Трое за кухонным столом во время напряженного, невеселого ужина: мужчина ест суп, молодая женщина смотрит в сторону или на руки, пожилая женщина сидит с печальным видом, сцепив руки у лица — ОПЯТЬ! — выкрикнула Марина, и в ее голосе смешались гнев, усталость и какая-то безнадежность. — Ну вот опять! Анна Петровна! Не проходит и часа! То чай, то суп! У нас скоро ни чашек ни тарелок в доме не останется! Субботний вечер плавился в душной тишине кухни. На столе дымился густой борщ – единственное блюдо, которое еще хоть как-то примиряло всех троих за этим столом. Олег, склонившись над тарелкой, ел не спеша, погруженный в свои мысли. Напротив него сидела его мать, Анна Петровна.
Ее исхудавшие пальцы с трудом обхватывали ложку, и каждое движение от тарелки ко рту давалось ей с видимым усилием. Она ела мучительно медленно, сосредоточенно глядя в свою тарелку, боясь уронить хоть каплю на чистую клеенку.
Марина тоже ела, но ее бодрое настроение, казалось, подогревалось какой-то идеей, пока известной лишь ей одной. Наконец, она отложила ложку и, промокнув губы салфеткой, нарушила молчание. Ее голос прозвучал неожиданно бодро в этой сонной атмосфере.
- Цена комфорта — Я сегодня в мебельном была, — начала она. — Зашла просто посмотреть… И там такая кухня! Олег, ты бы видел! Олег напрягся, но продолжал смотреть в тарелку. «Начинается», – подумал он устало. — Фасады – серый жемчуг, глянец, — продолжала Марина, ее голос теплел от энтузиазма. — Столешница – под камень. Встроенная техника… Все ящики с доводчиками, представляешь? Никакого грохота! Это совсем другой уровень жизни! Наша-то уже разваливается совсем…
Она говорила, все больше воодушевляясь, рисуя картину идеального пространства, которого, как она считала, они заслуживают. Олег поднял на нее взгляд. — И сколько стоит этот «другой уровень жизни»? — спросил он тихо, без всякого энтузиазма. Марина на мгновение замялась, но тут же выпалила: — Ну… со всей техникой, сборкой… около трехсот семидесяти тысяч. Но там можно в рассрочку! Очень выгодные условия! Представляешь, как будет красиво?
Триста семьдесят тысяч. Олег отложил ложку. Он медленно поднял глаза на жену, и в них не было ни капли того энтузиазма, что сверкал в ее взгляде.
— Триста семьдесят? Марина, ты серьезно? — голос его был ровным, но от этого звучал еще тяжелее. — Ты забыла, что мы еще за машину не расплатились? Что маме нужно обследование и, возможно, новая реабилитация? Что у меня на работе туманные перспективы? Откуда такие деньги? — Олег, ну не начинай! — вспыхнула Марина. — Почему ты всегда видишь только проблемы? Это же рассрочка! По чуть-чуть! Мы сможем! Я уже прикинула! Неужели мы не можем позволить себе жить в нормальных условиях? Я устала от этой рухляди!
— «По чуть-чуть»? — Олег усмехнулся безрадостно. — Эти «чуть-чуть» сложатся в огромную сумму, которую нам просто негде взять! Нужно быть реалистами!
- Последняя капля
Испуганная пожилая женщина сидит за столом перед большой лужей красного супа, разлитого из опрокинутой тарелки на кухне Их голоса, начавшиеся тихо, незаметно набирали силу, заполняя маленькую кухню дребезжащим напряжением. Олег говорил о реальных проблемах – кредитах, здоровье матери, нестабильности на работе. Марина парировала мечтами о комфорте, усталостью от старой мебели и «выгодной» рассрочке.
Анна Петровна сидела между ними, как между двух огней. Она перестала есть, ложка застыла в ее руке. Каждый резкий тон сына или невестки отзывался тупой болью где-то в груди. Она чувствовала себя лишней, ненужной помехой в их споре, в их жизни.
От этих мыслей и от напряжения спора руки задрожали сильнее обычного. Знакомая острая боль прострелила суставы пальцев, когда она попыталась крепче сжать ложку. Она хотела отодвинуть тарелку, убрать ее подальше от края стола, но именно в этот момент рука дернулась особенно сильно.
Раздался короткий всплеск, затем – неприятный, мокрый звук. Тарелка с недоеденным борщом накренилась, и густая, темно-красная жидкость хлынула на стол, заливая чистую клеенку, рукав старенького халата Анны Петровны и стекая крупными, вязкими каплями на пол.
На мгновение все замерли. Тишину нарушало только частое, испуганное дыхание Анны Петровны.
А потом Марина резко оттолкнула свой стул и вскочила. Ее лицо, до этого раскрасневшееся от спора, теперь стало бледным от ярости. Она сжала кулаки.
— ОПЯТЬ! — выкрикнула она, и в ее голосе смешались гнев, усталость и какая-то безнадежность. — Ну вот опять! Анна Петровна! Не проходит и часа! То чай, то суп! У нас скоро ни чашек ни тарелок в доме не останется! Я устала всё мыть да подтирать!
Я хочу просто прийти домой и не думать о том, где очередное пятно появилось! Хочу нормальную кухню, где приятно находиться, а не эту рухлять! Сколько это будет продолжаться?!…
Это был уже не просто спор о деньгах. Это был крик души женщины, уставшей от бесконечной череды мелких бытовых катастроф, накладывающихся на общее недовольство жизнью и присутствием больной свекрови.
Олег даже не посмотрел на жену. Словно по команде, он схватил стопку бумажных салфеток и шагнул к матери.
— Мама, сиди спокойно, — сказал он быстро, но голос его был напряжен от сдерживаемой злости (направленной явно не на мать). Он начал торопливо промокать борщ с ее халата, с ее дрожащих рук. — Ничего страшного, мам. Сейчас все уберем. Главное – ты не обожглась?
— Прости, Олеженька… милый, прости… — шептала Анна Петровна, слезы текли по ее щекам, оставляя светлые дорожки на покрасневшей коже. — Я не хотела… рука… совсем не слушается… Я сейчас… я все вытру…
Она попыталась подняться, но Олег мягко удержал ее за плечо. — Сиди, я сказал. Я сам.
- Минуты слабости
Сын сидит на кровати рядом со своей пожилой матерью в ее комнате, заботливо разговаривает с ней и держит в руках белую ткань; мать выглядит уставшей и расстроенной Олег молча закончил вытирать пол, прополоскал тряпку и повесил ее на кран. Марина все так же стояла посреди кухни, скрестив руки на груди, ее лицо было напряженным и недовольным. Анна Петровна сидела на стуле, съежившись, и тихо всхлипывала.
— Мам, пойдем, — Олег подошел к матери и осторожно помог ей подняться. Она опиралась на его руку всей своей хрупкой тяжестью. — Тебе нужно переодеться.
Он медленно повел ее по коридору в ее маленькую комнату. Она шла, пошатываясь, и бормотала сквозь слезы: — Прости, сынок… обуза я вам… только мешаю…
— Перестань, мама, — тихо сказал Олег, открывая дверь в ее комнату. Он помог ей сесть на кровать, пахнущую корвалолом и старостью. Открыл дверцу старенького шифоньера, достал чистый байковый халат и мягкие тапочки. — Вот, переоденься, пожалуйста.
Анна Петровна взяла вещи дрожащими руками. Слезы снова покатились по ее морщинистым щекам. — От меня одни неприятности! Проклятая болезнь… Кому я такая нужна… — прошептала она, глядя на сына с такой тоской и виной, что у Олега защемило сердце.
— Ты мне нужна, мама, — сказал он твердо, хотя голос немного дрогнул. — Переодевайся и постарайся отдохнуть. Я зайду позже.
- Нежный натиск
Жена нежно обнимает мужа сзади на диване в гостиной, пытаясь его уговорить; муж сидит напряженно, смотрит в сторону, погруженный в мысли Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Постоял секунду в коридоре, глубоко вздохнув и проведя рукой по лицу, словно стирая усталость и напряжение. Ему нужно было поговорить с Мариной. Сейчас.
Он прошел в гостиную. Марина сидела на диване, поджав под себя ноги. На коленях у нее лежал тот самый глянцевый каталог с мебелью, который она с таким воодушевлением показывала ему накануне.
Марина рассеянно листала страницы, делая вид, что полностью поглощена картинками идеальных интерьеров. На лице не осталось и следа недавней ярости – только маска отстраненного спокойствия.
Олег тяжело опустился на диван рядом с ней. Пружины скрипнули. Марина не повернула головы, продолжая изучать каталог.
— Марин, нам нужно поговорить, — начал Олег ровным, но уставшим голосом.
Тогда она медленно закрыла журнал, положила его на столик рядом и повернулась к нему. На ее лице не было и тени недавнего гнева – только спокойствие, даже какая-то мягкость. Она подвинулась ближе, так, что их колени соприкоснулись, и обвила его шею руками, положив голову ему на плечо.
— Олежек, прости, что я так… взорвалась на кухне, — промурлыкала она ему в ухо, ее голос стал нежным, вкрадчивым. — Просто… я так устала. И я так переживаю за маму. Правда.
Олег напрягся от этой внезапной смены тона. Он знал этот прием.
— Послушай, милый, — продолжала Марина, легонько поглаживая его ладонью по затылку, — я ведь не со зла все это говорю про пансионат. Я же вижу, как маме тяжело. Ей нужен профессиональный уход, постоянное наблюдение врачей. То, чего мы ей дать не можем, как ни старайся.
Подумай, ей там будет лучше. Ее там будут лечить, за ней будут ухаживать специалисты. А мы? Мы будем ее навещать! Каждые выходные, хочешь – чаще! Будем привозить ей ее любимые тефтельки… Ей там будет спокойнее, и нам тоже. Мы сможем вздохнуть свободно, наладить нашу жизнь…
Она говорила тихо, убеждающе, ее пальцы нежно перебирали его волосы на затылке. Голос обволакивал, уговаривал.
Олег молчал, глядя прямо перед собой. Он чувствовал себя ужасно уставшим от этой бесконечной карусели – от криков к ласке, от обвинений к уговорам.
— Марин, мы это уже обсуждали, — сказал он глухо. — Я не могу отправить мать в приют. Не могу. Это было бы предательством. Мы справимся. Наймем сиделку, если нужно.
— Олежек, ну какую сиделку? — снова замурлыкала Марина, теснее прижимаясь к нему. — Это дорого, это чужой человек… А в пансионате – врачи! Понимаешь? Врачи! Ей там помогут, может, даже на ноги поставят! А мы с тобой… мы снова будем вместе, как раньше. Сможем поехать в отпуск, сможем просто побыть вдвоем… Ты ведь хочешь этого?
Она снова провела рукой по его затылку, но на этот раз в ее прикосновении чувствовалось нетерпение. Олег медленно, но решительно взял ее руку и убрал со своей шеи.
— Марина, прекрати, — сказал он твердо, глядя ей в глаза. — Мой ответ – нет. Мама останется здесь.
- Выбор сделан
В гостиной: Разгневанная жена стоит напротив мужа, который сидит на диване и смотрит в сторону с твердым видом Это простое движение, этот твердый ответ, словно сорвали с Марины маску нежности. Она мгновенно отстранилась, ее глаза сверкнули холодной сталью. Марина резко вскочила с дивана, ее спокойствие испарилось без следа.
— Нет?! — переспросила она высоким, звенящим голосом. — Ты опять говоришь «нет»?! Значит, ты выбираешь бесконечные проблемы, разлитые супы, болезни – вместо меня?! Вместо нашей семьи?! …Вместо нашего будущего?!…
Ультиматум был брошен. Тяжелый, безоговорочный. Он повис в наэлектризованном воздухе гостиной. Марина стояла перед ним, грудь ее тяжело вздымалась, глаза метали молнии. Олег сидел на диване, глядя на нее снизу вверх.
Их взгляды встретились и скрестились, как шпаги – ее полный ярости и вызова, его – усталый, но неожиданно спокойный и твердый. В этой короткой, звенящей паузе решалась их дальнейшая судьба.
— Что молчишь?! Нечего сказать?! — не выдержала Марина, ее голос все еще дрожал от напряжения.
Олег медленно поднялся с дивана. Теперь они стояли лицом к лицу, глаза в глаза. Он говорил тихо, но каждое слово звучало отчетливо и весомо.
— Свой выбор я сделал уже давно, Марина. В тот день, когда родился. И маму я никуда ОТПРАВЛЯТЬ НЕ СОБИРАЮСЬ. — Он сделал короткую паузу, давая словам впитаться. — Это мое окончательное решение.
Снова повисла тишина. Они продолжали смотреть друг на друга. Ярость в глазах Марины постепенно сменилась холодным пониманием. Она увидела в его взгляде не злость, не обиду, а спокойную, непоколебимую решимость. Он не блефовал. Он сделал свой выбор.
— Ну что ж… — Марина криво усмехнулась, в ее голосе теперь не было ни тепла, ни гнева, только ледяная констатация. — Значит, ты сделал свой выбор.
Она развернулась и, не говоря больше ни слова, вышла из гостиной.
- После бури На следующий день, пока Олег был на работе, она собрала свои чемоданы. Когда он вернулся вечером, квартиры была непривычно тихой, а на кухонном столе лежала короткая записка: «Уехала к родителям. На развод подам сама».
Так закончилась их семейная жизнь. Марина уехала строить свое будущее без него и его «проблем». А Олег остался жить в старой квартире со своей больной матерью, с тяжелым сердцем, но с чистой совестью.
