— Ты вообще меня слушаешь, Игорь? — Полина встала у окна, сжимая телефон в руке, как гранату. — Она СДАЛА мою квартиру! Понимаешь? Людям! За деньги! Без моего ведома! Кто так делает вообще?!
Игорь сидел на диване, как всегда в трениках, как всегда с ноутбуком на коленях и с выражением, как будто он тут ни при чём, он просто мимо проходил.
— Полин, ну, может, она просто… перепутала что-то? — выдавил он, не отрывая взгляда от экрана. — Ты же знаешь, у мамы всё через добрые намерения. Хотела как лучше.
— Хотела как лучше?! — у неё задрожали руки. — Она взяла ключи из ящика в коридоре, нашла каких-то людей на «Авито» и уже взяла у них деньги за год вперёд! В однушке моей теперь кто-то живёт, а я об этом узнаю из звонка от девушки, которая спрашивает, когда можно въехать. Ты считаешь, это нормально?
— Ну, не кричи. — Игорь замялся. — Просто… ну, мама сказала, что у нас ипотека, тебе всё равно эта квартира без дела простаивает, а так…
Полина села на подлокотник кресла, тяжело выдохнув. Словно ей в живот прилетело.
— Без дела? Я её сдаю! Я каждый месяц получаю деньги, откладываю, плачу за ЖКХ. Она — МОЯ. И она не простаивает. И вообще, с каких пор ты стал считать, что твоя мама имеет право принимать за меня решения?
— Полин, ну мы же семья…
— Мы? — она с иронией подняла брови. — Или ты и твоя мамочка? Потому что я уже не понимаю, где ты заканчиваешься, и где она начинается.
Тишина навалилась в комнату, как старая тяжёлая шуба. Скукожила всё вокруг.
Игорь отложил ноутбук, глядя в пол. Вид у него был как у мальчишки, которого поймали за курением. Жалкий и в то же время упрямый.
— Ты сама напрягаешься. Она просто хочет, чтобы нам было удобно. Мы бы продали твою однушку, вложили в трёшку, взяли бы ипотеку поменьше, быстрее бы рассчитались. В чём проблема?
Полина молча встала. Прошла в кухню. Достала из морозилки кусок рыбы — вчера купила, хотела на ужин пожарить. Глупая, наивная. Думала, будет ужин, будет нормальный вечер, а не вот это вот всё.
Она положила рыбу на тарелку и резко шлёпнула её на стол.
— Проблема в том, что ты меня не слышишь, Игорь. Я устала быть просто женой твоей мамы. Ой, то есть твоей. Хотя, в чём разница?
— Полин, ну ты перегибаешь…
— Перегибаю? Да ты с ней даже про туалет советуешься! Помнишь, когда унитаз протекал, ты звонил ей три раза, чтоб спросить, какой клапан лучше? Мне даже сантехника вызвать нельзя было без согласования с верховной командой!
Игорь поднял руки:
— Ну а что такого? Она опытнее…
— Она токсичная! — взвизгнула Полина. — Опыт — это когда тебе рассказывают, если ты просишь. А когда человек сам лезет в чужую жизнь и делает за тебя выбор — это называется другим словом. Диктатура. Только без формы и погон.
Он встал, пошёл за водой. Полина смотрела, как он наливает в стакан воду, делает вид, что всё нормально, как будто это не кризис, а лёгкая запарка на работе.
— А ты ей позвонила? — наконец спросил он.
— Позвонила, — хмыкнула Полина. — Знаешь, что она сказала?
— Ну?
— «Ты же сама ничего с этой квартирой не делаешь, я решила — так будет лучше. Эти ребята приличные, программисты тоже, как Игорёк, и вообще, тебе не за чем париться». Мне, Игорь. Не за чем париться. Про МОЮ СОБСТВЕННОСТЬ.
Игорь присел обратно, уставился в стол.
— Может, ну её, эту квартиру… Полина, может, ты правда слишком остро реагируешь? Деньги-то всё равно будут.
Она засмеялась. Тихо, надтреснуто.
— Вот только ты и твоя мама не поняли одной вещи. Я не про деньги сейчас. Я — про границы. Про уважение. Про то, что мне двадцать девять, я работаю, я сама себя содержу, и мне не нужна женщина, которая будет по-тихому решать, где мне жить и как.
— Она хотела как лучше, — буркнул он.
— Для кого?
Опять пауза. Длинная, как серийный фильм без перемотки.
— Ты вечно всё усложняешь, — сдался Игорь.
— А ты — вечно всё упрощаешь. До уровня «мама сказала».
Он встал. Стал нервно ходить по комнате, как будто пытался нащупать в воздухе хоть одну нормальную мысль.
— Полин, ну, может, не стоит всё так обострять? Ты ведь знаешь, какая она. Она не изменится. А мы можем просто… жить. Ну, как раньше.
— А как раньше — это как? — в голосе Полины появилась усталость. — Когда она сначала устраивает скандал из-за новых штор, потом поучает, что я не так жарю картошку, а потом обижается, что я не пригласила её в отпуск?
— Ну ты тоже часто цепляешься…
— Да, цепляюсь. За остатки уважения к себе. И знаешь, мне всё чаще кажется, что я его теряю. Вместе с правами на собственную жизнь.
На экране телефона мигнула иконка мессенджера. Новое сообщение. Полина глянула. Фото: дверь её квартиры и надпись: «Здравствуйте, мы приехали. Куда подойти за ключами?»
Она протянула телефон Игорю. Молча. Без слов. Он посмотрел — и побледнел.
— Они уже приехали?
— Да, Игорь. Они приехали. А ты всё ещё сидишь здесь и мечтаешь, что всё само как-нибудь разрулится.
Он ничего не ответил. Только потёр виски и снова сел.
Полина взяла куртку.
— Куда ты? — он вскочил.
— Домой. В свою квартиру. Туда, где, как оказалось, живут другие люди. С моим ключом. И с твоей маминой моральной индульгенцией.
— Подожди, Полин. Давай обсудим…
— Обсуждать было можно раньше. Сейчас — поздно.
Она ушла, захлопнув дверь. Не со злобой — с тяжестью. Как будто не дверь закрыла, а главу своей жизни. Или пока только абзац.
Полина стояла у подъезда своей квартиры с ощущением, будто вернулась в школу — в тот самый день, когда у неё в дневнике было сразу три двойки. Только теперь в дневнике — справка на право собственности, а двойки ставят другие. Люди, которые почему-то считают, что твоё — это не твоё, а «семейное».
Дверь открыл молодой человек в клетчатой рубашке, с лёгким запахом дорогого лосьона и выражением лица, как будто он ждал курьера с пиццей, а не хозяйку квартиры.
— Добрый вечер… эээ… — он замялся, — Вы, наверное, из агентства? Или, может, по поводу интернета?
Полина приподняла бровь. Агентство. Интернет. Ага. Сейчас ещё скажет, что ждал сантехника.
— Я — хозяйка этой квартиры, — отчеканила она, не сводя с него взгляда.
Парень смутился, за его спиной показалась девушка — миниатюрная, с хвостиком и в спортивных лосинах.
— А… как хозяйка? Нам сказала Алиса Андреевна, что квартира принадлежит её семье. Она подписала договор, взяла предоплату… мы даже шкаф собрали! — голос у девушки дрогнул.
Полина тяжело вдохнула. Всё. Ходить вокруг да около больше смысла нет.
— Ребята, не паникуйте. Вы стали жертвами одной очень инициативной мамы. У меня с собой документы, я могу вам показать — квартира оформлена на меня. И поверьте, я никому её не сдавала. То, что сделала эта женщина — это, мягко говоря, самоуправство.
— Но она взяла деньги! — воскликнул парень. — Сто шестьдесят тысяч! За полгода!
У Полины потемнело в глазах.
— Сто шестьдесят?
— Да! И сказала, что вы с мужем всё в курсе, просто вы «заняты на работе», а она помогает с бытом.
Вот это поворот, подумала Полина. Алиса Андреевна, мать-терминатор. Теперь она и риелтор, и нотариус, и семейный адвокат. Удивительно, что не привезла этих двоих на своём авто и не вручила ключи с ленточкой.
— Послушайте, — Полина говорила медленно, стараясь не сорваться. — Мне жаль, что так вышло. Но я вас уверяю: вас обманули. Я уже обратилась к юристу. Участковый тоже в курсе. Вам нужно вернуть деньги. Завтра мы едем к Алисе Андреевне, и она будет давать объяснения. Но ночевать здесь вы сегодня не можете. Простите.
Девушка вдруг заплакала. Настояще. Со всхлипами, дрожью и с тем самым звуком, как будто в горле сидит ком, и никак не выходит. Парень обнял её, посмотрел на Полину с каким-то звериным отчаянием:
— Мы продали стиралку, чтобы въехать сюда. Вы хоть понимаете, сколько мы собирали?
— Понимаю, — сказала Полина и на секунду почувствовала себя негодяем, хотя виновата она не была. — Вы не первые, кого она кидает под поезд. Я была первой.
Она оставила им номер юриста, дала свою визитку и обещала — честно, без адвокатской демагогии — помочь. А потом пошла в квартиру. Свой дом. В который не заходила почти полгода.
Кухня пахла чужими приправами, в ванной лежало полотенце с надписью «Fitness Forever», в прихожей стояли женские кроссовки. Словно вся её жизнь была кем-то вытерта, а сверху набросана чья-то другая. И самое отвратительное — поначалу она подумала, что это даже уютно.
На следующее утро Полина пришла к Алисе Андреевне. Нет, не с шашкой наголо. В джинсах, с хвостом, с документами в папке. Без истерики — как в суд. Это уже была не борьба за мужа. Это было сражение за себя.
Дверь открыла она сама. Женщина лет шестидесяти с безупречной укладкой, в модной кофте и с ухмылкой, как у начальницы, которая уже уволила тебя, но позволяет тебе допить кофе в кабинете.
— О, Полина. Какая встреча. Заходи, раз пришла.
— Я пришла не «раз пришла». Я пришла, потому что вы самовольно сдали мою квартиру. И вы это прекрасно знаете.
Алиса Андреевна развернулась и пошла на кухню, не приглашая.
— Ты опять начинаешь. Ну сколько можно устраивать спектакли? Это называется — забота о семье.
— Это называется — подделка договора, мошенничество и вмешательство в чужие дела.
— Господи, какие громкие слова. — Алиса Андреевна налила себе кофе, даже не предложив Полине. — Игорёк страдает, между прочим. Ночью не спал. Ты, конечно, не видишь, у тебя же работа, друзья, свобода. А он — в семье. Он между двух огней.
— Он страдает, потому что боится вас. Потому что живёт, как школьник, под диктовку классной. Вам нравится командовать. Вы не терпите чужой воли.
— Я не терплю глупостей. Квартира — это ресурс. Надо использовать его с умом. А ты что? Мечешься, жалуешься, истеришь. Надо же, какая современная женщина.
— Я не истерю, я защищаю себя. Я вам не сноха-домработница. Я взрослый человек. С правами. В том числе — имущественными.
Алиса Андреевна допила кофе и резко поставила чашку на стол.
— Ты хочешь разрушить семью, из-за какой-то однушки?
— Я хочу семью, где меня уважают. А не семью, где ваша подпись стоит над моей.
Тут в комнату вошёл Игорь. Невыспавшийся, с мятой футболкой и затравленным взглядом.
— Полин, давай поговорим нормально…
— Поздно. — Она показала папку. — Здесь документы. Здесь жалоба участковому. Завтра мы идём в прокуратуру, если Алиса Андреевна не вернёт деньги этим людям и не покинет арендуемую мной жилплощадь.
— Ты угрожаешь?
— Я защищаюсь, Игорь. Потому что ты — нет.
Он опустил глаза. Его мама встала, как королева, и посмотрела на Полину с каким-то презрением и одновременно… уважением? Или ей это показалось?
— Всё ясно, — процедила она. — Вы просто не понимаете, что такое семья. Сильная женщина — это беда. Вот откуда у нас разводы.
Полина взяла сумку, на ходу надевая очки.
— Нет. Беда — это когда сильная женщина слишком долго молчит.
Она вышла, громко закрыв за собой дверь. И почувствовала, что с каждым шагом ей становится легче. Не потому что победила. Потому что впервые не уступила.
Но вечером ей позвонили.
С незнакомого номера.
Мужской голос был спокойный, низкий:
— Полина Сергеевна? Это адвокат семьи Савельевых. Вам нужно срочно приехать. Сегодня. Есть важная информация по квартире.
Полина ехала в такси, сжав ремень безопасности, как будто он мог остановить крушение, которое уже давно началось. За окном проплывали унылые московские дома — один скучнее другого. Внутри — ватная тишина, в которой пульс стучал в висках.
Адвокат семьи Савельевых. Какие, к чёрту, Савельевы?
Когда таксист притормозил у подъезда в Перово — непримечательный район, где каждый дом был «таким же», как соседний, — Полина вдруг вспомнила, что не пообедала. И не завтракала. И, скорее всего, с ужином тоже не заладится. Потому что — Алиса Андреевна.
Дверь открыл мужчина лет шестидесяти, в аккуратном джемпере, с безупречно выбритым лицом и чуть прокуренным голосом.
— Полина Сергеевна? Спасибо, что приехали. Проходите, не разувайтесь — у меня тут холодно, как в прокурорской душе.
Он усмехнулся. Как будто в этой всей ситуации был хоть один повод для иронии.
— Вы кто вообще?
— Адвокат. Михаил Аркадьевич Савельев. В недавнем прошлом — друг покойного мужа Алисы Андреевны. В настоящем — юридический представитель по вопросам собственности, включая ту самую квартиру.
Полина замерла.
— Простите, что вы сказали?
— Садитесь, пожалуйста. У меня тут чай на ромашке. Очень помогает, когда мир рушится под ногами.
Она не села. Смотрела на него, как на сумасшедшего.
— Вы хотите сказать, что Алиса Андреевна что-то там завещала? Или будет завещать? Или…
— Нет-нет, ничего столь поэтического. Всё проще. Квартира, в которой вы живёте и которая по документам — ваша, действительно была передана вашей бабушке в наследство. Но. И вот тут, как вы любите, начинается «но». До этого она принадлежала вашей матери. А ещё до этого — была частью совместного имущества, записанного на Алису Андреевну и её первого мужа. То есть… — он вздохнул, как хирург перед ампутацией. — Юридически у Алисы Андреевны могла быть доля. Но она о ней не заявляла. До сегодняшнего дня.
— Это бред! — выдохнула Полина. — Я всё проверяла. Бабушка вступила в права наследства официально. Никаких споров, ни судебных тяжб. Всё прозрачно.
— Оно-то да. Но недавно появился один документ, подтверждающий, что при приватизации была допущена ошибка. И что…
Он замолчал. Она сама договорила:
— …Алиса Андреевна подала иск?
— Угу.
Полина села. На корточки. Потому что ноги отказались держать.
— Простите… она подала на меня в суд?
— На восстановление доли. То есть — хочет признать свою часть квартиры законно принадлежащей ей. А потом, разумеется, продать. Свою часть.
Полина не знала, смеяться или плакать. То есть, по логике Алисы Андреевны, она — сноха — должна жить в одной комнате, а её свекровь — в другой? Они что, по очереди ванну делить будут?
— Она… сумасшедшая, — выдохнула она. — Ей лечиться надо, а не иск подавать.
Михаил Аркадьевич пожал плечами.
— Она не глупая женщина. Просто однажды потеряла контроль. И с тех пор считает, что имеет право управлять не только сыном, но и его женщинами. Скажите, Полина… — он наклонился вперёд, — а вы никогда не задумывались, почему Игорь такой?
Полина резко подняла глаза.
— Вы о чём?
— О том, что он — её проект. С детства. Безотцовщина, гиперопека, наказание любовью. Он не ваш. Он — её.
Полина ехала домой пешком. И впервые за долгое время — плакала. Не громко, не театрально. Просто слёзы катились по щекам, и ей было наплевать, что люди смотрят. Пусть смотрят. Пусть думают, что у неё умер кто-то. Потому что, по сути, так и было.
Дома ждала тишина. И сообщение от Игоря:
«Мама в больнице. Давление. Она говорит, ты довела её. Нам надо поговорить».
Полина долго смотрела на экран. Потом написала:
«Поговорим в суде».
И — заблокировала номер.
Она не спала всю ночь. Перебирала в голове всё — от первого поцелуя с Игорем, до того вечера, когда он молча протянул ей ключи от своей квартиры, сказав: «Теперь ты — моя семья». Ах, какая глупость. Он же не уточнил — первая или вторая семья. А, возможно, дополнительная.
Суд назначили на пятницу.
Алиса Андреевна пришла в безупречном сером костюме и с лицом вдовы нефтяного магната. Игорь был рядом — взъерошенный, подавленный, как мальчик у директора. Он не смотрел на Полину. Вообще. Ни разу.
Судья, женщина лет пятидесяти с голосом, способным разрезать консервную банку, слушала внимательно. Потом зачитала:
— «В удовлетворении иска отказать. Право собственности закреплено за Полиной Сергеевной».
У Полины перехватило дыхание.
Алиса Андреевна не пошевелилась. Лишь губы чуть поджались. Словно она не проиграла. Просто отложила следующую атаку.
На выходе из зала Игорь подошёл.
— Полин… я не знал, что она подаст. Честно.
— Зато теперь ты знаешь, на что она способна. Поздравляю, Игорёк. Ты её сын до конца.
— Я… хочу всё исправить. Вернуться. Мы можем…
Она посмотрела на него. Долго. И увидела — не мужчину, которого когда-то любила. А мальчика, который так и не вырос. Который боится, стыдится, врет сам себе. Который будет молчать, когда её снова будут рвать на части.
— Нет, Игорь. Мы не можем. Ты вернёшься туда, где тебе уютно. Под крыло. А я… я останусь одна. Но хотя бы настоящая.
Он стоял, пока она уходила. Не окликнул. Не побежал. Просто стоял.
Прошёл год.
Полина живёт в той самой квартире. Сделала ремонт. Сдала её в аренду — уже сама, официально. А сама переехала в новую, поближе к метро и подальше от прошлого.
Иногда она встречает Игоря. На улице, случайно. Он здоровается, она — кивает. Алисы Андреевны рядом нет. Говорят, она переехала к новому мужу. Пожилой военный пенсионер. С характером.
Иногда Полина думает: а может, всё было зря? Может, надо было промолчать? Подстроиться? Удержать?
Но потом включает чайник, заваривает мяту и садится у окна. И улыбается.
Потому что одиночество — это не проклятие. Это свобода.
И если бы ей пришлось снова пройти этот путь — она бы всё сделала точно так же.
Потому что иногда, чтобы спастись, нужно не спасать брак.
А спасать себя.
