— Я, если честно, не думала, что ты скажешь «да», — с облегчением выдохнула Лена, ставя сумку у порога. — Олег меня просто выгнал. С вещами! С Аней на руках! Представляешь?
Я не представляла. Вернее, представляла, но мне не хотелось. Я смотрела на младшую сестру и чувствовала, как внутри расползается знакомая тяжесть — как будто кто-то наваливается на грудь. Мы не виделись почти год, а общались в последний раз, когда она сбежала на Кипр с мужем, купив билет на мои последние деньги. Тогда я ей тоже не отказала. И вот — снова.
— А Аня спит? — тихо спросила я, кивнув на детскую переноску.
— Да, вымоталась. Устала, бедная. Три часа в поезде.
Я кивнула, машинально поднимая с пола детский рюкзак. В голове прокручивался список: нужно перестелить диван, найти подгузники, купить овощное пюре — у меня таких запасов не было. Да и диван… Я ведь не планировала гостей. Тем более надолго.
— Ты ж понимаешь, это ненадолго, — торопливо проговорила Лена. — Максимум неделя, ну может две. Пока я найду квартиру, работу… или, может, с Олегом помиримся. Ты же знаешь, он вспыльчивый.
Я слышала это тысячу раз. Вспыльчивый. «На нервах». «Тяжёлое детство». Но каждый раз, когда она возвращалась к нему, всё заканчивалось одинаково: скандал, слёзы, вещи в пакете и ночёвка у кого-то из родственников. Только теперь, похоже, очередь дошла до меня.
— Конечно, оставайся, — ответила я. Что ещё я могла сказать?
Я видела, как сестра расправляет плечи. Ей будто стало легче дышать.
— Ты у меня святая, — прошептала она, обнимая меня одной рукой. Второй придерживала спящую дочку. — Мамы нет, отца тем более, а ты всегда рядом. Никогда не бросаешь. Я же знаю, что ты — родной человек. Спасибо тебе.
«Родной человек»… Мне хотелось ответить, что родные — это не те, кто всегда приходит с баулами, когда плохо, и исчезает без следа, когда хорошо. Но я промолчала. Потому что да, я действительно была у неё единственным родным человеком. А ещё — слишком вежливой, слишком правильной, слишком удобной.
Я помогла ей устроиться, подогрела суп, нашла сменную пижаму. А потом, когда она с Аней наконец легла спать, сидела на кухне с кружкой чая и думала: а ведь я сегодня собиралась написать Сереже. Договориться, наконец, о свидании. Мы давно уже ходили вокруг да около. Он звал меня в кино, на выставку, потом приглашал на выходные к себе на дачу, но всё как-то не складывалось. А теперь, похоже, снова не сложится.
И мне вдруг стало невыносимо обидно.
Сестра всегда была «той самой». Той, ради которой все извиняются, уступают, решают проблемы. Я — старшая, надёжная, устойчивая. Меня можно было нагружать бесконечно. И каждый раз, когда она обжигалась, я становилась тем самым одеялом, в которое удобно заворачиваться и отогреваться.
Но в этот раз я не хотела быть одеялом.
Я хотела тишины. Хотела собственного плана на жизнь. Хотела знать, что мои желания имеют вес, а не превращаются в подушку безопасности для тех, кто всегда падает.
Я выключила свет, легла, и долго смотрела в потолок. В соседней комнате посапывали двое. А у меня в голове пульсировала фраза: «Ты же не бросишь родную сестру». И я знала, что уже снова предала себя.
Сначала всё было почти как я и ожидала. Лена изображала благодарность, помогала по дому, варила кашу, мыла посуду. Утром вставала раньше меня и старалась не шуметь. Несколько раз даже предлагала скинуться на коммуналку. Я улыбалась — не хотелось показаться мелочной — и говорила: «Не надо, ты же с ребёнком». Но на третьей неделе Лена уже просыпалась в обед, оставляя Аню на мультики, а к вечеру звонила друзьям, спрашивая, «куда бы вырваться вечером, раз няня под рукой».
— Мне нужно развеяться. Ты не против, если я сбегаю на пару часов? — вкрадчиво спрашивала она, уже стоя у двери с накрашенными губами.
Я не возражала. Потому что «она же с ребёнком, как ей отказать». Да и Аня была не виновата — тихая девочка, ласковая, немного диковатая. С ней было несложно. И всё же это было вторжение — в мой дом, в мои выходные, в мои вечера.
С работы я возвращалась, мечтая просто посидеть в тишине. Но на кухне валялись крошки и грязные тарелки, в ванной — мокрые полотенца, а Лена смотрела в телефон, делая вид, что увлечена поисками вакансий.
— Как с поисками? — пыталась я напомнить.
— Да как-то всё не то. То зарплата мизер, то по графику не подойдёт. Ты же понимаешь: с Аней сложно.
Я понимала. И одновременно злилась. Потому что я тоже когда-то совмещала работу с жизнью, с бытом, с уходом за родителями. Но тогда меня никто не жалел.
На четвёртой неделе она начала брать мои вещи.
— Я одолжу твою кофту? — спросила она однажды, не дожидаясь ответа. — Мне сегодня к нотариусу. В чём-то же надо приличном.
А на следующее утро я застала её за завтраком с моей косметикой на подоконнике.
— Прости, я просто не успела собрать свою, — извинилась она легко, как будто делала одолжение.
Я молчала. Утешала себя тем, что это временно. Что у неё кризис. Что она моя младшая сестра. Но потом позвонил Сергей.
— Слушай, я понимаю, ты занята, — начал он осторожно. — Но, может, всё же найдём вечер для себя? Я не хочу быть навязчивым, но если это что-то личное, ты скажи прямо. Мне просто не хочется терять контакт, ты мне нравишься, правда.
Я замерла. Сергей был хорошим. Один из тех, кто не «выбивает» встречи, а предлагает искренне. Но как я могла пригласить его в квартиру, где на диване валяется сестра в моей футболке, на полу конструктор, на кухне недоеденная каша и брошенный пельмень?
— У меня дома… шумно сейчас, — сказала я уклончиво. — Сестра временно живёт.
— А, понял… Тогда, может, я тебя встречу после работы? Прогуляемся?
— Хорошо, — сказала я, почти с облегчением.
Но к вечеру Лена вдруг вспомнила, что ей «нужно к врачу», и ей «некому оставить Аню». Я отменила встречу, привычно, как всегда. А потом, за ужином, Лена спросила:
— А у тебя что-то серьёзное с этим Сергеем?
Я пожала плечами:
— Мы просто начали общаться.
— Он симпатичный, — кивнула она. — Только… холодный какой-то. Мне кажется, тебе кто-то повеселее подойдёт. Такой… живой.
Я промолчала. Мне казалось, я снова шестнадцатилетняя, которая приносит из школы дневник, а Лена, десятилетняя шалопайка, достаёт его, смеётся и говорит маме: «Смотри, у неё опять четвёрка, а у меня вообще нет замечаний!»
Я легла рано. Уснула не сразу. Мне казалось, что жизнь утекает сквозь пальцы, и с каждым днём я позволяю ей это делать, молча. Потому что «она же сестра», «она же с ребёнком», «она же в трудной ситуации».
Но с чего я решила, что у меня не трудная ситуация? Почему чужая беда всегда весит больше, чем моя тишина, мой сон, моя личная жизнь?
Я проснулась с тяжёлой головой и первым делом открыла календарь. Лена жила у меня 27 дней.
Семь, максимум четырнадцать — именно столько она просила. Но я даже не напомнила.
Я посмотрела в зеркало. Лицо было уставшим. Под глазами — круги. Губы сжаты. И вдруг я услышала, как из комнаты сестра весело говорит кому-то по телефону:
— Да, конечно, я пока у сестры. Ну что ты, удобно! Квартира большая, и она пока одна. Скучала по детям, ей только в радость.
Мне захотелось закричать. Или хлопнуть дверью. Или хотя бы что-то разбить.
Вместо этого я молча открыла окно, вдохнула утренний воздух и подумала: «Так, стоп. Или я беру себя в руки, или меня перестанут воспринимать всерьёз совсем».
Сергей не писал почти неделю. Я сама не напоминала о себе. Всё как-то не складывалось: то Лена просит забрать Аню из садика — «не успевает», то нужно помочь ей оформить документы, то просто не хочется возвращаться домой, потому что там кто-то есть, кто смотрит сериалы с максимальной громкостью и разносит по всей квартире запах пережаренного лука.
В выходной я решилась. Накрыла стол, сварила кофе, достала домашние сырники — всё ещё помнила, как он говорил, что любит именно такие, с изюмом. Написала: «Заходи на чай, если свободен». Он ответил быстро: «Через двадцать минут буду». Я даже удивилась, что не нужно было ни упрашивать, ни ждать ответа часами. Просто — будет.
Я успела накраситься, быстро прибраться и поставить чайник, когда в дверях появилась Лена — в платье, которое я отложила на встречу, в моих туфлях, с ресницами, как у куклы, и сияющей улыбкой.
— Ты куда это? — спросила я.
— На свидание. Ты не против, если я одолжу платье? Оно такое удобное, ты сама же его почти не носишь.
Я открыла рот, чтобы возразить, но тут позвонили в дверь. Сергей. Лена посмотрела на меня, потом на дверь.
— Ой, а это кто?
— Гость, — коротко ответила я.
— Ну, интересно. Посмотрю хоть, кто это к тебе ходит. А то ты всё молчишь, как партизанка.
Она распахнула дверь с таким видом, словно здесь хозяйка — она. Сергей чуть отшатнулся, заметив, что я не одна.
— Ой, здравствуйте, вы, наверное, Сергей? — звонко сказала Лена, протягивая руку.
— Да… здравствуйте. А вы?..
— Сестра. Точнее, младшая сестра. Я тут у неё временно… — она наигранно закатила глаза. — Ну, вы, наверное, в курсе. Женская солидарность и всё такое.
Сергей мельком посмотрел на меня, затем вновь повернулся к Лене, вежливо улыбнулся. Мы прошли на кухню, но уже не было того уюта и камерности, которую я себе рисовала. Лена вальяжно ходила из комнаты в комнату, собирая сумочку, громко болтая по телефону, бросая реплики: «Да, я с сестрой, у неё шикарная квартира, ты бы видел. Просторно, светло. Нет, не помешаю — она с мужчиной, хихи».
Сергей, конечно, сделал вид, что не обращает внимания. Но я видела, как он ерзал на стуле. Видела, как кофе стынет в чашке, а он вместо слов гоняет взгляд по стенам. Он ушёл раньше, чем я планировала. И не обнял на прощание. Только кивнул и сказал: «Спасибо за сырники. Вкусно».
Вечером я долго не могла уснуть. Мы с Леной почти не разговаривали. Но на следующее утро она сама начала:
— Что это за парень? Не в твоём вкусе.
— А в чьём?
— Ну… не знаю. Слишком правильный. А у тебя такая внешность — ты яркая, сильная. Тебе бы кого-то покруче.
Я не знала, смеяться или плакать.
— Лен, ты не охренела?
— С чего вдруг?
— Ты сидишь у меня дома. Уже месяц. Носишь мои вещи. Ешь мою еду. Лезешь в мою жизнь. И теперь ещё мужчину моего оцениваешь?
— Да что ты такая нервная? — удивилась она, искренне, без тени вины. — Мы же с тобой сёстры. Должны быть ближе. Или я тебе мешаю?
Я смотрела на неё и понимала: она действительно не понимает. Ей правда кажется, что всё нормально. Что это я — злая, напряжённая, не умею делиться.
Вечером я написала Сергею. Просто и коротко: «Извини за этот цирк. Так больше не будет». Он не сразу ответил. Только ближе к ночи: «Я уважаю твою семью. Но если хочешь что-то построить со мной, начни с простого: отдели чужое от своего. Я не хочу быть фоном для чужих родственников. Либо я, либо они».
Это было неожиданно. И жёстко. Но честно.
Я пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало. Вот она — я. Уставшая, потрёпанная, но всё ещё в силах выбирать. Только выбирать придётся впервые в жизни не между «удобно кому-то» и «неудобно мне», а между «я» и «не я».
Я вернулась на кухню, где Лена пила чай и делала вид, что смотрит сериал. Хотя я знала: ждала, когда я что-то скажу.
Я села напротив и сказала:
— Лена, тебе нужно съехать. Срочно.
Она засмеялась:
— Да ну? Аня спит, ты это к чему?
— К тому, что ты обещала пожить неделю. А живёшь месяц. Ты не ищешь работу. Ты забираешь мою жизнь под предлогом того, что ты в трудной ситуации. А знаешь, что? Я тоже в трудной. Но никто меня на руки не берёт.
Она медленно отставила чашку. Её глаза округлились.
— Я думала, ты сестра. Что поможешь…
— Помочь — это приютить на пару ночей. А не взять на себя твои обязанности. Твоя дочь — твоя ответственность. Я её люблю, но не обязана быть няней. И если хочешь, чтобы у нас сохранились отношения — съезжай. Завтра.
Она встала резко, пошла в комнату, начала метать вещи по сумке. Я не останавливала. Мне было больно, стыдно, страшно. Но ещё — спокойно.
Аня проснулась и спросила:
— Тётя, ты нас выгоняешь?
Я обняла её.
— Нет, милая. Просто взрослые иногда делают ошибки. И теперь взрослые пытаются их исправить.
В квартире стало неожиданно тихо. Даже слишком. Я не заметила, как привыкла к фоновому шуму мультиков, к вечному стрекотанию Лениного фена, к её разговору по громкой связи и топоту Ани по утрам. Теперь слышно, как щёлкает выключатель, как булькает чайник, как скрипит половица у холодильника. Пространство будто стало просторнее, и я — снова хозяйка своей жизни.
Лена уехала на следующий день. Молча. Собрала вещи, Аню и ушла. Сказала на прощание только: «Знаешь, ты изменилась». Я кивнула. «Надеюсь», — ответила. Потому что остаться прежней — значило бы снова потерять себя. А я не хотела.
Сергей появился не сразу. Мы переписывались, коротко, почти сухо. Без ссор, но и без прежней лёгкости. Он ждал, что я сама сделаю шаг. Я не торопилась. Мне нужно было прожить эту тишину, привыкнуть к ней, понять: комфортно ли мне одной, не бегу ли я от одиночества к отношениям только потому, что «так надо».
Прошла неделя. Вечером я заварила чай, поставила на подоконник любимую чашку с мятой и села рядом. Взяла телефон. Написала:
«Хочешь попробовать ещё раз? Только без третьих лишних. Только я и ты. И чай. И пирог. Но в тишине».
Ответ пришёл быстро. Сергей написал: «Да. Я тоже соскучился по тишине. По тебе. Приду вечером».
Я снова испекла пирог. Тот самый, с изюмом, как он любит. Включила музыку потише. Приглушённый свет. И сама надела своё старое платье — то, в котором раньше чувствовала себя настоящей. И поняла: в этой тишине, в этом уюте, в этой свободе — я себя наконец-то снова чувствую собой.
Когда Сергей вошёл, он огляделся, вдохнул запах, снял пальто и улыбнулся:
— Вот теперь — твой дом. Без фальши.
— Теперь — мой. И я в нём — хозяйка.
Он подошёл, обнял меня. Просто так. Без слов, без наигранности, без претензий. Я повернулась, прижалась к нему.
— Хочешь пирога?
— А как же. Ты же знаешь: с него всё и началось.
Мы сели ужинать. За столом было двое. Без гостей. Без вторжений. Без обид. Я снова была в своей жизни. И на этот раз — готова была её беречь.
