Марина проснулась от странного ощущения – что-то неуловимо изменилось в привычной атмосфере их маленькой однокомнатной квартиры. Тиканье часов на кухне, которое обычно растворялось в утренней тишине, теперь соперничало с чьим-то размеренным дыханием. Она приподнялась на локте – Виктор уже не спал, сидел на краю кровати с таким выражением лица, будто проглотил что-то несъедобное.
— Мариш, только не волнуйся, — начал он, избегая смотреть ей в глаза.
Сердце её сжалось. За двадцать лет брака она слишком хорошо изучила эту интонацию.
— Что случилось? — спросила она, уже предчувствуя неладное.
— Мама приехала, — выдавил из себя Виктор. — Насовсем.
Марина моргнула. Раз. Два. Три. В голове не укладывалось.
— В каком смысле — насовсем? А где она сейчас?
— На кухне. Завтрак готовит, — Виктор оживился, словно это было лучшей новостью на свете. — Представляешь, встал, а она уже кашу варит. Как в детстве!
Марина почувствовала, как её безмятежность трещит по швам.
— Виктор, мы же… — она запнулась, подбирая слова, которые не ранили бы его сыновние чувства, но передали бы масштаб происходящего кошмара. — Мы ведь не обсуждали, что твоя мама переедет к нам. Тем более насовсем.
— А что обсуждать? — искренне удивился он. — Её квартиру племянник продал, а сестра отказалась брать к себе. Не на улице же ей жить! Она моя мать, Марина.
Эту фразу – «она моя мать» – Марина слышала двадцать лет. Всякий раз, когда Алевтина Ивановна вмешивалась в их жизнь, критиковала Марину или выносила приговоры их решениям. «Она моя мать» – магическое заклинание, против которого у Марины не было противоядия.
— И когда ты собирался мне сказать? — её голос звучал пугающе спокойно.
— Я… Ну вот, говорю, — он пожал плечами. — Что тут говорить, Мариш? Ты же понимаешь, что выбора не было.
В коридоре послышалось шарканье, и в дверном проёме возникла Алевтина Ивановна – маленькая, сухонькая, с цепким взглядом и поджатыми губами.
— Витя, что так долго? Каша стынет, — произнесла она с той особой интонацией, которая за годы знакомства выработала у Марины условный рефлекс – желание стать невидимой. — А, Мариночка, доброе утро. Ты уж извини, я тут немного похозяйничала. В твоём шкафчике такой беспорядок был, пришлось всё перебрать.
Марина почувствовала, как у неё немеют кончики пальцев. В том шкафчике лежали её чайные сборы, специи, любимая кружка – маленький мирок, где всё было разложено так, как удобно ей.
— Доброе утро, Алевтина Ивановна, — выдавила она из себя. — А надолго вы к нам?
Виктор поморщился. Свекровь нахмурилась.
— Да вот Витя говорит, что навсегда, — ответила она с таким видом, будто делала им одолжение. — Моя-то квартира… Что теперь говорить. Но ты не беспокойся, я много места не займу. Вот только диванчик бы маленький в комнату поставить, а то на раскладушке спина болит.
Диванчик. В их тринадцатиметровую комнату, где и без того стояли кровать, шкаф и письменный стол.
— На раскладушке? А где вы сейчас спите? — Марина обернулась к мужу, который старательно изучал узор на обоях.
— В комнате, конечно, — ответил он, не глядя на жену. — А мы пока что на кухне раскладушку ставим.
— Что?! — Марине показалось, что она ослышалась. — Виктор, мы с тобой будем спать на кухне?
Сколько раз за двадцать лет Марина мечтала о тихой пенсии. О том, как будет неспешно пить чай по утрам, читать, вязать в уютном кресле, а не бежать сломя голову на смену в больницу. Как они с Виктором будут ходить на выставки, в парк, просто гулять без оглядки на время. И вот теперь на пороге этой долгожданной жизни появилась Алевтина Ивановна с её шарканьем, вздохами и вечным недовольством.
— Ну, ненадолго же, — пожал плечами Виктор. — Мы привыкнем. Главное, что маме удобно будет.
Марина посмотрела на свекровь. Та стояла, опираясь на палку, с видом победителя, занявшего стратегически важную высоту.
В этот момент в Марине что-то надломилось – тонкая нить терпения, которую она пряла десятилетиями.
Но внешне она оставалась спокойной – сказывались годы работы медсестрой, когда любое проявление эмоций могло стоить пациенту жизни.
— Я поняла, — кивнула она. — Дайте мне пять минут, я умоюсь и приду завтракать.
В ванной Марина включила воду на полную мощность, чтобы не слышать, о чём говорят на кухне свекровь с сыном. Она смотрела на своё отражение в зеркале – усталые глаза, седеющие пряди у висков, морщинки в уголках губ. Разве она не заслужила покоя? Разве не имела права хотя бы на собственную кухню?
— Что я делаю не так? — спросила она у зеркала. — Почему он даже не посоветовался со мной?
Зеркало молчало. Вода шумела. А за дверью начиналась новая жизнь, к которой Марина совершенно не была готова.
Выйдя из ванной, Марина столкнулась с первыми признаками новой реальности. На кухонном столе, там, где обычно стояла её любимая ваза с сухоцветами, теперь громоздилась гора лекарств. Между таблетками примостилась фотография молодого Виктора в рамке, которую Алевтина Ивановна, видимо, привезла с собой.
— Садись, Мариночка, — проскрипела свекровь, указывая на табурет. — Я тебе кашки положила. Как ты любишь.
«Как я люблю?» – мысленно усмехнулась Марина. За столько лет свекровь ни разу не поинтересовалась её вкусами.
— Спасибо, но я не голодна, — ответила она, едва сдерживая дрожь в голосе.
— Какое «не голодна»? — возмутилась Алевтина Ивановна. — В твоём-то возрасте без завтрака нельзя. Сердце посадишь. Витя, скажи ей!
Виктор, уплетавший кашу с таким видом, будто вернулся в детство, поднял глаза:
— Правда, Мариш, поешь. Мама так старалась.
Марина механически села и взяла ложку. Каша была пересоленной – точно такой же, как двадцать лет назад на их первом семейном обеде у свекрови.
— Вкусно? — с вызовом спросила Алевтина Ивановна.
— Очень, — соврала Марина, чувствуя себя предательницей собственных вкусовых рецепторов.
— То-то же, — удовлетворённо кивнула свекровь. — А то разбаловал ты её, Витя. Всё какие-то смузи да салатики. Что за еда такая? От неё здоровья не прибавится.
Марина почувствовала, как внутри разгорается маленький, но яростный огонёк возмущения. За все годы жизни с Виктором она научилась готовить так, чтобы еда была и вкусной, и полезной. А теперь её кулинарные усилия перечёркивались одной фразой.
— Каждому своё, Алевтина Ивановна, — произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
— Ой, да брось ты эти церемонии. Называй меня мамой, — отмахнулась свекровь. — двадцать лет уже вместе, а всё «Алевтина Ивановна» да «Алевтина Ивановна». Не чужие ведь.
«Не чужие. Но и не родные», — подумала Марина, но вслух сказала:
— Привычка.
После завтрака Виктор, словно пытаясь избежать дальнейших разговоров, засобирался на работу. Хотя до пенсии ему оставалось всего полгода, он продолжал трудиться инженером в конструкторском бюро.
— Ты куда? — удивилась Марина. — Сегодня же суббота.
— Проект горит, — бросил он, торопливо надевая куртку. — К вечеру вернусь.
Дверь захлопнулась, оставив Марину наедине со свекровью в их крошечной квартире.
— Всегда он такой, — вздохнула Алевтина Ивановна, провожая сына любящим взглядом через закрытую дверь. — Труженик. В меня пошёл. Я ведь тоже всю жизнь работала не покладая рук. Не то что нынешняя молодёжь – только бы на диване валяться да в эти… как их… смартфоны пялиться.
Марина промолчала. Ей вдруг стало очевидно, что для свекрови она навсегда осталась той нерадивой невесткой, которая «охомутала» её сына. Не важно, что с тех пор прошло два десятка лет, что у них взрослые дети. Неважно, что половину этих лет Марина проработала на полторы ставки медсестрой, чтобы поднять семью, когда Виктору месяцами не платили зарплату.
— Я постелю себе в комнате, — произнесла Алевтина Ивановна таким тоном, словно оказывала величайшую милость. — Диван мне привезут в понедельник. Витя заказал. А пока на твоей кровати посплю.
— На нашей с Виктором? — переспросила Марина, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть.
— Ну не на полу же мне, старой, спать! — возмутилась свекровь. — У меня давление, суставы больные. А вы молодые ещё, вам и на раскладушке не страшно.
Марине захотелось рассмеяться от абсурдности ситуации. Молодые! В пятьдесят пять лет, с больной спиной после многолетних дежурств и ночных смен!
— Алевтина Ивановна, мы двадцать лет спим с Виктором в этой кровати, — сказала она как можно мягче. — Может быть, мы что-нибудь придумаем другое? Например, раскладушку поставим в комнате для вас, а мы на кровати останемся?
Лицо свекрови исказилось, губы задрожали, а в глазах появилось выражение глубочайшей обиды.
— Значит, сына я могу попросить, а тебя нет? Значит, тебе жалко для старой женщины местечка? — её голос повысился до пронзительной ноты. — Витя-то сразу согласился, а ты… Эх, Марина, думала я, что хоть к старости у тебя сердце появится, а ты всё такая же.
Марина почувствовала, как краска стыда заливает лицо. Этот приём свекровь использовала всегда – стоило только возразить, как Алевтина Ивановна мгновенно переходила в наступление, выставляя себя жертвой, а оппонента – бездушным чудовищем.
— Хорошо, — сдалась Марина. — Конечно, спите на кровати.
— То-то же, — кивнула Алевтина Ивановна, мгновенно успокоившись. — А я тебе за это пирожков напеку. С капустой, как ты любишь.
Марина не любила пирожки с капустой. Она любила с яблоками. Но какая теперь разница?
День тянулся бесконечно. Свекровь, устроившись на кровати, включила телевизор и смотрела передачу за передачей, периодически комментируя происходящее на экране громкими восклицаниями. Марина пыталась читать на кухне, но каждые десять минут Алевтина Ивановна звала её:
— Мариш, принеси-ка водички!
— Мариночка, а где у вас пульт от этого телевизора? Что-то он плохо переключает.
— Маринушка, ты бы занавески задёрнула, солнце мне в глаза светит.
К вечеру Марина чувствовала себя выжатым лимоном.
Она даже не успела позвонить детям, как делала обычно по выходным. А когда пыталась набрать дочь, свекровь тут же повышала громкость телевизора, не давая нормально поговорить.
Виктор вернулся поздно, когда Алевтина Ивановна уже спала, уютно устроившись на их семейной кровати.
— Как день прошёл? — спросил он, разуваясь в прихожей.
— Замечательно, — отозвалась Марина, расстилая раскладушку на кухне. — Особенно если учесть, что я в своей квартире чувствую себя гостем.
— Ну не начинай, — поморщился он. — Мама старая уже, ей вниманиe нужно. Не вечно же она будет с нами.
— Не вечно? — Марина сдержала рвущийся наружу истерический смех. — А как долго, Витя? Месяц? Год? Десять лет?
Виктор отвел глаза, принявшись с преувеличенным вниманием разглядывать чайник.
— Ну зачем ты так… Она же моя мать.
— А я — твоя жена! — внезапная вспышка гнева удивила саму Марину. Двацать лет она держала эмоции под контролем, сглаживала острые углы, берегла хрупкий семейный мир. — Или это что-то значит только когда тебе удобно?
— Тише ты, маму разбудишь, — шикнул Виктор, выглядывая в коридор.
— В нашей с тобой спальне, — тихо, но отчетливо произнесла она, делая ударение на каждом слове.
Виктор тяжело опустился на табуретку. Кухня в их однушке была настолько мала, что колени мужа почти упирались в раскладушку.
— Мариш, ну что ты как маленькая, честное слово. Мы взрослые люди. Неужели нельзя немного потерпеть?
— А ты-то сам готов «потерпеть»? — задала вопрос Марина, подкладывая подушку под саднящую поясницу. — Или я одна должна? Знаешь, сколько раз сегодня твоя мама позвала меня? Семнадцать. Я считала. То воды принеси, то шторы задёрни, то расскажи, что за актриса в сериале. В семнадцать лет я с такой энергией экзамены сдавала.
— Она пожилой человек, — вздохнул Виктор. — Ей внимание нужно.
— Мне тоже, Витя, — тихо сказала Марина. — Мне тоже нужно.
Но муж уже отвернулся, разворачивая на столе чертежи, привезенные с работы. Разговор был окончен.
Ночь на раскладушке превратилась в пытку.
Марина ворочалась, пытаясь устроиться так, чтобы спина не отзывалась болью при каждом движении. Виктор посапывал рядом на второй раскладушке, поставленной впритык — большего кухня не вмещала. В четыре утра Марина сдалась и встала. Сварила себе кофе и с чашкой в руках вышла на балкон.
Рассвет медленно окрашивал небо в бледно-розовые тона. Город еще спал, лишь изредка проезжали машины ранних трудяг. Марина смотрела вдаль и думала о своей жизни — о молодости, отданной работе, о детях, выращенных в любви, несмотря на все трудности, о тридцати годах брака, который она всегда считала крепким. Неужели все это время она обманывала себя, думая, что для Виктора их отношения так же важны, как для неё?
— А у тебя почему свет горит в такую рань? — раздался скрипучий голос за спиной. Алевтина Ивановна, кутаясь в халат, стояла в дверях балкона.
— Не спится, — коротко ответила Марина.
— А мне от твоей беготни тоже не спится, — недовольно поджала губы свекровь. — То на кухне гремишь, то на балкон выходишь. Я так и не выспалась.
Марина закрыла глаза, мысленно считая до десяти.
— Простите, Алевтина Ивановна. Больше не буду.
— Ну вот, опять «Алевтина Ивановна», — скривилась старушка. — Я же просила — мама. Неужели так трудно старую женщину уважить?
Вместо ответа Марина молча допила кофе и протиснулась мимо свекрови обратно на кухню. День обещал быть таким же бесконечным, как предыдущий.
К концу первой недели совместной жизни Марина чувствовала себя выжатой до последней капли.
Алевтина Ивановна полностью перекроила их быт. Все вещи в шкафах были переставлены, любимые книги Марины переехали на антресоли («книжную пыль я не выношу!»), а на кухне теперь царил незыблемый порядок свекрови — от расположения специй до времени приема пищи.
— Как это — в два часа обедать? — возмущалась она, когда Марина предложила перенести обед. — Всю жизнь в час дня за столом сидела, и сейчас буду!
Виктор всё чаще задерживался на работе. Сначала Марина обижалась, но потом поняла — он просто сбегает от напряжения, повисшего в квартире.
В субботу позвонила дочь, предложила заехать. Марина замялась:
— Машенька, может, лучше мы к вам? В квартире сейчас… не очень.
— Что значит «не очень»? — тут же вклинилась в разговор Алевтина Ивановна, стоявшая рядом. — Я вчера полы намыла, пирогов напекла!
Приезд Маши с детьми окончательно добил Марину. Свекровь полностью завладела вниманием Кирюши и Алисы, буквально оттеснив бабушку на второй план.
— Идите ко мне, мои золотые! Прабабушка вам гостинцев припасла!
Дети, очарованные невиданным вниманием и сладостями без ограничений, крутились вокруг Алевтины Ивановны, а она то и дело бросала торжествующие взгляды на Марину.
— Мам, что происходит? — шепнула дочь, когда они остались вдвоем на кухне. — Почему бабушка Аля спит в вашей комнате? И вообще, когда она успела к вам переехать?
Марина сглотнула комок в горле.
— Виктор привез. Сказал — насовсем.
— И ты согласилась? — удивленно подняла брови дочь.
— А меня никто не спрашивал, — горько усмехнулась Марина.
Маша нахмурилась:
— Но это же… неправильно, мам. В вашей однушке и так тесно вдвоем, а теперь еще и бабушка Аля. И потом, она всегда была… — дочь замялась, подбирая слова, — непростым человеком. Как вы уживаетесь?
— Никак, — честно ответила Марина. — Я чувствую себя горничной в собственном доме. Знаешь, все эти годы я думала, что научилась ладить с твоей бабушкой, но оказалось — я просто редко с ней виделась.
— А папа? Что он говорит?
— «Потерпи, она же моя мать». Как всегда.
Маша задумчиво покрутила в руках чашку.
— Мам, а ты пробовала с ним серьезно поговорить? Не вечером, когда все устали, а сесть и действительно обсудить ситуацию?
Марина вздохнула:
— Хотела. Но твой отец либо на работе, либо с матерью занят. А наедине мы бываем только ночью на этих проклятых раскладушках, когда сил хватает лишь на «спокойной ночи».
В коридоре раздался звонкий смех Алисы, а затем внучка влетела на кухню:
— Бабуля! Иди скорее, прабабушка тебя зовет! Она хочет показать фотографии папы, когда он был маленький!
После ухода детей квартира показалась Марине еще более тесной и душной. Она вышла в магазин — просто чтобы побыть одной, подышать. Телефон зазвонил, когда она бродила между полками с чаем.
— Алло?
— Привет, Маринка! — жизнерадостный голос подруги Любы разлился теплом. — Что делаешь? Может, встретимся? Я в вашем районе проездом.
— Люба? — Марина не могла поверить своему счастью. — Конечно! Приезжай прямо сейчас, я в «Магните» возле дома.
Через полчаса они сидели в маленькой кофейне, и Марина, неожиданно для себя, выплескивала все накопившееся за неделю.
Люба слушала, не перебивая, только качала головой и время от времени подливала подруге чай. После развода три года назад она жила одна и, по её словам, наконец-то чувствовала себя свободной.
— Знаешь, что самое обидное? — Марина крутила в руках чайную ложку. — Я ведь правда старалась все эти годы. Принимала его мать такой, какая она есть. Терпела её замечания, её вечное недовольство. «Суп жидкий», «в доме пыльно», «внуков неправильно воспитываете». А теперь выясняется, что моё мнение вообще ничего не значит. Даже в вопросе, кто будет жить в нашей квартире.
— А ты не думала… — Люба замялась, — ну, знаешь, взять и уехать? Хотя бы на время?
— Куда? — горько усмехнулась Марина.
— Ко мне, например. У меня двушка, места хватит. Поживёшь месяц-другой, отдохнёшь. Пусть Виктор почувствует, каково это — быть между двух огней.
Марина задумалась. Мысль была заманчивой, но…
— Нет, это будет нечестно. Всё-таки двадцать лет вместе.
— А то, что он сделал — честно? — перебила Люба. — Марин, очнись! Ты всю жизнь под кого-то подстраиваешься. Сначала под мужа, потом под свекровь, потом под работу. А когда же ты начнёшь жить для себя?
— Я не умею, — тихо призналась Марина.
— Значит, пора учиться, — твёрдо сказала подруга. — Тебе пятьдесят пять, а не девяносто восемь. Вся жизнь впереди.
Домой Марина вернулась к вечеру. В квартире пахло валерьянкой.
— Где тебя носит? — набросилась с порога Алевтина Ивановна. — Я валидол ищу, сердце прихватило от волнения! А ты гуляешь где-то!
— Валидол в аптечке, в ванной, — спокойно ответила Марина, проходя мимо свекрови.
— Я знаю! Но он просроченный! Ты за лекарствами не следишь совсем! — в голосе свекрови звучало неприкрытое обвинение.
— Я схожу в аптеку, — так же спокойно сказала Марина, хотя внутри всё кипело. — Только сумку положу.
— Не надо никуда ходить, — раздался голос Виктора. Он стоял в дверях кухни с пакетом из аптеки. — Я всё купил. Мам, ну что ты в самом деле? Марина имеет право погулять.
— Конечно имеет, — поджала губы Алевтина Ивановна. — Кто ж спорит? Только мать твоя тут помирает, а она…
— Мама! — впервые в голосе Виктора прозвучало раздражение. — Прекрати.
Марина удивлённо посмотрела на мужа. Она ни разу не слышала, чтобы он повысил голос на мать.
Ночью, лёжа на раскладушке, она долго не могла уснуть. Слова Любы крутились в голове: «Когда же ты начнёшь жить для себя?» А ведь правда — когда? Всю жизнь она жила для других: для мужа, для детей, для пациентов в больнице. Даже сейчас, она не успела пожить для себя — появилась свекровь со своими бесконечными требованиями.
Утром её разбудил громкий голос Алевтины Ивановны:
— Витя, ты посмотри, что она сделала! Все мои лекарства переставила! Я теперь ничего найти не могу!
Марина открыла глаза. Вчера вечером она действительно разложила лекарства свекрови по времени приёма — утренние, дневные, вечерние. Чтобы удобнее было.
— Мам, так ведь удобнее, — донёсся голос Виктора. — Марина правильно сделала.
— Правильно?! — возмутилась свекровь. — Да я сорок лет свои лекарства по-своему раскладывала! А она… Вот так всегда — придёт и всё по-своему переделает!
Марина села на раскладушке. Что-то внутри неё окончательно надломилось. Она встала, прошла в ванную, умылась. Потом молча собрала сумку.
— Ты куда? — спросил Виктор, заметив её сборы.
— К Любе, — спокойно ответила она. — Поживу у неё немного.
— Что значит «поживу»? — он растерянно смотрел на жену. — А как же…
— А вот так, Витя, — она застегнула сумку. — Я двадцать лет жила как ты хотел. Теперь хочу пожить как я хочу.
— Ты нас бросаешь? — в дверях появилась Алевтина Ивановна. — Вот она, благодарность! Я же говорила тебе, Витя, что она…
— Нет, мама, — перебила её Марина, впервые назвав свекровь «мамой». — Я никого не бросаю. Я просто ухожу пожить отдельно. Потому что в этой квартире для меня больше нет места. Ни физически, ни морально.
Она подошла к Виктору, поцеловала его в щёку:
— Позвони, когда будешь готов поговорить. По-настоящему поговорить, а не отмахиваться фразами про то, что «она же моя мать».
И вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. В подъезде было тихо. Марина спустилась по лестнице, толкнула тяжёлую входную дверь и вышла на улицу. Весеннее солнце ослепило её на мгновение. Она глубоко вдохнула и улыбнулась.
Впервые за долгое время она чувствовала себя свободной.
