— Ты серьёзно сейчас? — голос Ольги дрожал, но глаза были холодными, как морозное стекло. — Скажи, что это шутка. Ну, давай, скажи, что это какая-то идиотская шутка, Лёш.
— Не начинай, — тихо сказал Алексей, не поднимая взгляда от чашки с остывшим кофе. — Ну что ты… Зачем ты так?
— Я так, потому что ты подарил моей свекрови мои же серьги! — Ольга встала из-за стола, отодвигая стул с таким скрипом, что в прихожей даже кот вздрогнул. — Я их на себе видела! Она была в них на своём юбилее. Четыре дня назад. Красиво так сияли. Как будто она не пенсию получает, а рубит бабло на OnlyFans.
— Ну хватит, — раздражённо бросил Алексей. — Ты же знаешь, ей сейчас тяжело. Она в возрасте, одна, папа умер. Это просто… просто подарок. Я хотел сделать ей приятно.
— Ты сделал приятно. Только не ей, а себе. Потому что мама сказала: «Подари!» — и ты поджал хвост. Не подарок это, Лёш. Это — предательство.
Алексей встал. Побрёл к окну, как будто там можно было найти ответы. Или хотя бы мужество.
— Это всего лишь серьги, Оля. Что ты так раздуваешь из мухи слона?
— Всего лишь серьги? — Ольга вдруг рассмеялась. Жестко, надтреснуто. — Ты совсем забыл, да? Это серьги бабушки моей. Она мне их отдала на свадьбу. Ты даже тогда глаза вытер, когда я надела их первый раз. Или ты и тогда просто кашлянул?
Он молчал.
— Я не верю, что ты мог это сделать, — тихо сказала она, сев обратно. — Хотя, наверное, уже верю. После того как ты позволил ей командовать у нас дома, открывать мои шкафы и называть меня «силиконовой пустышкой», я должна была понять. Ты — не муж. Ты сын. Только сын.
— Хватит. — Алексей развернулся. Глаза его были мокрыми, и не от эмоций, а от злости. — Ты вечно на неё. Да, она может быть грубой. Но она моя мать. И я буду её защищать. А ты… ты никогда не пыталась наладить с ней отношения.
— Наладить? — Ольга фыркнула. — Я с ней пироги пекла. Вместе. Хоть это и было похоже на шоу «Кто отравит кого быстрее». Я ей машину дала, когда у неё аккумулятор сел. Я с ней ездила на рынок за картошкой! Лёш, я даже выслушала её монолог про то, что я не женщина, а «пластиковая фея с пустыми глазами». Ты это слышал? Или у тебя тогда тоже было «ухо заложено»?
— Ты меня загоняешь в угол, — буркнул он. — Всё у тебя — ультиматумы.
— Да? — спокойно сказала она, поднимаясь и беря с вешалки пальто. — Тогда я дам тебе настоящий ультиматум. Или ты вернёшь серьги. Или мы разводимся.
Он открыл рот. Потом закрыл. Потом снова открыл.
— Оль, ну не надо… Давай поговорим.
— Мы говорим, — холодно сказала она. — Только ты не слышишь. Ты никогда не слышишь, Лёш. Ты вечно между мной и ней. И вот теперь серьги — не мои. Может, и ты — тоже?
— Не драматизируй.
— Уже поздно. Драма уже идёт, Алексей. И она без антрактов.
Она вышла, захлопнув за собой дверь. Кот, поджидавший в коридоре, метнулся к ней, но Ольга его не заметила. Или не захотела замечать.
На улице моросил мелкий дождь, тот самый, который будто капает прямо на сердце. Она шла быстро, почти бегом, не замечая ни прохожих, ни витрин. Только в голове гремело одно: «Он выбрал её. Он отдал ей мои серьги. Он — не мой».
Когда Ольга пришла домой вечером — уставшая, промокшая, но уже без слёз, — Алексей сидел на диване. В руках он держал маленькую бархатную коробочку.
— Вот. — Он протянул её молча.
— Что это? — Ольга не торопилась подходить. Обувь не сняла, капли с куртки стекали на пол.
— Я… поговорил с мамой. Забрал. Она, конечно, устроила истерику. Сказала, что я предатель, и чтобы я к ней больше не приезжал. Но я подумал… ты права. Это были твои серьги. Твоя память. Я… не имел права.
— Уже поздно, Лёш, — устало сказала Ольга. — Это не про серьги. Это про то, что ты всегда на её стороне. А я — всегда лишняя. Даже в своём доме.
Он встал. Подошёл. Положил коробочку на тумбочку.
— Я не хочу тебя терять, Оль. Я дурак. Но ты же знаешь, как она умеет манипулировать. Я вырос с этим. Я двадцать лет жил в страхе сделать что-то не по её сценарию. Но ты… ты другая. И я хочу быть с тобой. Без сценариев. Без её правок. Дай мне шанс.
Она стояла молча. Потом села на край дивана.
— Хорошо. Только один. И никаких поблажек больше. Следующий раз — не будет коробочек и извинений.
Он кивнул. Впервые за долгое время — медленно и по-настоящему.
А за стеной кто-то громко чихнул. Соседи. Или жизнь. Всё ещё подслушивает.
Ольга терпеть не могла семейные застолья. Особенно если за столом сидела женщина, которая называет тебя «медсестрой для тела, но не для души» — и это в первую же встречу.
Но юбилей Анны Петровны нельзя было проигнорировать. Во-первых, потому что Алексей весь месяц ходил по квартире, как раздавленный мопс, и повторял:
— Ну, Оль… Ну, пожалуйста. Ну один день. Это ж мама. Ей шестьдесят.
Во-вторых, он, как настоящий дипломат-любитель, сунул ей на ладонь серьги:
— Надень их, пусть увидит, что они у тебя. Без слов. Без скандала. Просто… чтоб поняла.
Ольга надела. Не ради Анны Петровны. Ради себя. И ради финального штриха в своей игре терпения.
Дом свекрови стоял на окраине — серый кирпич, окна с пластиковыми цветами, неровный забор, перекошенный калиткой и характерами жильцов. К шести вечера двор заполнился гостями: друзья Анны Петровны с работы, дальние родственники с глазами «ой, ты опять замужем?» и, конечно, те, кто приходил ради бесплатного салата оливье и шанса пошептаться про чужие беды.
То есть полный набор в жанре «как испортить субботу».
— А вот и наша звёздная парочка! — воскликнула Анна Петровна, как только Ольга с Алексеем вошли в дом. — Иди-иди, Олечка! Не бойся, я тебя не укушу. Пока.
— Спасибо, — спокойно ответила Ольга, стягивая пальто. — Главное — не царапайтесь. У нас кот дома, этого хватает.
Анна Петровна усмехнулась. Но посмотрела на серьги. Посмотрела долго. Словно пытаясь решить, выбить ли их в этот раз сразу или подождать десерт.
— Ах, вот как, — медленно протянула она. — Ну что ж. Радует, что сын наконец-то научился брать чужое обратно.
Ольга улыбнулась.
— Да, по вашей школе учился. Вы — мастер в этом. Особенно по части чужих жизней.
Алексей чуть поперхнулся в углу, наливая себе компот.
Стол ломился от еды, которую готовили сутки. Анна Петровна шла по кухне, как генерал по окопам: строгая, уверенная, в блестящей кофточке, слишком яркой для её возраста и совершенно не сочетающейся с пирогом в руке.
— Садитесь-садитесь, — щебетала она. — Алексей, ты — сюда, рядом с мамочкой. Олечка, ты сядь вон туда, к окну. Чтоб тебе вид был. На улицу. Свежо.
Ольга села. К окну. С видом. Промолчала.
Тосты посыпались, как хлебные крошки: один банальнее другого. «Здоровья», «долгих лет», «не стареть душой». Кто-то напился уже ко второму салату, кто-то искал зарядку для телефона, а кто-то — как всегда — искал повод посплетничать.
И повод нашёлся.
— А серьги-то какие, ммм! — сказала тётка по имени Людмила, сидящая через одного от Ольги. — Это что, золотые?
— Да. Бабушкины, — отозвалась Ольга. — Моя бабушка оставила.
— Ой, как интересно! — чуть громче нужного заметила Анна Петровна. — А Алексей мне говорил, что это он купил. И подарил на юбилей. Мне.
Тишина легла над столом, как мокрое полотенце.
— Ты что сказала? — Ольга медленно поставила бокал. — Повтори.
— Что слышала, то и сказала, — пожала плечами Анна Петровна, глядя на Алексея. — Ты ж сам говорил, что купил. А потом отнял. Как будто я — нищая, и у меня и серёжек своих нет.
— Ты… ты врёшь, — прошептал Алексей.
— Что, простите? — над столом будто хрустнул лёд. Это уже Ольга. — Ты сказал, что ты их купил?
— Я… Я не знаю, как так вышло, — Алексей покраснел. — Я не хотел… Я просто тогда… Ну, сказал, чтоб не расстраивать. Что подарок. Но потом…
— А потом что? — Ольга встала. — Потом решил меня расстроить? Или что я забуду, что ты подмахнул моей памяти своей матери?
Анна Петровна заулыбалась.
— Ой, Олечка, ну неужели из-за каких-то серёжек? Господи, что за поколение! Всё делят! Вот я, помню, в молодости…
— В молодости вы, наверное, были такой же ядовитой. Только с другими губами, — спокойно бросила Ольга.
Все замерли.
— Серьги я не верну, если вдруг ты об этом подумаешь, — холодно сказала Анна Петровна. — Они мне к кофте подходят.
— Да оставьте вы их себе! — Ольга резко сняла серьги и кинула на стол, прямо в середину блюда с винегретом. — Носите. Ешьте. Вставьте в уши и крутите. Главное — не подавитесь.
Она обернулась к Алексею.
— А ты… — голос её задрожал. — Ты был последним человеком, которому я доверяла. И ты тоже оказался «мамин сынок». Только не путай — не в смысле заботливый. А в смысле: трусливый, послушный и бесполезный.
— Оль…
— Нет, не Оль. А «до свидания».
Она пошла к выходу. Застёгивая пальто, как доспех. И только в дверях раздался голос Анны Петровны:
— Не забудь захлопнуть за собой. Сквозняк в доме — от женщин с холодной душой.
Ольга повернулась.
— А вы — захлопните рот. Сквозняк — от старости.
Дверь закрылась. Звонко. Навсегда.
Вечером она сидела у себя на кухне. Без серёжек. С бокалом вина. С подругой по видеосвязи.
— И что теперь? — спросила подруга.
— Теперь? — усмехнулась Ольга. — Завтра подаю на развод. Заодно и фамилию себе верну. К серьгам она точно лучше подходила.
И добавила:
— А вообще… неплохой юбилей получился. Особенно винегрет с золотым блеском.
Утро выдалось пасмурным. Серым, как мысли Ольги, когда она проснулась в пустой квартире. Впервые за долгое время ей было… спокойно. Не тихо — именно спокойно. Покой, как у того, кто выжил после шторма: ещё звенит в ушах, ещё подкашиваются ноги, но ты уже на суше.
И ни одного чужого голоса за стеной. Ни одного упрёка. Ни одной мамаши, что пришла «случайно полить фикус» в твоё отсутствие.
Она встала, сварила кофе. Села на подоконник, кутаясь в плед. Позвонила мастеру. По замкам. Быстро, без сантиментов.
— Да, нужно поменять. Да, сегодня. Нет, мужу не нужен новый ключ. Это же и есть смысл всей операции.
И пока мастер ехал, она сбросила в один чемодан всё, что осталось от Алексея: рубашки, трусы, электронную бритву с отломанной крышкой, и даже старый флакон с одеколоном, от которого у неё всегда начиналась мигрень. Плюс — рамка с их свадебной фотографией.
Очень символично: всё в одном пакете. Быт, любовь, аллергия и прошлое.
В дверь позвонили. Но не мастер. Алексей.
Ольга открыла. Не из жалости. Из спортивного интереса.
— Привет, — сказал он, неуверенно приподняв пакет с какими-то цветами. — Я хотел…
— Поговорить? — спокойно закончила она. — Поздно. Слишком поздно.
Он вошёл. Без приглашения. Впрочем, это было в его стиле. Почти весь их брак был «без приглашения». Он вваливался в её мир, оставлял следы, и считал это нормой.
— Ты злишься, — сказал он, садясь на диван. — Я понимаю. Я виноват.
— Ну хоть тут мы сходимся, — она кивнула. — Это приятно.
— Я правда не хотел… Я просто… ну, ты же знаешь, какая она. Мама. Она давит. Постоянно. Я между вами двумя оказался. Как между…
— Между двух женщин. Да. Только одна тебе жена, а другая — не богиня, чтобы ты на жертвенном камне лежал.
— Я думал, что ты всё поймёшь.
— Я поняла, Лёша. Поняла, что ты не мужчина. Что у тебя есть мама. Но нет хребта.
Он нахмурился. Впервые. До этого всё был покаянный взгляд побитого спаниеля.
— Это ты сейчас злишься, — сказал он. — Пройдёт. Ты же меня любишь.
— А ты — меня?
— Конечно!
— Тогда почему позволил ей таскать мои серьги, как трофей? Почему не встал на мою сторону ни разу за три года? Почему звонил ей чаще, чем мне? Почему спрашивал у неё разрешения на наш отпуск? Почему… — голос дрогнул. — Почему, когда я болела, ты звонил ей, а не готовил мне бульон?
Алексей молчал.
— Ответь, — потребовала она.
— Потому что… она мать.
— А я тебе кто?
Он посмотрел на неё. Но, как всегда, не знал ответа.
— Вот и всё, Лёша. Я устала быть вторым номером в твоей жизни. Я не запасной вариант. Я женщина. И больше — не твоя.
В этот момент раздался звонок в дверь. Мастер.
— Поменяйте замки, — сказала Ольга, глядя Алексею в глаза. — Срочно. У нас тут бывший хозяин проник в дом.
Алексей вскочил.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Это глупо. Это эмоции. Пройдёт.
— Нет, Лёша. Это взрослая, осознанная, полная отрезвляющая трезвость. И ты знаешь, что самое страшное?
Он ждал ответа.
— Я уже не чувствую боли. Только облегчение.
Через два часа замки были заменены. Чемодан с вещами стоял в подъезде. Ольга заперла дверь и облокотилась на неё. Слышала, как за стенкой шуршит Алексей, зовёт, матерится, потом — уходит.
В этот же день она подала заявление на развод. Без истерик. Спокойно. Уверенно. Без адвоката — просто потому что всё было предельно понятно: квартира её, документы в порядке, совместного имущества минимум. Серёжки она вернула. Не себе. А в ломбард. На вырученные деньги купила новые туфли — те, что в витрине давно дразнили своим видом, но она откладывала. Всё для семьи. Всё «на потом». Всё — ради него.
А теперь — ради себя.
На следующий день ей позвонила Анна Петровна.
— Я так и знала, что ты не выдержишь. Слабая. Холодная. Меркантильная.
— Знаете, Анна Петровна, — сказала Ольга, глядя в окно и потягивая кофе, — у меня к вам один вопрос. Вы когда-нибудь слышали выражение «посадить дерево, построить дом и вырастить сына»?
— Конечно. Это же про настоящих мужчин.
— А вы зачем вырастили сына, если сами не даёте ему быть мужчиной?
Молчание.
— Вот и подумайте. Пока у меня ремонт. Надо решить, где будет стоять шкаф. Там, где раньше стоял ваш портрет.
Она повесила трубку.
Вечером, когда она пришла с нотариуса, на лестничной клетке лежала коробка. Без записки. Внутри — те самые серьги. Очищенные. Аккуратно завернутые в ткань. И фотография.
Молодая Ольга. И Алексей. Рядом. Счастливые.
На обратной стороне — надпись:
«Ты была права. Только поздно понял. Прости. Будь счастлива. Не со мной».
Ольга посмотрела на фотографию.
И положила её в мусорное ведро.
Серьги — в ящик. Может, ещё пригодятся. А вот воспоминания — нет.
И впервые за долгое время она уснула спокойно. Без страха, без тревоги, без того гнетущего чувства, что за дверью кто-то решает её судьбу.
Теперь — только она.
Сама.
