Аня сидит напротив, её плечи опущены, пальцы вцепились в рукава кофты, словно в спасательный круг. Глаза опухшие, красные от слёз, но в них читается что-то ещё — усталость. Глубокая, изматывающая.
— Мама, я не знаю, что делать… — голос её дрожит, будто от холода, хотя в комнате тепло. Она сидит напротив меня, стараясь не встречаться взглядом.
— Ты должна бороться, — я говорю резко, может, даже слишком. Но я не могу по-другому. — Он не имеет никакого права на эту квартиру. Мы с папой её покупали! Для тебя!
Аня вздрагивает, поджимает губы. Я вижу, как в ней борются страх и отчаяние. Она уже устала бояться, устала жить в состоянии вечного напряжения.
— Но юридически… — Аня всхлипывает, прикрывая лицо ладонями, — он тоже имеет право на половину…
Я вижу её страх. Не перед мужем, перед будущим. Перед тем, что она не знает, как жить дальше. Развод — это не просто бумаги. Это крушение жизни, мечты, разочарование.
***
Моя дочь, Аня, всегда была умной, самостоятельной девочкой. Стройная, с длинными русыми волосами, светло-голубыми глазами, она всегда вызывала восхищение окружающих. Работящая, честная, добрая, но слишком доверчивая. Мы с мужем гордились ею, старались помочь, как могли. Когда она собралась замуж, я сразу почувствовала тревогу. Жених, Игорь, мне не понравился. Высокий, с резкими чертами лица, вечно с прищуренными глазами, будто что-то высчитывал в голове. Работал на стройке, но зимой всегда сидел без дела. Жил в своё удовольствие, а Аня тянула на себе дом, семью, ребёнка. Мы купили им квартиру, чтобы у дочери и внучки было своё жильё. Как же я тогда ошиблась…
Пока моя дочь работала и обеспечивала семью, её муж завёл себе женщину и решил уйти. Ну и пусть уходит – я давно знала, что он ей не пара. Ни заработать толком не может, ни понятия о семье у него нет. Но на этом история не закончилась. Подав на развод, он тут же потребовал раздела имущества. Квартиру мы купили для них уже после свадьбы, а значит, юридически она считается совместно нажитой. Это возмутительно! Я не могу поверить, насколько он бессовестен. Интересно, кто его надоумил – новая пассия или родители? Ведь даже о будущем собственного ребёнка он не подумал.
Я вот я сижу с Аней на кухне, крепко сжимая чашку чая. Он давно остыл, но мне всё равно. В голове гудит от мыслей, от злости, от отчаяния. Я жалею, что купила дочери квартиру после её замужества. Как же я могла быть такой наивной?
— Ты слышишь, что говоришь?! — мои слова звучат резче, чем я того хотела. — Этот человек восемь лет жил за твой счёт, работал от силы шесть месяцев в году, а теперь хочет отнять у тебя крышу над головой? У твоей дочери?!
— Он… он сказал, что будет бороться до конца, — её голос едва слышен, будто идущий издалека. — И адвокат у него есть. Где он взял деньги, не знаю, — Аня вытирает слёзы.
Вот тут мне становится по-настоящему страшно. У Игоря нет денег. Никогда не было. Я всегда знала, что он человек, который привык жить на всём готовом, а теперь вдруг нашёл средства на адвоката? Откуда?
— Кто-то ему помогает, — произношу я медленно, внимательно всматриваясь в лицо дочери. — Ты понимаешь, что это значит?
Аня моргает.
— Я думаю, это его мать, — тихо сказала Аня. — Она всегда была на его стороне. Говорила, что раз мы женаты, значит, всё общее.
Лариса Павловна. Конечно. Она всегда считала, что Аня «должна». Должна терпеть, должна прощать, должна быть «хорошей женой». А теперь она хочет отнять у неё жилье.
— Ты не одна, — твёрдо произношу я. — Мы будем бороться.
***
Я звоню его матери, Ларисе Павловне. Гудки тянутся бесконечно долго. Наконец, холодный голос раздаётся в трубке.
— Это вы настраиваете Игоря? — спрашиваю прямо, голос мой твёрд, но внутри всё кипит.
На том конце линии повисает короткая пауза. А затем медленный, тщательно взвешенный ответ:
— Игорь прожил с Аней восемь лет. — В её голосе нет эмоций, только ледяная уверенность. — Он не чужой в этом браке. Значит, и имущество общее. Суд решит.
Я слышу её дыхание — ровное, неторопливое, будто я звоню обсудить погоду. Внутри меня всё клокочет. Они будут тянуть время, давить, выкручивать руки. У Игоря никогда не было ни амбиций, ни принципов — только мать, которая всю жизнь прятала его за своей юбкой. Он не работал, не заботился об Ане, но теперь, когда можно что-то урвать, он внезапно стал «не чужим».
— Вам не стыдно? У вас есть совесть? Вы о внучке подумали? — мой голос срывается.
Тишина. Её молчание говорит громче любых слов. Затем медленный, ядовитый ответ:
— Суд решит, — повторяет она и бросает трубку.
И короткие гудки.
Я смотрю на телефон, но перед глазами плывёт. Эти люди не отступят.
И я тоже.
***
Я сижу в зале суда. Воздух тяжёлый, пахнет бумагой, пылью и чем-то ещё — чем-то гнетущим. Свет ламп тусклый, давящий, а судейский молоток на возвышении кажется символом неумолимой силы, которая может как защитить, так и разрушить. Аня сидит рядом, сгорбившись, будто пытается уменьшиться, стать незаметной. Её лицо осунулось, глаза пустые. Её молчание меня убивает.
Адвокат Игоря — уверенный в себе мужчина в безупречном костюме и с холодным взглядом, в котором читается предвкушение. Его голос звучит ровно, почти мелодично, но в каждом вопросе — скрытый капкан.
— Ваш супруг тоже вкладывался в квартиру, верно? — адвокат делает паузу, давая словам проникнуть внутрь её сознания, растянуть напряжение.
Аня молчит. Я вижу, как её дыхание становится неровным, как дёргается её губа. Она боится. Не самого вопроса — ответа.
— Да… — выдавливает она наконец.
Внутри всё рушится.
— Что вкладывал? — мой голос режет воздух, я сама не узнаю его.
Адвокат резко переводит на меня взгляд, поднимает бровь, словно только сейчас заметил.
— Простите, кто вы? — произносит он с фальшивым удивлением, словно не видел меня всё это время.
Я поднимаюсь. Мои ноги дрожат, но я держусь.
— Я — мама Анны, — мой голос твёрдый, но внутри всё бурлит. — Это я купила эту квартиру! Что вложил Игорь?! Вкрутил лампочку?
Судья пристально смотрит на меня. В воздухе повисает тишина.
— Мы можем предоставить доказательства, что квартира была приобретена на деньги родителей Анны, — вступает в разговор наш адвокат. — В том числе выписки со счетов.
Мои ладони мокрые от пота. Я смотрю на судью, пытаясь найти в его взгляде хоть крупицу справедливости. Но пока он лишь внимательно наблюдает, отстранённо, будто решает судьбу пешек на шахматной доске.
Я хочу почувствовать облегчение, но что-то не так. Я вижу, как Игорь расслабленно откидывается назад, переплетает пальцы, слегка покачивает ногой. Он сидит спокойно, даже слишком спокойно, уголки его губ изогнуты в едва заметной ухмылке. Он не испугался. Даже не вздрогнул.
***
После суда Аня выглядит ещё хуже. Её плечи опущены, взгляд потухший, лицо серое, словно она за одну ночь постарела на несколько лет.
— Мам… он предложил сделку, — её голос тихий, словно ей стыдно даже произносить это вслух.
Я напрягаюсь. В груди вспыхивает тревога, горячая, обжигающая.
— Какую? — мой голос срывается.
Аня делает выдох, переводит взгляд на стол, словно надеется найти там ответы.
— Он согласен отказаться от квартиры, если я… не буду требовать алиментов, — слова её падают в тишину, словно капли воды в бездонный колодец.
Я не могу дышать. Мир сужается до этих слов. Сердце гулко стучит в груди, уши заложило, а кончики пальцев становятся холодными. Он готов продать свою дочь за квадратные метры. Он готов променять собственную кровинку на жизнь без обязательств.
— Ты не будешь отказываться! — мой голос рвётся наружу. — Он обязан платить!
Аня вздрагивает. Она медленно поднимает на меня взгляд. В её глазах усталость, но не от жизни, а от этой бесконечной борьбы, от пустых ожиданий.
— Он всё равно не будет, мама. Никогда, — она произносит это ровно, без эмоций, с каким-то почти болезненным принятием. — А так мы сохраним жильё.
Я замираю. Это правда. Этот человек никогда не заплатит ни копейки. Ему плевать. Ему всегда было плевать. И теперь он просто нашёл способ уйти, оставив нас разбираться с последствиями.
Но почему мне так больно, что Аня готова на сделку с совестью? Почему это ощущается как поражение?
Я смотрю на неё — мою девочку, мою сильную, когда-то светлую и улыбчивую девочку. Она сидит передо мной сломленная, раздавленная, измученная. И я понимаю: не только он её предал. В какой-то момент предала её и я — когда не уберегла, не удержала, не заставила поверить, что она достойна лучшего.
***
Мы соглашаемся. Важно, чтобы у внучки был дом. Я говорю себе, что это правильное решение.
Аня стоит рядом, молчаливая, как призрак собственной жизни. В её глазах больше нет прежнего света, но и страха нет — только понимание, осознание своей новой реальности. Её плечи больше не сгорблены. Она держит спину прямо, хоть и выглядит измождённой.
— Мама, всё кончено, — её голос звучит ровно, но я чувствую в нём горечь. Она больше не ждёт от жизни чудес. Больше не ждёт защиты.
Я жалею, что оформила тогда квартиру на дочь. Но я не жалею, что мы боролись за неё сейчас.
