— Я тебе говорю — в этом году я поеду к своим родителям! — сдерживая дрожь в голосе, Ольга поставила чашку на стол с такой силой, что фарфор звякнул, будто испугался.
Алексей почесал висок, сел на край дивана, как на скамью подсудимых, и без энтузиазма пробормотал:
— Да кто ж против, Оль… Просто мама сказала, что на даче трубу прорвало. Там всё затопило, погреб — хана, помидоры — конец. Ну и ей тяжело одной…
— Ой да ладно тебе! Она тяжело дышит только когда я рядом. А как надо два мешка картошки притащить или лестницу перетащить — так молодеет лет на тридцать, — Ольга усмехнулась, но глаза блестели. Улыбка — не от радости.
Она ходила по кухне, как паровой утюг: громко, горячо, и без остановки. На холодильнике висел список покупок с заголовком «Дача». Этот список она сорвала и скомкала.
— Скажи честно, Лёш. Мы на отдых вместе поедем?
— Да ну, конечно. Конечно поедем… Только давай сначала с трубой разберёмся. И с мамой.
Ольга села напротив, посмотрела на мужа, как будто впервые его видит. Сухо уточнила:
— С тобой сначала — с мамой потом. Или наоборот?
Алексей ничего не ответил. Потёр шею, будто там затекло что-то. Или совесть.
— Знаешь, что самое поганое? — продолжила она тихо, уже без пафоса. — Что я даже не удивилась. Я, блин, даже не надеялась, что мы реально поедем. Потому что твоя мама… Она всегда появляется, когда нам надо что-то для себя. Как гриб после дождя, только ядовитый.
— Оль, ну ты перегибаешь. Она просто пожилая женщина. Ей сложно.
— Она пожилая женщина с золотыми зубами и смартфоном последней модели. И вечной претензией ко мне.
В этот момент дверь хлопнула. Даже не просто хлопнула, а врезалась в стену с резким щелчком. Это был не сквозняк. Это была Елена Петровна.
— И что это мы тут обсуждаем, а? — её голос был как иголка, спрятанная в ватном одеяле. Тон — ласковый, глаза — как у ревизора.
Алексей встал, затоптался.
— Мам, ты как вошла-то? Мы ж ключ тебе не давали…
— Ты мне дал, милый. Помнишь, на Новый год, когда я с вёдрами на лестничной клетке стояла? Не хочешь, чтобы я приходила — скажи. Только не надо комедию разыгрывать.
Ольга поднялась, медленно. Спокойно. Но кто знал её, понял бы — сейчас будет взрыв. Нет, не истерика. Именно взрыв. Без предупреждения.
— Вы чего пришли, Елена Петровна? — спросила она ровно, как банковский клерк, уточняющий паспортные данные.
— Да пришла сказать, что труба на даче — это не шутки. Воды — по колено, всё гниёт, паук огромный, как собака. Надо ехать. Завтра. С утра.
— А мы завтра едем в отпуск. Помните? Я вам говорила три месяца назад. Планировали. Билеты. Чемодан уже собран. Родители ждут.
— Отпуск? А на даче кто будет всё разгребать?
— Не знаю, может, хозяева участка?
— А ты кто, по-твоему? — свекровь склонила голову набок, с видом человека, которому задали особенно глупый вопрос.
— Я жена вашего сына. А не подсобный рабочий. И не психотерапевт по вызову. И уж тем более — не девочка по вызову, чтобы вы с утра позвонили, и я бежала спасать ваши помидоры!
Наступила пауза. Напряжённая, как бельевая верёвка между балконами. В неё можно было развесить всю грязную семейную правду.
Елена Петровна не выдержала первой:
— Ой, какая ты, оказывается, крутая. А как на свадьбе в ногах у меня валялась, просила дать «шанс»? Забыла?
Ольга встала, подошла к двери, распахнула её.
— А вы забыли, что это не ваша квартира? Вас тут никто не ждал. Ни сегодня. Ни вообще.
Алексей зажмурился, как человек, которого сейчас швырнёт между двух поездов.
— Мам, может, ты всё-таки… ну… поедешь домой?
— То есть ты меня выгоняешь? — Елена Петровна подняла брови. Это была её актёрская минута. Она умела это делать мастерски. Так, что можно было поверить, будто её реально бросили в сугроб среди зимы.
— Нет, — ответил Алексей растерянно. — Я просто… Я просто хочу, чтобы вы с Олей нашли общий язык.
— А я хочу, чтобы у меня был нормальный сын, а не бесхребетный болтун! — выстрелила она.
— Всё! — Ольга подошла к ней вплотную. — Либо вы уходите сейчас, либо я вызову участкового. У меня, к счастью, хороший контакт с капитаном в нашем ОВД. Он, кстати, жену свою от тёщи оградил — теперь живёт как человек.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет. Я вам обещаю.
Они смотрели друг на друга долго. Две женщины. Разного возраста, но одинаково уставшие. Только у одной за спиной — тридцать лет брака с «таким же мужем», а у другой — всего шесть лет, но уже хватило.
— Я тебя не прощу, — прошипела свекровь. — Ты мне сына сломала.
— Я его не ломала. Он таким был, когда вы мне его отдали. Просто тогда я не знала, что он у вас до сих пор на поводке.
Елена Петровна ушла, громко хлопнув дверью. По-настоящему.
Алексей сидел на диване. Ни жив, ни мёртв. Без звука.
Ольга достала чемодан, поставила у двери. Потом, глядя на него, спокойно сказала:
— Я завтра уезжаю. Если хочешь со мной — билет второй есть. Если нет — можешь ехать к маме. Только сначала закрой у неё трубу.
Он не ответил.
А она пошла собирать документы и билеты. Не дрожащими руками. Спокойными. Как хирург перед операцией.
Утро началось с шума. За окном орали голуби, у подъезда снова кто-то сверлил, а у Ольги звенел будильник с подписью «ВСЁ. УЕЗЖАЕМ». Она встала, как будто за ней по пятам шёл налоговый инспектор. Быстро, хмуро, без ненужных жестов.
Алексей спал. Вернее, делал вид. Он лежал на краю кровати, лицом к стене. Как будто если он не видит проблем — их нет.
— Просыпайся, — сказала она и подбросила на кровать пару носков. — У тебя полчаса. Потом такси.
— Ты серьёзно, да? — пробурчал он, не поворачиваясь.
— Нет, я для красоты чемодан собирала. У родителей в Пскове прекрасный холл — он как раз под чемодан цвета «мокрый бетон».
Он перевернулся. Был помятый и сердитый.
— Оль, ну ты понимаешь, что после вчерашнего мама просто в истерике?
— Истерика — это когда ты ломаешь ноготь на каблуке и орёшь. А когда ты приползла в чужой дом, поорала, попугала и ушла — это другое. Это называется самоуправство. Или вторжение в частную жизнь. Я могу точно узнать, как это квалифицируется.
— Ну не перегибай! Это же моя мать! — завёлся он. — У неё давление, сахар, позвоночник в хлам, а ты с ней как с врагом.
Ольга вздохнула. Медленно. Осознанно.
— Я с ней, как с человеком, который семь лет делает из меня ведьму, а из тебя жертву. Ты у неё вечно мученик. Всё ради меня — и ипотеку, и машину, и отпуск… А она тебе каждый день нашёптывает: «Ты не жил бы так плохо, если бы не она». И ты, бедненький, страдаешь.
— Я не страдаю! — крикнул он. — Я просто между двух огней!
— Вот именно! — кивнула Ольга. — Между. Никогда — рядом.
Они замолчали. В кухне что-то капало — видимо, кран. Символично.
Через пятнадцать минут пришло такси. Водитель позвонил и сказал: «Я под аркой, жёлтый Рено, не спешите».
Ольга взяла паспорт, чемодан, рюкзак и встала у порога.
— Ты со мной? — спросила она. Не злобно. Спокойно. Как диспетчер: вылет рейса — через десять минут.
Алексей молчал. Он стоял в коридоре, босиком, и смотрел на неё как на незнакомку. Как будто только что понял, что не знает, кто она такая.
— Значит, нет, — кивнула она. — Поняла.
Она открыла дверь, и в этот момент раздался звонок. Звонок в дверь.
Оба замерли.
— Ты кого-то ждала? — прошептал Алексей.
— Я вообще уезжаю, я никого не жду.
Открыл он. На пороге стояла, конечно же, Елена Петровна. В сером спортивном костюме, с сумкой и теми самыми глазами «всё знаю, всё помню».
— Ой, вы уже собрались? — удивилась она так, будто застала их на свидании, а не в своей же драме. — А я тут решила ключик вернуть. Раз уж не нужна я больше.
— Правильно, — кивнула Ольга. — Не нужна. Удачного пути домой.
— А я домой не пойду, — сказала свекровь с нажимом. — Мне плохо. Я плохо себя чувствую. И ехать на дачу одной — небезопасно. А вдруг у меня давление подскочит?
— Ну вызови такси и скорую сразу, чтоб наверняка, — отрезала Ольга.
— Ты что, совсем совесть потеряла?! — вспыхнула Елена Петровна. — Я мать! МАТЬ! Я родила вот этого человека! — ткнула пальцем в сына. — А ты меня выгоняешь, как собаку!
Алексей замешкался.
— Мам, ну ты чего… Может, не надо сейчас?
— Что «не надо»? — подняла голос мать. — Я говорю: она хочет тебя увести от меня! Сделать так, чтобы ты меня стыдился, забывал, бросил на старости лет! Я что, не заслужила капельку уважения? После всего?!
Ольга посмотрела на неё, потом на Алексея. Потом снова на свекровь.
— Хорошо, — спокойно сказала она. — Если вы считаете, что я вас выгоняю — окей. Но это не я. Это вы себя выкидываете. Своими руками. Своими словами. Своим «он должен», «она обязана» и «я имею право».
Елена Петровна подошла ближе. Очень близко.
— Ты пожалеешь, — процедила она. — Ты останешься одна. Таких, как ты, не любят. Их терпят.
— Пусть терпят. Зато без «дач, труб и давления». — Ольга дернула замок чемодана и сделала шаг к выходу. — Всё. Я опоздаю в аэропорт.
— Подожди, — сказал Алексей. Впервые — чётко. Громко. С нажимом.
Обе женщины замерли.
Он посмотрел на мать. Долго. Потом на жену.
— Мама… Уходи. Пожалуйста.
Та будто остолбенела.
— Что?
— Я тебя люблю. И всегда буду помогать. Но не так. Не в формате «или я, или она». Не шантажом.
— То есть ты выбираешь её?
— Я выбираю себя. И устал быть между. Я с Олей. Мы поедем. Всё.
Наступила мёртвая тишина. Елена Петровна стояла как статуя. Потом сказала:
— Молодец. Отрезал мать — при жене. Красавчик. Помни: к тебе всё это вернётся.
И ушла. Без крика. Просто ушла.
Через пять минут они уже ехали в такси. Ольга смотрела в окно. Алексей — на свои ладони. Молчали оба.
— Спасибо, — сказала она тихо.
— Я не герой, — ответил он. — Я просто устал жить, как будто у меня две семьи и ни одной нормальной жизни.
Она не взяла его за руку. Но посмотрела. По-настоящему.
И в том взгляде была и благодарность, и тревога, и: «А надолго ли тебя хватит, Лёша?»
Псков встретил их прохладой, как будто хотел остудить. За окнами поезда мелькали берёзы, чьи верхушки будто склонялись от стыда — не за себя, за людей. Ольга вышла первой. Алексей — с двумя чемоданами, с рюкзаком и выражением лица «ну вот и куда дальше?».
Её родители встречали их у перрона. Мать — в лёгкой кофте, с сумкой, набитой едой. Отец — как всегда, в кепке и с выпрямленной спиной, будто он всё ещё в охране администрации, хотя ушёл оттуда лет семь назад.
— Олечка! — обняла мать, как будто из зоны забирала. — Слава Богу, доехали. Привет, Лёшенька. Устал?
— Угу, — только и выдавил Алексей. Он никогда не знал, что говорить тёще.
По дороге к дому говорили в основном о погоде. Как там в Москве — духота, а здесь — «свежо». Как картошка в этом году — не айс, но мелкая, зато сладкая. Алексей шёл чуть позади. Молча. В голове — гул. Промелькнула мысль: а правильно ли он поступил?
На следующий день родители уехали в сад. Ольга сидела на веранде с книгой. Алексей крутился на месте, как собака, которая не знает, куда лечь.
— Оль, — начал он. — Слушай, ну я думал, что отпуск — это… ну… мы, тишина, без конфликтов…
— А это — не конфликт, — ответила она, не отрываясь от страницы. — Это — последствия. Конфликт — когда ты ещё думаешь, что можно всех устроить. А тут уже нечего устраивать.
Он присел рядом.
— Я просто… понимаю, что ты была права. Про маму. Про меня. Я реально жил между. И это было удобно. Мне.
— Ты не плохой человек, Лёш. Просто — удобный. А удобные мужчины — это как раскладной диван. Пока не трогаешь — вроде даже красиво. А если решишь лечь — спина болит.
Он рассмеялся. Натужно, но по-настоящему.
— Мне сейчас кажется, что я у тебя как будто в гостинице. Твои родители — вежливые. Ты — спокойная. Всё ровно. А у меня в голове — кашель мамин, смс-ки «как ты там», и голос в трубке: «Ничего, я тут одна с собаками…»
— Она тобой манипулирует. Ты это понимаешь?
— Да.
— И тебе всё равно тяжело?
— Да.
— Ну, значит, ты человек. Только теперь тебе придётся выбирать каждый раз: быть человеком — или быть сыном, мужем, мужчиной. Одновременно, увы, не получится.
Он молчал.
Вечером он получил первое сообщение от матери.
«Ты меня убил. Я плакала всю ночь. Не думала, что ты ТАКОЙ. И ради кого?»
Потом — второе.
«У тебя просто НЕТ сердца. Я тебя растила, а ты меня променял на хамку. Живите. Но не забывай: мамы бывают только одни».
Он не отвечал. Но было тяжело.
Через день — звонок. Он не взял. Потом ещё. И ещё. Ольга молчала. Только раз, прервав тишину, спросила:
— Ну и как тебе твоя свобода?
— Как будто дышать легче. Но голова всё равно болит.
— Привыкай. Свобода — это всегда больно сначала. А потом — вкусно.
На четвёртый день он всё-таки ответил на звонок. Вышел во двор. Минут двадцать ходил вокруг скамейки. Возвращался — хмурый, как дождь.
— Ну? — спросила Ольга.
— Всё по кругу. Давление, слёзы, уговоры… Потом — угрозы. «Продам дачу», «отпишу квартиру», «ты не сын». Она думает, что я испугаюсь. А мне… уже нечего бояться. Я ей сказал: «Если ты хочешь, чтобы я был с тобой — ты должна перестать воевать с моей женой. Или теряешь и меня».
— И что она?
— Посмеялась. Сказала: «Женщины приходят и уходят, а мать — одна». Как в кино. Только я вдруг понял, что у меня больше нет желания её защищать.
— А у меня нет желания её бояться, — сказала Ольга.
Прошло три месяца. Елена Петровна не появлялась. Зато звонила. Редко. По делу. Без истерик. Холодно. Сухо.
Алексей и Ольга вернулись в Москву. На дачу он поехал один — посмотреть, что с трубой. Оказалось, всё не так страшно. Паук действительно был. Но не размером с собаку. Скорее — с крышку от банки.
Он купил новый шланг, вызвал сантехника, прибрался в подвале. Без драм. Без сцены.
Когда он вернулся домой, Ольга сидела на балконе с вином и телефоном. Читала что-то. В её взгляде было спокойствие. Не уверенность — нет. Спокойствие. Как у женщины, которая сама себе хозяин. Но всё ещё даёт шанс быть рядом.
— Я всё починил, — сказал Алексей, садясь рядом. — Без твоей помощи. Горжусь.
— Молодец.
Она сделала глоток и добавила:
— Только, Лёш… Если когда-нибудь всё вернётся назад — в ту же точку, где ты между — я уйду. Без скандала. Без сумки. Просто уйду. Я не жду, что ты станешь героем. Я просто не хочу снова быть в твоей тени, когда ты выбираешь, кого слушать.
— Я понял, — сказал он. — Поздно, но понял.
— Поздно — это когда уже у другой семья и дети. А у нас пока ещё — только урок.
Они сидели молча. На балконе было тихо. И даже голуби на этот раз не мешали
