— Алексей, ты меня слышишь, нет? — Мария Ивановна щёлкнула по телефону так, будто он был не смартфон, а таракан на стене. — Завтра. Я сказала — завтра. Не послезавтра, не когда там у вас модные там… «дедлайны». У меня картошка сходит. Если вы не приедете, всё — можешь не считать меня матерью.
Алексей смотрел в окно, не отвечая. Во дворе скакала соседская такса, гавкая на мусорный бак. Солнце било в стекло, на кухне пахло свежесваренным кофе. Всё было до обидного обыденно — и именно в этом обыденном жила ловушка.
— Мама, я работаю. У Ольги презентация, у меня встреча с подрядчиком. Мы не можем вот так — по щелчку — срываться.
— Ага, понятно. Значит, свекровь сдохни, а у них там слайды и кружочки. — Мария Ивановна повысила голос. — Ты, между прочим, был на этой даче ещё в подгузниках. Всё твоими руками с отцом строилось. Теперь тебе плевать!
— Папа, между прочим, никогда не кричал, — Алексей едва не сказал это вслух, но сдержался. В голове вспыхнули сцены из детства: отец молча чинит сарай, мать дирижирует его молотком, как дирижёр оперой.
— Ну и живите, как хотите! — с обидой в голосе закончила она. — Только потом не жалуйся, что у сына характер, как у чужого.
Ольга, присев на край стола, молча слушала. В её руках была чашка, но кофе давно остыл. Она вздохнула.
— Ну и?
— Она сказала: если не приедем — больше не её семья, — хмыкнул Алексей. — Прямо как в сериалах. Только не с мексиканцами, а с лопухами.
— С картошкой, точнее, — тихо сказала Ольга. — И с лопухами. Очень символично.
— Я же знал, что будет весна, — Алексей потер шею. — В марте надо было сразу бежать в леса. Без связи.
— Или купить билеты в Дубай, как нормальные люди. — Ольга сделала глоток и поморщилась. — Остыло. Как наша семейная атмосфера.
Пауза.
— Я могу поехать одна, — вдруг предложила она. — Она всё равно не считает, что ты умеешь копать. Я — да. Женская солидарность. С лопатой.
— Не вздумай, — резко сказал он. — Она на тебя и так зуб точит с прошлого Нового года. До сих пор припоминает, как ты сказала, что еда была «немного жирная».
— А я всего-то пошутила, что котлеты могли бы убить вегана, — пожала плечами Ольга. — Но да, видимо, карму мне этим испортила.
— Мне кажется, она мечтает, чтобы я вернулся к Ленке, — хмыкнул Алексей. — Помнишь? Та, которая называла маму «Маришей». Мама от неё тащилась. Ужас.
— Ещё бы. Ленка ей пылесос на день рождения подарила, — сказала Ольга сдержанно. — А я, дура, книгу.
— Зато ты подарила мне чувство, что я человек, — сказал Алексей неожиданно серьёзно. — А не придаток к лопате.
Ольга тихо улыбнулась. Но ненадолго.
В обед пришло сообщение. Грозное, как выстрел:
«У меня давление. Не приедете — вызываю скорую. Пускай они знают, что у старухи ни детей, ни совести нет. М.И.» Ольга сидела, глядя в экран.
— Алексей, это уже не просьба. Это шантаж.
— Это МариИвановна, — вздохнул он. — Она как дача: вроде родное, но сил нет.
— Я не хочу быть причиной, по которой ты с ней поссоришься, — тихо произнесла Ольга. — Но и жертвой я быть не хочу. Я и так перед ней хожу, как сапёр — шаг влево, шаг вправо…
— Бегство в кусты, — вставил он. — В малину.
— В крапиву, скорее. — Она встала. — Ты решай. Я — за то, чтобы остаться.
— А если давление у неё реально?
— Тогда пусть едет скорая. Они, в отличие от нас, умеют оказывать помощь, а не читать нотации, — ответила Ольга сдержанно. — И у них не будет претензий к моим котлетам.
Алексей молчал. Внутри всё кипело. Он любил мать. Да. Но почему это всегда означало — жертву? Почему «семья» у неё всегда строилась на ультиматумах и поддевках?
— Или я плохой сын?
Поздно вечером он всё же позвонил.
— Мама, мы не приедем. У Ольги завтра важная презентация. Я — не брошу её. И ты… пожалуйста, не пиши мне такие вещи. Это тяжело.
На том конце повисло молчание. Потом короткий гудок.
Ольга вышла из душа. В полотенце, с мокрыми волосами, усталая.
— Ну?
— Выключила. И я впервые — не побежал за ней с извинениями.
— Пора нам купить кондиционер. Тут слишком жарко, — сказала она. — Особенно когда кто-то взрослеет.
Прошла неделя. Мария Ивановна не звонила. Ни намёка. Ни сообщения в стиле: «Как твоя Ольга, ещё не подала на развод?». Никаких жалоб на давление, на давление атмосферы, на давленые огурцы. Полная тишина.
— Она обиделась, — сказал Алексей. — Насмерть.
— Как её картошка, — отозвалась Ольга. — Только без надежды на прорастание.
Была пятница, семь вечера. Ольга, ещё в офисной блузке, перелистывала договора. Алексей мрачно пил чай. Не кофе — это был протест, хоть и символический.
— Думаешь, опять примолчит до её дня рождения, а потом устроит «а вы забыли, и теперь вы навсегда чужие»?
— Нет. Думаю, сейчас она придумывает, как отомстить. Стратегически, — Алексей нахмурился. — Например, переписать дачу на кошку соседки. Или на Ленку.
— Та, которая «Мариша»?
— Ага. С педагогическим образованием и блестящим умением притворяться, будто ей интересно, как всходит свёкла.
— Кошка честнее.
Именно в этот момент раздался звонок в дверь. Не звонок — звонок-колокол. Как если бы кто-то заказывал не пиццу, а суд.
На пороге стояла Мария Ивановна. В сером пальто, с модной сумкой, в которой обычно таились либо таблетки, либо чисто теоретическое завещание. За спиной — чемодан. Настоящий, на колёсиках.
— Здравствуйте, дети, — сказала она, улыбаясь. — Решила пожить у вас недельку. Дача заплесневела. Как и отношение.
Ольга застыла. Алексей растерянно моргнул.
— А гостиницы? — выдохнула Ольга. — Ну, в смысле — у нас ведь однушка.
— Я же не туристка, а мать. Родная. Роднее некуда. Вон, у вас на кухне уголок свободный. Я с утра тихая, как мышь. Только каша и «Доброго утра».
Алексей инстинктивно потянулся к шее — проверить пульс.
Через пятнадцать минут она уже сидела на диване, обутая в домашние тапки Ольги. Пила компот. Хвалила его. Это насторожило.
— Я тут принесла вам кое-что, — сказала она и достала из сумки конверт. — Завещание. Ну, если вдруг. Я женщина пожилая, мало ли…
— Мама! — выдохнул Алексей. — Не говори глупостей!
— Это не глупости. Это документы. Там чёрным по белому: дача — тебе. Но. — Она сделала театральную паузу. — Только если вы с Ольгой в браке.
— Что?
— А если разведётесь — всё. Ленке. Или соседскому коту. Ему она, кстати, тоже нравится. Я проверяла.
Ольга встала.
— Это шантаж.
— Это воспитание. Вы у меня молодые, красивые. А я хочу спокойствия. Чтобы без презентаций и отговорок. Чтобы семья, а не свободные художники. Хватит уже.
Алексей встал тоже.
— Ты не можешь так делать. Это — манипуляция. Бумажная петля на шее.
— Могу, — спокойно сказала Мария Ивановна. — Я жизнь прожила. Я не хуже нотариуса. Вижу, где кто искренне любит, а где — просто удобное соседство. Хочу быть уверена, что моя дача — не распилится между кем попало.
— Мы не «кем попало», — сказала Ольга. — И мы не живём по завещаниям. А по любви. По доверию. По согласию.
Мария Ивановна хмыкнула:
— Прекрасно. А по согласию — можно мне тогда котлет на ужин? Не жирных. Просто… нормальных.
Ольга молча пошла на кухню. Алексей пошёл за ней.
— Я сам всё приготовлю, — сказал он. — Ты не обязана. Вообще — ты ничего не обязана.
— Я знаю. Просто хочется, чтобы всё решилось. И без трупов, желательно.
— А я вдруг понял: у меня нет нужды в даче, если она — с условием. Если мама делит любовь, как землю: по кадастру. То она — не дача, а ловушка. Только с клубникой.
Мария Ивановна зашла на кухню:
— Я всё слышу. У меня, кстати, слух — лучше, чем у вашего телевизора.
— Отлично, — ответил Алексей. — Тогда услышь: мы любим друг друга. И если для этого надо отказаться от дачи — я откажусь. Пусть будет хоть коту. Но не «по договору». Не по шантажу.
Пауза.
Мария Ивановна стояла, опершись о дверной косяк. Смотрела. Долго. Потом вдруг села за стол. Молча.
— Я картошку привезла. На балконе. Твоя любимая, «гала». Мелкая, но крепкая. Надо будет перебрать.
Ольга тихо поставила на плиту сковородку.
— Завтра переберём. Без ультиматумов.
Мария Ивановна кивнула. Почти незаметно.
— Вы когда, кстати, ребёнка заводить думаете? А то всё презентации, да пунктики…
— Мам, — хором сказали Алексей и Ольга.
Пауза.
— Ага. Молчу. Пока. Но учтите: завещание всё равно у меня. В сумке. На всякий случай.
На третье утро после переезда Марии Ивановны в однушку наступил кризис.
Сначала она загнала Ольгу на кухню: «Сковорода у вас — бездушный металл, а вот старая чугунная, как у меня на даче, она всё понимает. Блины с неё — как чувства в стихах». Потом пыталась поменять местами книги и специи, уверяя, что «при Пушкине лавровый лист всегда стоял возле камина». А под вечер устроила суд над бойлером, заявив: «Это не горячая вода, а теплая пародия».
Алексей ушёл на работу в пальто, явно недосушенном.
— Мне снилось, что я в браке с двумя женщинами, — мрачно сказал он на выходе. — С одной по любви. С другой — по кадастровому номеру.
— Не забудь купить хлеб, — ответила Ольга. — Мы тут скоро начнём грызть стены.
Мария Ивановна в этот момент мыла окна. В семь утра. В халате. С Шопеном.
Днём всё взорвалось. Ольга пришла с работы пораньше. Дверь ей открыла свекровь — в её же платье. В платье Ольги. Лиловое, приталенное. С ярлыком, ещё не снятым.
— Я только примерить, — сказала Мария Ивановна. — Не на улицу же. Ты ж всё равно его не носишь — для тебя, видимо, слишком «тёплое».
Ольга прошла в комнату, села. Сначала молчала. Потом тихо, но чётко:
— Вы сюда пришли не жить. А утвердиться. Хозяйкой. Как на даче. Думаете: завещание напугает, имущество нас привяжет, брак укрепит. А получилось, как всегда: война.
— Это не война, Олечка, — ласково сказала Мария Ивановна. — Это воспитание. Ты ж мне как дочь. Ну почти.
— Нет. Не как. И не почти. Я — чужая для вас. И, знаете, уже не хочу быть родной. Ни через котлеты, ни через квадратные метры.
Мария Ивановна замерла. Взгляд потемнел. Но голос остался тихим:
— Вот значит как.
— Именно. Или вы — гостья. Уважаемая, но гостья. Или я ухожу. Но не в коридор. А из этой квартиры. Насовсем.
В этот момент вошёл Алексей. С хлебом. И с усталостью в глазах, которую не спишешь на пробки.
Он услышал всё.
Ольга посмотрела на него.
— Скажи. Ты с ней, потому что хочешь. Или потому что завещание?
Алексей поставил пакет на стол. Подумал. Медленно, будто сквозь бетон.
— Мам, тебе лучше домой, — сказал он. — На дачу. На любую территорию, где ты — главная. А тут… ты вторгаешься. Слишком сильно. И если будешь так продолжать — я потеряю Ольгу. А с ней — и себя.
Мария Ивановна ничего не сказала. Только вышла. Без скандала. Без валидола.
Через неделю пришла бандероль. Внутри — завещание. Переписанное.
Теперь дача принадлежала «Алексею и Ольге — по взаимной любви, без условий и при жизни всех сторон».
