— Мама, я не успеваю. У меня контрольная. Можно Пашу из садика ты заберёшь? — А кто тогда ужин приготовит? Мне после смены не до этого. Ты у нас старшая, Наташ.
Мне было четырнадцать. Я сидела на кухне в рубашке, за учебником по алгебре. В комнате кричал Сашка — младший. Паша уже тогда был тихоней, но прилипал как репей: «Наташа, поиграй», «Наташа, почитай». А я мечтала — просто посидеть одна. Чтобы тишина. Чтобы никто ничего не просил.
Мама, Анна Сергеевна, вбежала на кухню и достала из пакета пачку лапши быстрого приготовления. — Вот — сказала — перекусите. У меня сил нет.
Потом развернулась и ушла в комнату, закрыв дверь. Значит телевизор включит. Укрытие от всего.
Вечерами я мыла полы, сажала братьев делать уроки. Иногда вставала в шесть, чтобы сварить кашу и разложить всем одежду. Папа ушёл, когда мне было десять. С тех пор он появлялся редко, с пакетом конфет и дешевыми игрушками и исчезал на полгода.
Ни о чём с ним не хотелось говорить. Он стал чужим.
А мама… мама сломалась. И вместо того чтобы нас защитить, вцепилась в меня, как в костыль. Мол, ты — сильная. А сильным, как известно, помощь не нужна.
Мне было семнадцать, когда я впервые подумала о побеге. Не физическом — моральном. Я устроилась работать администратором в салон, вечерами разбиралась в сайтах и маркетплейсах.
— Чего тебе не хватает? — Ворчала мама. — У тебя дом, семья. Братья подрастут — легче будет.
— Я не обязана жить в ожидании, что мне станет легче — ответила я.
Это был первый раз, когда я осмелилась говорить иначе.
На деньги с подработки я купила ноутбук, потом запустила онлайн-магазин продавала недорогую бижутерию.
Посылки упаковывала по ночам, с утра бежала на почту. Первый доход — шесть тысяч. Я всплакнула, когда они пришли. Это были мои деньги. Только мои.
Через год я начала копить. Мечтала открыть студию маникюра: с витриной, мягкими креслами, кофе машиной.
Девочки из двора смеялись: «Ты что, думаешь, вырвешься?»
Я не думала — я шла.
Мама всё чаще просила денег.
— Коммуналка выросла, Наташ, ты же видишь. Да и Пашке нужно куртку купить, сам не зарабатывает.
— А Саша? Он старше, мог бы работать.
— Учёба у него. Сессия. Не трави.
Саша и правда учился, уже третий год на первом курсе. Лежал на диване, играл в приставку. Пахло пивом, из-под двери комнаты тянуло табаком. Иногда слышались девичьи смешки — кого он водил, мама не спрашивала.
Паша связался с какими-то ребятами, что крутились возле ларьков. Я однажды увидела, как он прячет что-то в карман. Вечером сказала об этом маме.
— Не накручивай. Он хороший мальчик, просто запутался.
Мне было двадцать четыре, когда я открыла студию. Маленькую, на первом этаже новостройки. Я вложила в неё всё и деньги, и нервы, и надежду.
Клиенты шли. Мастера хорошие, я за всем следила. Работала на износ, но чувствовала себя живой.
— Наташа, ты теперь «бизнесвумен» — с иронией сказал Саша за семейным столом.
— Ага, корону поправь, — добавил Паша.
Мама смеялась. Мне стало неуютно.
Тогда я впервые сказала:
— Мне обидно, что вы только смеётесь. Я многое делаю, чтобы этот дом держался. Но тянуть вас всех, не моя обязанность.
Мама замолчала, глядя в тарелку. А потом, не поднимая глаз, прошептала:
— Не зазнавайся, Наташа. Ты тоже из этой семьи.
Прошло ещё два года. Я перестала давать деньги просто так. Покупала только необходимое: лекарства, продукты, если просили. Стала выстраивать границы. Саша с Пашей реже появлялись. Мама обижалась молча. В доме стояла липкая тишина, как перед грозой.
Я познакомилась с Артёмом, он пришёл на стрижку к мастеру в мою студию. Интеллигентный, внимательный.
Мы начали встречаться, и всё, чего мне всегда не хватало: заботы, лёгкости, принятия — он принёс без слов.
Мы поженились тихо. Без праздника, без гостей. Мама не пришла.
— У меня давление. И потом, куда мне? Я ж никому не нужна.
Мне было больно. Но я уже знала: её слова это не про меня. Это про неё.
Я всю себя отдавала этому дому.
Материнской квартире, даче всё, что было нужно, делала сама.
Чинила проводку, переклеивала обои, возилась с мебелью.
На даче, сгнившие доски, старые окна, заросли приводила в порядок своими руками. По выходным, пока другие ехали на пикники, я месила цемент, красила забор, копала грядки. За свой счёт, на свои деньги, без выходных и без благодарности.
Я не ездила в отпуск, не позволяла себе лишнего, всё шло туда, в семью. Мне казалось если я буду стараться, нас будет что-то объединять. Но в итоге осталась с пустыми руками.
Всё, что зарабатывала уходило в материнскую квартиру: на ремонт, на мебель, на оплату всего. Я вкладывалась и руками, и сердцем. Каждую копейку, каждое лето. Вместо моря облупленные стены. Вместо отдыха, покосившийся сарай. Вместо благодарности, упрёки и тишина.
Тот вечер я запомнила навсегда.
Был семейный ужин, редкость.
Я приехала к маме с Артёмом. Пашка где-то пропадал, но Саша был. За столом пахло оливье и старым ковром. Я старалась быть вежливой, держать лицо.
— Кстати — сказала мама между делом — завещание я написала на твоих братьев. Квартира и дача — Саше и Пашке. Так будет справедливо.
Я не сразу поняла.
— Прости, что? — Ну, ты замужем. У тебя будет своё. А мальчики… им нужна опора. Ты же всегда сильная, ты справишься.
Я сидела и смотрела на свою мать. На женщину, ради которой отказывалась от всего. На женщину, которая отдала всё тем, кто не дал ничего взамен.
Артём положил руку мне на колено. Я встала.
— Спасибо за ужин. Мы поедем.
И в тот вечер я поняла: любовь не всегда измеряется жертвой. И семья, не всегда про родство. Иногда это просто рана, которая давно должна была зажить.
Через неделю после того ужина мне позвонил Саша:
— Мама в больнице. Инсульт.
Я поехала, не раздумывая. Хоть и знала снова окажусь крайняя.
У больницы Саша курил, в телефоне вел переписку.
Паша сидел в коридоре, в наушниках. На меня никто не смотрел.
— Что с ней? — спросила я у дежурной медсестры.
— Лёгкий инсульт. Будет жить, но реабилитация нужна.
Я оформила документы, нашла сиделку. Оплатила капельницы. Братья молчали. Потом Саша сказал:
— У нас с Пашей денег нет. Ты же понимаешь.
Я поняла. И заплатила. Но в душе что-то уже не шевелилось, устало лежало.
Через два месяца мама вернулась домой.
Дача стояла запущенной, квартира, в пыли. Сиделка ушла. Я приезжала урывками. Артём смотрел с тревогой:
— Ты снова вся там. Ты не обязана.
Я знала. Но привычка, страшная вещь. Привычка быть нужной. Привычка жить чужими жизнями.
Однажды я приехала и увидела, что Саша вынес из квартиры половину мебели. “Продал, чтобы покрыть долги” — бросил через плечо.
Паша привёл каких-то людей — собирался «сдавать комнату».
А мама смотрела на это всё с той же обречённостью:
— Это их дом. Я же всё правильно сделала…
Мне стало дурно.
Через неделю мне пришло письмо. Из нотариальной конторы.
Я открыла — и замерла.
Завещание, да, было. Но спустя месяц после того ужина мама подписала ещё одно, отменяющее прежнее. В нём всё имущество переходило… мне. Только мне.
Я поехала к ней. Она лежала, укрывшись пледом, и смотрела в окно.
— Зачем ты это сделала? — Спросила я.
Мама долго молчала. Потом сказала:
— Они не поняли. Не оценили. А ты… ты всё равно пришла, даже когда я тебя предала. У меня был шанс хоть раз в жизни поступить правильно.
Я сидела с ней до вечера. Мы пили чай. Я рассказывала про студию, про Артёма, про то, что мечтаю уехать к морю. Мама слушала.
На прощание она сжала мою руку:
— Прости меня. Ты была не опорой. Ты была моим спасением. Просто я поняла это слишком поздно.
Прошёл год. Мама ушла тихо, во сне. Мы похоронили её скромно.
Саша и Паша попытались оспорить завещание. Не получилось. Они исчезли — и мне даже не было больно.
Я продала дачу. Квартиру оставила — сдала семейной паре с ребёнком.
Всё казалось нереальным: я больше не была должной. Никому.
С Артёмом мы переехали ближе к морю. Дом, терраса, сад — всё, о чём я мечтала. Я открыла второй салон. Жизнь начала наполняться чем-то новым — лёгкостью.
И вот однажды мне позвонил незнакомый номер:
— Наталья Владимировна? Это Татьяна Васильевна, подруга вашей мамы. Мне нужно с вами встретиться. Это важно. Речь о вашей семье…
Мы встретились в кафе. Женщина лет семидесяти, с пронзительным взглядом и аккуратным узлом волос, положила на стол старый конверт.
— Ваша мама передала мне это. Сказала: «Отдай Наташе, если со мной что-то случится». Я не знала, когда… но чувствовала, что надо исполнить её волю.
Внутри был лист бумаги. Пожелтевший, с почерком мамы. И фотография — мужчина, крепкий, с тёплым взглядом. Сзади надпись: «Юрий. 1986».
Письмо начиналось словами:
«Наташа, прости. Я всю жизнь молчала о главном. Юрий — твой настоящий отец. Мы расстались, когда ты была младенцем, не по своей воле. Он пытался найти тебя. Писал письма. Но я была зла. И глупа. Храни его адрес. Может быть, ты решишь сама, хочешь ли его узнать…»
Я сидела, не в силах пошевелиться. Всё внутри сдвинулось. Как будто моя история только начиналась.
С того дня я поняла: за спиной у меня не только прошлое. У меня — целая новая глава. И я буду писать её сама.
