двушка в центре — можно разменять на две однушки. Я уже и с риелтором договорилась, и варианты все просмотрела. Ты же не против? А то молчишь-молчишь, я и подумала — значит, согласна ведь…
Внутри что-то оборвалось. Две недели. Две недели она ходила по квартирам, строила планы, решала за меня мою судьбу и распоряжалась моим наследством.
— Нина Петровна, вы что же, решили за мой счёт свою родню осчастливить? Может, пусть брат ваш сам себе квартиру покупает? И вам заодно? — впервые я дерзила свекрови
В трубке повисла тяжёлая тишина. Потом свекровь заговорила — совсем другим голосом, низким и каким-то чужим:
— Ах вот ты как заговорила? Значит, своей семьёй нас не считаешь? Думаешь, мы на твоё добро чужими руками тянемся?
— При чём здесь…
— При том! — она почти кричала. — Я тебя как дочь любила! Всё для вас с Игорьком старалась! А ты… Ты ещё пожалеешь, что с семьёй делиться не захотела!
Гудки. Я смотрела на телефон, не веря своим ушам. Это была не та женщина, что приносила пирожки и охала над тётей. Не та, что вытирала слёзы платочком, вспоминая про общежитие. Это был кто-то другой — злой, чужой, опасный.
После вступления в наследство свекровь за один день сменила замки в моей квартире и заселила туда своих родственников
Тётя предупреждала меня: «Будь с ней поосторожнее». Я не послушала и теперь, когда речь идет о квадратных метрах, родственные узы рвутся как гнилые нитки. (развитие истории)
Игорь позвонил только вечером:
— Что ты маме наговорила?
— А что она тебе наговорила?
— Она плачет! — в его голосе звенела злость. — Говорит, ты её оскорбила! Унизила! После всего, что она для нас…
— Для нас? — я почувствовала, как к горлу подступает ком. — А ты спросил, что она для нас сделала? Кроме того, что пыталась отжать квартиру?
— Не смей так говорить о матери!
— А как мне говорить? Когда она за моей спиной квартиры просматривает? Когда решает, куда нас с тобой переселить?
— Она о нас думает! О семье! А ты…
— Что я?
— Ты только о себе думаешь! — выкрикнул он. — Мама права — ты эгоистка!
Я выключила телефон. Просто нажала кнопку — и тишина. Я сидела в полупустом кафе, смотрела в окно. На улице моросил дождь, люди спешили домой. А мне идти некуда. В съёмную комнату, где ждёт злой Игорь? В тётину квартиру, где каждый угол напоминает о предательстве?
Ноги сами понесли меня по знакомому маршруту. Мимо старой булочной, через сквер, где мы с тётей гуляли по выходным. Вот и наш дом. В окнах горит свет — странно, я же выключала всё… Я решила подняться и проверить — что там такое вообще происходит?!
Ключ не попал в замочную скважину. Я пригляделась — замок был другой. Совсем другой.
А из-за двери доносились детские голоса и грохот передвигаемой мебели.
В дверь я звонить не стала — просто сползла по стене, прижимая к груди бесполезные теперь ключи. За дверью кто-то гремел посудой, детский голос канючил: «Мам, а когда мы в цирк пойдём?»
Дети. У Толика же трое детей.
Они уже там. Они уже живут в тётиной квартире.
Внутри будто что-то оборвалось. Комната, где я делала уроки. Кухня, где тётя учила меня печь пироги. Старое кресло, в котором она любила дремать после смены. Всё это теперь… чужое?
Телефон завибрировал в кармане. Свекровь.
— Вот видишь, Леночка, — голос её звучал почти ласково. — Я же говорила — пожалеешь. Ты не захотела по-хорошему, теперь будет по-моему.
— Как… — губы не слушались. — Как вы…
— А вот так! — она вдруг сорвалась на крик. — Думала, самая умная? Документы собираешь? А мы уже всё решили! Толик дом в деревне продал, деваться ему некуда. Не выгонишь же его троих детей и жену беременнную на улицу?
В подъезде хлопнула дверь. По лестнице поднимались — тяжёлые мужские шаги.
— Ты там? — в голосе свекрови появились истеричные нотки. — Сидишь под дверью? Не советую скандалить — Толик человек резкий. Езжай-ка ты домой, к мужу. Вам теперь и комнаты хватит, молодые ещё…
Я нашарила в кармане тётину фотографию — ту самую, с проходной. Она улыбалась — молодая, красивая. Губы её беззвучно шевелились: «Будь с ней поосторожнее…»
Шаги приближались. Второй этаж. Третий.
Я вскочила и бросилась вниз по лестнице. Вслед донеслось Толиково:
— Эй, ты куда? Что ты тут делала!?
Но я уже выбежала во двор, под дождь. Бежала, не разбирая дороги, только бы подальше от этого дома, от чужих голосов за дверью, от тётиной улыбки на старой фотографии… В голове крутились обрывки мыслей: «Толик дом продал… Деваться некуда… Не выгонишь детей на улицу…»
Телефон снова завибрировал. Игорь.
На дисплее высветилось родное лицо. Муж улыбался — фотографию я сделала прошлым летом, на даче у его тётки. Тогда всё было хорошо. Тогда мы были семьёй.
Они всё продумали. Пока я собирала документы, они готовили почву. Пока я верила в справедливость, они действовали. И ведь не придерёшься — дети, беременная жена, проданный дом… Как я могу выгнать их на улицу?
На автобусной остановке было пусто и темно. Я присела на мокрую скамейку, достала телефон. Включила. Десять пропущенных от Игоря, три — от свекрови.
И одно сообщение: «Лена, возьми трубку. Надо поговорить.»
Поговорить? О чём? О том, как его мать забрала нашу квартиру? Или о том, что я эгоистка, не желающая делиться с семьёй?
Я достала из сумки папку с документами. Все копии готовы, осталось только подать.
Завтра. Всё завтра. А сейчас…
Телефон снова зазвонил. Игорь.
На этот раз я взяла трубку:
— Да?
— Господи, Лена! — его голос дрожал. — Где ты? Я весь город объездил!
— А ты у матери спроси, — я сама не узнавала свой голос. — Она тебе не рассказала, что сделала?
— Что сделала? Лена, я ничего не понимаю! Мама плачет, ты пропала…
— Сходи на Гвардейскую. В тётину квартиру, — я сглотнула комок в горле. — Там сейчас твой дядя Толик живёт. С детьми.
В трубке повисла тишина.
— Что… что значит живёт?
— То и значит. Замки сменили. Вещи завезли. Дети уже спрашивают, когда в цирк пойдут. А то этого цирка мало…
— Не может быть…
— Может, — я впервые за вечер почувствовала, что сейчас расплачусь. — Всё может твоя мать. И дом они специально продали — чтобы деваться некуда было. И беременную жену притащили — чтобы я детей на улицу не выгнала.
— Подожди, — его голос звучал растерянно. — Ты где сейчас?
— Какая разница? У меня больше нет дома. Ни тётиного, ни нашего с тобой.
— Что значит — нашего?
— А то и значит. Или ты думаешь, я смогу жить с человеком, чья мать… — голос всё-таки сорвался. — Чья мать отобрала у меня последнюю память о тёте?
Дождь усилился. По стеклу остановки текли струи, размывая свет фонаря. Где-то вдалеке прогремел гром.
— Лена, — Игорь говорил тихо, будто через силу. — Просто скажи, где ты. Я приеду.
— Зачем? Чтобы снова рассказать, какая я эгоистка? Или объяснить, что твоя мать желает нам добра?
— Я не знал. Клянусь, я ничего не знал.
— Да? А что ты вообще знаешь о своей матери? О том, как она неделями обхаживала тётю, втиралась в доверие? Как планировала всё это, пока я документы собирала?
В трубке что-то грохнуло — кажется, Игорь с размаху ударил по чему-то.
— Я сейчас еду туда. На Гвардейскую.
— Не надо, — я вытерла мокрые щёки. — Ничего уже не исправишь. Просто… просто оставь меня в покое. Хотя бы сегодня.
— Оставить тебя? — его голос дрогнул. — Сейчас? Одну?
— А что, боишься, что тоже квартиру отберу? — я горько усмехнулась. — Не волнуйся, вашу съёмную комнату я не трону.
— Перестань… Лена, просто скажи где ты. Я всё решу.
— Решишь? — я почувствовала, как внутри поднимается глухая злость. — Как ты это решишь? Попросишь маму по-хорошему? Или дядю Толика уговоришь?
— Я знаю! — он почти кричал. — Знаю про детей! Про дом! Обо всём знаю!
— Знаешь? — меня вдруг озарило. — Погоди… Ты знал? Знал, что они готовят?
Тишина в трубке была красноречивее любого ответа.
— Вот оно что, — я почувствовала, как немеют губы. — Поэтому ты и молчал? Поэтому не спорил с матерью? Ждал, когда они дом продадут?
— Лена, не так всё…
— А как? Как всё, Игорь? Объясни мне! Объясни, почему муж, который клялся любить и беречь, позволил своей матери… — я задохнулась от слёз.
— Я не знал, что они замки сменят! — его голос звучал почти умоляюще. — Думал, просто надавят немного… Ты бы согласилась на обмен…
— Надавят? — я не узнавала собственный голос. — Надавят?! Это ты называешь «надавить»?
— Знаешь что, — я медленно вытерла слёзы. — Передай своей маме — пусть готовится к суду. И тебе тоже будет повестка. Как свидетелю.
— Лена…
— И да, можешь не искать меня. Я подаю на развод.
Я нажала отбой и выключила телефон. В сумке лежала папка с документами на квартиру. Завтра первым делом еду к юристу. А потом…
Впервые за весь этот безумный вечер я точно знала, что делать дальше.
Тётя бы одобрила. Она всегда говорила: «Справедливость нужно не ждать — за неё нужно бороться.»
В полночь я позвонила подруге:
— Марин, пусти переночевать?
Она не стала задавать вопросов. Просто сказала:
— Приезжай.
В её маленькой кухне пахло ромашковым чаем. Марина молча поставила передо мной чашку, достала плед:
— Рассказывай.
И я рассказала. Всё — от первых намёков свекрови до сегодняшнего вечера. Про замки, про детские голоса за дверью, про предательство мужа.
— Игорь знал, — голос всё ещё дрожал. — Всё знал и молчал. Ждал, когда они дом продадут, чтобы у меня выбора не осталось.
Марина задумчиво помешивала чай:
— А документы? Ты же вроде почти оформила?
— Почти, — я достала из сумки папку. — Осталось заявление подать. Но они же не дураки — понимают, что процесс займёт время. А если там уже дети живут, беременная женщина…
— И что теперь?
— К юристу. Прямо с утра, — я сделала глоток остывшего чая. — Буду судиться.
— С мужем тоже?
Я молча кивнула. В горле стоял ком.
— Знаешь, — Марина подсела ближе, — может, оно и к лучшему? Ну, что всё так вскрылось?
— В каком смысле?
— А ты представь — вы бы сейчас в той квартире жили. И свекровь бы каждый день приходила. И про брата своего говорила. И давила, давила, давила… Сколько бы ты продержалась?
Я вспомнила эти две недели тишины. Как свекровь выжидала, готовила план. Как муж делал вид, что всё в порядке. А сам знал…
— Господи, — я закрыла лицо руками, — какая же я клуша! Тётя ведь предупреждала. А я всё твердила — «она хороший человек, ей просто тяжело жилось…»
— Тяжело жилось многим, — Марина подлила чаю. — Но не все же крадут чужие квартиры.
— Знаешь, что самое страшное? — я подняла глаза на подругу. — Я ведь правда верила, что мы семья. Что все эти «доченька», «мама»… что всё это по-настоящему было.
Телефон на столе снова завибрировал. Игорь.
— Не буду брать, — я отвернулась к окну. — Нечего нам больше обсуждать.
— И правильно, — Марина решительно придвинула ко мне вазочку с печеньем. — Завтра все вопросы будешь решать через юриста. А сейчас — спать. День тяжёлый будет.
***
Утро началось с телефонного звонка. Звонила соседка тёти Веры — баба Нюра:
— Леночка, доченька, ты бы приехала. Тут такое творится…
Я сжала телефон:
— Что там?
— Грузовик приехал. Мебель твою выносят. Я в окно смотрю — уже половину вынесли. А эта… — она понизила голос, — свекровь твоя командует. Как генеральша прямо.
Руки задрожали:
— Они что, совсем…
— И не говори, — баба Нюра всхлипнула. — Я как представлю, что Верочка бы сказала… Всю жизнь в этой квартире прожила, каждую вещь берегла…
— Я сейчас приеду.
Марина, уже одетая на работу, решительно сняла пальто с вешалки:
— Я с тобой.
— У тебя же совещание.
— Перенесу, — она уже набирала номер. — И знакомому юристу позвоню. Пусть тоже подъедет.
По дороге я молчала. Что тут скажешь? Они не просто захватили квартиру — они методично уничтожают всё, что связывало её с прошлыми хозяевами. С тётей. Со мной.
У подъезда стоял грузовик. Двое крепких мужиков выносили старый тётин сервант — тот самый, с фотографиями за стеклом.
— Аккуратнее! — командовала Нина Петровна. — Это всё на дачу повезём. Толик, ты список ведёшь?
Я шагнула вперёд:
— Что здесь происходит?
Свекровь обернулась. В глазах мелькнул испуг, но она быстро взяла себя в руки:
— А, явилась! Вещички свои забрать решила? Так мы их сами вывезем, не беспокойся.
— Это не мои вещи, — я почувствовала, как дрожит голос. — Это тётины вещи. В тётиной квартире.
— Бывшей тётиной, — она усмехнулась. — Теперь здесь Толик живёт. С семьёй. А старьё это нам не нужно — место только занимает.
— Какое право…
— А вот такое! — она вдруг сорвалась на крик. — Ты не захотела по-хорошему — будет по-плохому! Думала, самая умная? А МЫ уже тут живём! И будем жить! А ты…
— А вы будете выселены через суд, — раздался спокойный мужской голос. Это подошёл Маринин знакомый, помахивая папкой с бумагами. — И отвечать за самоуправство. Статья 330 УК РФ, между прочим.
Нина Петровна побледнела:
— А ты кто такой?
— Представитель законной владелицы квартиры, — он достал телефон. — И сейчас я вызову полицию. Зафиксируем факт незаконного проникновения в жилище и порчи имущества.
Нина Петровна побледнела так, что стали видны мелкие синие прожилки на щеках. Её руки, только что уверенно командовавшие грузчиками, задрожали:
— Полицию? На меня?
Королева стратегий, или как мама мужа решила квартиру отобрать: цирк на весь подъезд
Я смотрела на эту женщину и не узнавала в ней ту, что утирала слёзы платочком, вспоминая о своей тяжёлой жизни. Куда делись эти «доченька», «Леночка»? Передо мной стояла совершенно чужая женщина с перекошенным от злости лицом.
— Толик! — она повернулась к брату. — Скажи им! У тебя дети! Жена беременная!
Сверху, с третьего этажа, донёсся детский плач. Жена Толика стояла у окна, прижимая к себе маленькую девочку.
— Ну что, Нина? — Толик медленно спустился с крыльца, поигрывая ключами. — Расскажешь сама или мне начать?
Свекровь дёрнулась:
— О чём это ты?
— О твоих планах, сестрёнка, — он прислонился к перилам. — О том, как ты меня уговаривала: «Продавай свою развалюху, я всё продумала. Квартиру эту продадим, им однушку в новостройке возьмём — молодым только лучше будет. А себе с тобой двушечку купим, пусть и старенькую. Зато вместе заживём, по-семейному».
— Я ведь правда хотела как лучше, — она вдруг обмякла, голос стал жалобным. — Устала одна, Леночка. Всю жизнь одна. Думала, вот оно — шанс с семьёй пожить, с внуками…
— Да-да, — Толик усмехнулся. — А потом уже другое говорила: «Главное — успеть, пока она документы не собрала. Въедем — никуда не денется. С детьми воевать не станет, не такая она…»
Я посмотрела на Игоря. Он стоял чуть в стороне, засунув руки в карманы, и упорно разглядывал носки своих ботинок. Даже сейчас — даже сейчас! — он не мог найти в себе смелости посмотреть мне в глаза.
«С семьёй пожить… По-семейному… Как лучше…» А ведь я правда могла согласиться. Могла повестись на эти разговоры о семье, о том, как тяжело одной. Если бы они просто подождали, не стали действовать за моей спиной… Если бы муж не промолчал, когда всё это затевалось… Если бы поговорили, объяснили и не давали на меня…
— Леночка, доченька, — свекровь шагнула ко мне, протягивая руки. — Ну давай сядем, поговорим по-человечески. Я же не чужого человека облагодетельствовать хотела — сына родного! И тебя! Что плохого в новой однушке? Зато своя, в новостройке…
Я молча смотрела на её трясущиеся руки. На искажённое притворной заботой лицо.
— Вы даже не понимаете, что натворили, да? — мой голос звучал как чужой. — Всё ещё думаете, что это какая-то семейная сделка? Что можно вот так просто захватить чужую квартиру?
— Какую чужую? — она всплеснула руками. — Ты же наша! Родная! Я тебя как дочь…
— Хватит! — я почувствовала, как срывается голос. — Хватит врать! Вы не мать мне. И семья — не моя. Настоящая семья так не поступает.
Марина крепче сжала мою руку. Юрист уже договаривался с полицией по телефону.
— А ты что молчишь? — свекровь повернулась к сыну. — Скажи ей! Объясни, что мы хотели…
Игорь поднял глаза — впервые за весь разговор. В них плескался страх. Не за меня — за себя. За свою трусость, которая вот-вот выплывет наружу.
— Да что тут объяснять, — Толик хохотнул. — Игорёк у нас всё знал. Мамка с ним первым советовалась, как квартиру делить будем. Он только кивал — делай, мол, как лучше…
Полицейская машина влетела во двор, визжа шинами. Из толпы соседей донеслось пронзительное «Полиция!». Свекровь аж подпрыгнула от неожиданности и заметалась как курица.
— Толик, в квартиру! Живо! — заверещала она не своим голосом. Толик опрометью бросился вверх по лестнице. Лена стояла, открыв рот. Она и подумать не могла, что пожилая свекровь способна на такие спринтерские рекорды. Игорь выглядел не менее ошарашенным.
— Это что сейчас было? — Лена повернулась к Марине с глазами по пять копеек.
Такой прыти от пожилой свекрови она не ожидала.
— Надо же, на старости лет в бегуньи заделалась — усмехнулась Маринка.
Все произошло в мгновение ока: свекровь сорвалась с места, как космическая ракета! Да ей впору золото брать на олимпиаде для пенсионеров — с такой-то молниеносной скоростью и сноровкой!
Суматоха поднялась мама не горюй! Соседи загалдели и гурьбой ломанулись в подъезд вслед за свекровью и Толиком. Те неслись по лестнице, сшибая все на своем пути. Толик спотыкаясь на каждой ступеньке, Свекровь, путаясь в полах халата, следом.
Хлопнула дверь квартиры на третьем этаже. А через миг оттуда донесся грохот и треск — видимо, беглецы в панике передвигали мебель, сооружая баррикады.
Соседи стояли на лестнице, возбужденно переговариваясь и обсуждая неожиданный поворот. Лена мрачно смотрела наверх. Да уж, похоже свекровь решила забаррикадироваться в квартире и держать оборону.
Ну ничего, сейчас полиция быстро наведет порядок и выкурит свекровь из ее укрытия. Пусть только попробует и дальше упорствовать!
— Нина Петровна! — участковый поднялся на несколько ступенек. — Откройте, поговорим спокойно!
— Не открою! — её голос звучал истерично. — Это наша квартира! Мы тут живём!
Шум за дверью усилился — похоже, двигали что-то тяжёлое.
— Лен, слышишь меня? — голос свекрови стал вкрадчивым. — Что, довольна? Полицию вызвала? Ну-ну… Только детей куда денешь? Неужто на улицу? В подвал? Или совесть не мучает — ты ж у нас бессердечная…
Соседи повысыпали на лестничную площадку. Кто-то охал, кто-то снимал на телефон. А я стояла, чувствуя, как немеют пальцы, до боли сжимающие телефон.
— Последний раз предупреждаю, — участковый постучал по двери. — Открывайте добровольно.
— А то что? — свекровь снова засмеялась, но в смехе этом звенели слёзы. — Дверь выломаете? ОМОН вызовете? Давайте-давайте! На всю страну прогремите — как сиротку несчастную защищали! Как многодетную семью на улицу выкидывали!
— Гражданка, вы совершаете незаконное…
— Плевать я хотела на ваши законы! — она сорвалась на визг. — Сын у меня тут прописан! Да-да, через паспортный стол всё сделали!
У Лены внутри всё оборвалось. Неужели и правда прописали? Она с надеждой взглянула на мужа, но тот стоял, понуро опустив голову. Ни возражений, ни удивления — только мрачное молчание.
«Господи, да что же это такое! — в отчаянии думала Лена. — Они и до паспортного стола дотянулись? Неужели этот кошмар никогда не кончится?..»
— Врёшь ты всё, мама, — вдруг тихо произнес Игорь. В его голосе слышалась горечь и разочарование. — Как всегда врёшь.
Он неуверенно поднял глаза и посмотрел на Лену. Во взгляде читалась усталость и обида.
— Ничего мы не оформили, — продолжил он едва слышно. — Даже не начинали. Просто вы решили, что можно вот так — нагло, по-хамски отобрать чужую квартиру…
Лена затаила дыхание, боясь спугнуть этот момент прозрения. Неужели муж наконец прозрел и встал на ее сторону? В квартире повисла оглушительная тишина. За дверью что-то с грохотом упало.
— Что? Что ты сказал? — голос свекрови задрожал. — Против матери пошёл? Родную мать…
— А ты что молчал? — донёсся из квартиры насмешливый голос Толика. — Знал ведь всё! И про дом, и про переезд! Мамка тебе первому рассказала!
— Знал, — Игорь говорил еле слышно. — Знал и молчал. Думал, обойдётся как-нибудь…
— Нина Петровна, — снова начал участковый. — Даю вам пять минут. Потом будем дверь взламывать.
— Взламывайте! — она снова засмеялась. — У меня тут женщина беременная! Дети! Давайте, на всю страну прогремите — как многодетную семью на улицу выкидывали!
Наверху плакал ребёнок. Соседи стояли на лестнице — смотрели, перешёптывались. А я стояла и думала: неужели это всё происходит со мной? Неужели эта женщина, что кричит и угрожает за дверью — та самая, что носила бульоны тёте? Что гладила меня по голове и называла доченькой?
— Время вышло, — участковый кивнул напарнику. — Вызывайте группу… — кивнул участковый.
Я смотрела на дверь — обычную деревянную дверь с облупившейся краской. За ней прошло моё детство. Тётины вещи. Её любимое кресло. Всё, что осталось от прежней жизни.
— Вы уверены? — участковый повернулся ко мне. — Дверь придётся ломать.
Я кивнула, чувствуя, как к горлу подступает ком. Тошно было от мысли, что в тётиной квартире сейчас хозяйничают чужие люди. Роются в вещах. Двигают мебель.
Через пятнадцать минут на лестнице стало тесно от людей в форме.
— Нина Васильевна, ой Петровна! — голос командира группы звучал жёстко. — Даю последний шанс. Откройте добровольно.
— Не открою! — она уже не кричала — хрипела. — Хотите силой? Давайте! Покажите всем, как с матерью-героиней обращаетесь! У меня тут дети! А вы…
— Приступайте, — кивнул участковый бойцам ОМОНа.
Первый удар по двери заставил меня вздрогнуть. Второй. Третий.
За дверью плакал ребёнок. Кто-то — кажется, жена Толика — успокаивал его шёпотом.
Хаос и паника воцарились в квартире, когда полиция выломала дверь! Свекровь верещала как резаная, вцепившись в дверной косяк мертвой хваткой. Дети рыдали в голос, а жена Толика тщетно пыталась их утешить, сама едва сдерживая слезы.
Омоновцы вваливались в квартиру один за другим, натыкаясь на разбросанные вещи и перевернутую мебель. Свекровь металась из угла в угол, то угрожая полиции всеми карами небесными, то взывая к Толику о помощи. Но тот стоял бледный и потерянный, явно не зная, что предпринять.
В какой-то момент свекровь с криком кинулась на омоновца, пытаясь выцарапать ему глаза. Завязалась потасовка. Бойцы с трудом скрутили разбушевавшуюся старушенцию, которая брыкалась и извивалась как уж на сковородке.
Соседи с лестницы глазели на это безобразие, охая и подначивая полицию советами. В довершение всего в коридоре нарисовался участковый с какими-то бумагами, грозно вопрошая, кто тут главный злоумышленник. Свекровь взвыла пуще прежнего, вопя, что она ни в чем не виновата. Вот так пресловутый «семейный очаг» в мгновение ока превратился в филиал сумасшедшего дома!
— Так, граждане, — участковый достал бланки протокола. — Всем оставаться на местах. Будем оформлять незаконное проникновение в жилище.
— Какое проникновение? — свекровь дёрнулась в руках омоновцев. — Мы тут живём!
— Гражданка, — участковый говорил ровно, явно привыкший к таким сценам. — У вас есть документы на эту квартиру? Договор найма? Что-нибудь?
Она осеклась.
— Понятые есть? — участковый обернулся к соседям. — Нужно двое. И да, снимите всё на видео — порчу имущества будем фиксировать.
Свекровь обмякла в руках омоновцев:
— А с детьми что?
— С детьми всё по закону, — участковый что-то помечал в блокноте. — Вызовем опеку, зафиксируем факт использования несовершеннолетних при незаконном захвате жилья.
— Какого захвата? — Толик наконец отлип от окна. — Мы просто…
— Вот в отделении и расскажете, как вы «просто», — отрезал участковый. — Сейчас всех доставим, снимем показания. Заодно и имущество опишем — что успели попортить.
Игорь всё так же стоял у стены, глядя в пол. Даже не дёрнулся, когда мать снова позвала его.
— Женщина, — участковый повернулся к жене Толика. — У вас документы с собой? Паспорт?
Она молча кивнула.
— Значит так. Сейчас едем в отделение. Всё оформим как положено. Дети побудут с вами, потом решим, куда их временно определить.
— С матерью они побудут, — глухо сказал Толик.
— Это уже органы опеки решат, — отрезал участковый. — Все, поехали. И вещи не трогать — тут всё описывать будем.
***
Я подала в суд за моральный ущерб и порчу имущества. За те вещи, что они успели вывезти, за сломанную мебель, за выбитую дверь, за испорченный ремонт. В процессе выяснилось, что дом в деревне они продали заранее, специально создавая безвыходную ситуацию.
Свекровь пыталась отбиться встречным иском — якобы я обещала разменять квартиру, а потом отказалась. Но соседи подтвердили: никаких договорённостей не было. Наоборот, все слышали, как я отказывалась от её «помощи».
Суд мы выиграли. Толику пришлось продать машину и остатки своих вещей, чтобы расплатиться. Теперь они снова в деревне — купили домик поменьше прежнего.
Игорь… Что ж, он получил своё. Живёт с матерью в общежитии, работает на заводе. На развод даже не пришёл — прислал заявление по почте.
Тётину квартиру я всё-таки продала. Купила однушку в новом районе с красивым видом на парк — чистую, светлую, без тяжёлых воспоминаний.
