— Ленка, скажи честно… ты правда всех вытурила? Даже Андрея?!
— Ага. Чемодан — вокзал — мама, как говорится. Хватит. Я им не санаторий. Я программист, а не дежурная по счастью для их семейных гастролей.
— Ой, слушай, я тебя умоляю, не шуми, а то мама проснётся! — шепнул Андрей, бегая по кухне босиком в растянутой футболке с каким-то выцветшим логотипом.
— А почему это мама проснётся, а не моя жена уже третий день не спит нормально? — я повернулась к нему, держа в руках подгоревшую сковородку, в которой вчерашняя гречка решила умереть героически.
Тишина. Даже холодильник застеснялся и перестал шуметь.
Дело было не в гречке, конечно. А в том, что третий день в нашей спальне кто-то храпит так, что рвутся пакеты для заморозки в морозилке. И этот кто-то — Валентина Григорьевна, мать моего мужа, женщина суровая, как солдатские портянки. Приехала «на недельку, помочь с домом», и тут же разложила вещи в шкафу, повесила свой халат на мою сторону кровати и заявила, что «в нашем возрасте спать в одной комнате с мужчиной — моветон».
Наш возраст. Моему мужу — 54. Мне — 49, но я пока не нуждаюсь в помощи с ходунками. И уж точно не собиралась, покупая дом у моря, делить спальню со свекровью.
И да, я сказала «покупая», потому что покупали мы его на мои деньги. Ну ладно, на «наши», но ипотека оформлена на меня, и материнский капитал сюда никто не вкладывал. А значит, я имею право на хотя бы на подоконник в своей спальне, не занятый банками с её календулой.
— Лен… Ну подожди, ну что ты начинаешь? Ну правда, ты же знаешь маму… — Андрей потёр лоб и сел за кухонный уголок, откинувшись так, будто пахал землю, а не стелил постель на раскладушке своей сестре, которая тоже внезапно приехала «на день-два, отдохнуть».
Ах да. Светлана. 45 лет, два развода, трое детей от двух браков и один внук от старшего сына, которого она, конечно, очень любит, но видеть его предпочитает по скайпу. Света всегда говорила, что море её лечит. Особенно, если лечь к нему поближе, желательно в гостях, где не надо готовить и платить за отель.
— Андрей, объясни мне, вот честно: это что, сезон гостей объявлен, а я не в курсе? Или у нас на лбу написано: «Добро пожаловать, у нас чисто и кормят»?
Он молчал. Потому что знал: если скажет «Ну ты же сама хотела дом у моря», я его, не раздумывая, этим подгоревшим ковшом и приложу.
Нам с Андреем, вообще-то, повезло. Познакомились в сорок с хвостиком, без всяких сайтов и приложений — просто столкнулись в супермаркете, он с тележкой, я с капустой. Слово за слово — и как-то пошло. Он — инженер, сейчас на удалёнке консультирует по проектам, я — программист. Работали оба из дома, дети взрослые, внуков пока не дали, да и не очень-то и ждали. Решили: хватит снимать, пора своё. Купили дом под Геленджиком. Дом скромный, но уютный, с садиком, с террасой, с видами, которые я хотела с детства. Не для гостей, а для себя. Для нас.
Но уже в первую неделю в нашем доме появилась мама.
Потом Света.
Потом Миша.
Миша — это брат. 50 лет, развод два года назад, живёт в Москве, но периодически «устает от суеты» и приезжает «проветриться».
— Леночка, у тебя нет тапочек побольше? Эти мне жмут, — кричит он из ванной, пока я сижу на коленях перед котлом, потому что утром у нас внезапно отключилось горячее.
— У меня нет ничего побольше, кроме раздражения, — бурчу я, и, кажется, котёл меня понял: включился с жалобным пыхтением.
Когда Миша приехал, я надеялась, что это максимум на выходные. Но когда через неделю он заявил, что «купил тут дешёвый абонемент в спортзал», я поняла: человек обустраивается.
И пока я работаю — сижу ночами с заказчиком из Канады — днём в доме ходят, топают, швыряют мокрые полотенца, устраивают семейные разговоры на тему «а почему Ленка такая нервная». Иногда они шепчутся. Иногда просто молчат, но так, что я чувствую: обсуждают.
А Андрей… Андрей всё тише. Он как будто и не живёт тут, а ходит между мной и ними, как буферная зона. Сначала пытался объяснять, потом просто избегал разговоров. И я его понимаю. Потому что я сама уже устала от того, что каждое утро в ванной — очередь. Что в холодильнике всегда чей-то салат. Что мой дом — это больше не мой.
— Я думаю, нам надо поговорить, — сказала я вечером, когда все улеглись. Мы с Андреем вышли на террасу, я наливала себе бокал вина, он — как всегда — травяной чай.
— О чём? — спросил он, не поднимая глаз. Стал похож на собаку, которую только что поругали за тапки.
— О том, что я больше так не могу. Это мой дом. И я не хочу в нём жить в коммуналке. Мне не 25, чтобы делить пространство и терпеть.
Он посмотрел на меня, как на учебник по физике. Сложно, скучно и непонятно, зачем это всё.
— Ты хочешь, чтобы я выгнал свою мать?
— Нет, — сказала я и поставила бокал на перила. — Я хочу, чтобы ты решил, ты живёшь со мной или с ними. Я не против, чтобы кто-то приехал на день-два. Но они живут тут. Месяц. Без конца. С претензиями. С комментариями. С запахом Валентиновских капель на подоконнике.
Он молчал.
И в этот момент где-то в доме что-то грохнуло — кажется, Светлана уронила утюг.
И я не выдержала.
— Всё. — Я поднялась и пошла внутрь. — Всё, Андрей. Я не буду жить в этом балагане.
И вот тут он сказал.
— Может, тебе и правда надо немного уехать? Отдохнуть.
Я остановилась.
— Это ты сейчас что сказал?
— Ну просто… чтобы ты… пришла в себя. Ну… помолчала. Мама говорит, ты раздражительная стала, — добавил он тихо, как будто оправдывался не передо мной, а перед кем-то невидимым.
А я молча подошла к спальне, открыла шкаф, вытащила чемодан. Задумалась. И… нет, я не стала собирать вещи.
Я вышла в гостиную, посмотрела на Мишу, который развалился на диване с ноутбуком.
На Свету, которая расчесывала волосы и смотрела свои сторис на телефоне.
На Валентину Григорьевну, которая вязала носок и тихо, но с укором покачивала головой.
— Послушайте, — сказала я громко. — Все. Завтра вы уезжаете. Все. Без исключения. Это мой дом. И я не спрашиваю разрешения.
Тишина была такой, что даже комар на стене затих от страха.
— Леночка, ты что… — начала свекровь.
— Утром. Такси. До автостанции. А дальше — как хотите. Но тут вам больше не курорт.
Я пошла спать. В спальню, с закрытой дверью.
И да, я впервые за месяц выспалась.
Утро началось с гробовой тишины. Подозрительной. Знаете, как в фильмах: когда всё слишком спокойно — жди беды. Только у нас беда выглядела как Света, стоящая на кухне в моём халате и жарящая яичницу. Смущённой она не выглядела.
— Доброе утро, — сказала она, даже не обернувшись. — Надеюсь, ты остыла.
— Остыла, — кивнула я, доставая из холодильника масло. — И холодильник, кстати, тоже остыл, потому что вы опять не закрыли дверь. Надеюсь, тебе будет вкусно без сыра и колбасы — я их выкинула.
Света вздрогнула, наконец обернулась.
— Ты что, совсем, что ли?
— Да, — ответила я с такой спокойной уверенностью, что сама себе позавидовала. — Совсем. Всё. Веселье закончилось. К полудню, чтобы никого не было.
Она уставилась на меня, как на вирус. Потом фыркнула и пошла в комнату — будить брата. Миша вывалился с матрасом и подушкой в руках, недовольно морщась.
— Лен, ну не драматизируй, а? Что мы тебе — чужие, что ли?
— Чужие. Именно. Вы мне — чужие. И давно.
И тут появился Андрей. В своей любимой майке с вытянутым воротом, в шортах и с лицом, на котором было написано «я вообще не готов к этому утру».
— Ты серьёзно? — сказал он. — Ты выгоняешь мою семью?
— Нет, Андрей. Я защищаю себя. И, если хочешь знать, свою психику. Я месяц живу как в аншлаге: чужие носки в ванной, чужие тапки на крыльце, чужие мысли в моей голове.
— А ты не думала, что они просто хотели помочь?
— Помочь?! — я рассмеялась. — Помочь чем? Валя каждый день критикует, как я режу салат, Света открывает мою косметику, а Миша считает нормальным сидеть в трусах на моём диване! Помочь, блин… мне легче пиявки на лицо налепить.
Свекровь появилась на кухне последней. В шали, с губами, сжатыми в одну упрямую линию.
— Я знала, что ты эгоистка, — сказала она, аккуратно сев на табурет. — Я сразу сказала Андрюше: не та это женщина. Холодная. Карьеристка. С домом не справится. Внуков не родит.
Я медленно положила вилку на стол.
— Я, Валентина Григорьевна, внуков не обещала. Дом — мой, и я с ним справляюсь, пока в нём не бегают трое взрослых бездельников с амбициями на пожизненное поселение. Всё. Заканчиваем цирк.
И тут — внимание — Андрей вдруг сказал:
— Мам, ну правда… Может, правда соберётесь? Ленке тяжело. Мы же просто приехали, а она… Ну, она не готова была.
Я повернулась к нему.
— Ты только что стал мужчиной, — сказала я с сухим смешком. — Только лет на десять позже, чем надо было.
Он смутился. Но слов назад не взял. А Света с Мишей уже начали швыряться вещами.
Свекровь, правда, собралась не сразу. Сидела, как старая статуя у фонтана, только вместо воды — укор. Но к обеду все ушли. Да, ушли.
Дом опустел.
А Андрей остался. Сел на крыльцо, закурил. Хотя не курил лет пять.
Я стояла в дверях и смотрела на него.
— И что дальше? — спросил он.
— Дальше — по-честному. Или ты живёшь со мной. Или возвращаешься к маме. Без полутонов.
Он долго молчал.
— Мне надо подумать.
— У тебя два дня, — ответила я. — Потом дверь закроется. И ключи поменяю.
Следующие два дня я дышала. Просто дышала.
Впервые за долгое время я слышала, как по утрам поют птицы, а не как Света говорит по громкой связи. Я читала. Работала. Пила кофе на террасе — и никто не просил «ещё одну кружечку, а то у вас вкусный».
А Андрей ходил по дому, как призрак. Смотрел на стены. Иногда пытался заговорить. Но мы оба знали: поздно.
На третий день он подошёл ко мне в коридоре.
— Я не могу между тобой и семьёй выбирать, — сказал он, тихо.
— Ты не выбираешь. Ты просто уходишь. И это тоже выбор.
Он кивнул. Собрал сумку. Не суетился. Не оправдывался. Только у двери обернулся.
— А если я всё пойму? Вернусь?
— Дом будет стоять. А вот я — не факт, — ответила я.
Он ушёл.
Осталась я. Одна. Но впервые — дома.
И знаете что? В ту ночь я пекла блины. Для себя. И была счастлива.
А утром я заблокировала всех в мессенджерах и пошла купаться. Море приняло меня как родную. Без претензий и замечаний. Без свекровей и сестёр. Просто волны, тишина — и я.
Первые две недели после отъезда Андрея были похожи на медовый месяц с самой собой. Я ела, когда хотела. Спала на своей половине кровати, не слыша его ночного храпа. Смотрела фильмы без комментариев «опять твоя тоска». Работа спорилась, даже интернет ни разу не подвис — как будто вселенная говорила: «Ты всё сделала правильно, Леночка, держись».
Я держалась. Уверенно. Спокойно. А потом пришло письмо.
Сначала я подумала — очередная рассылка: скидка на обои, акриловые ванны, очередной хлам. Но нет. Письмо было бумажное, с надписью от руки. Строгий, наклонный почерк.
От Валентины Григорьевны.
Я стояла на кухне, письмо в руке, кофе в кружке, сердце — в пятках.
Открыла.
«Елена.
Мы всей семьёй считаем, что ты поступила низко. Андрей сейчас у нас, он подавлен, потерян.
Ты разрушила его жизнь.
И ради чего? Ради своего уюта и амбиций?Он много лет шёл за тобой.
А ты выбрала одиночество.
Мы предлагаем тебе вернуться в семью.
Но уже по нашим правилам.
Дом ты купила на совместные средства. Значит, он общий.
Подумай хорошенько, прежде чем отрезать всё окончательно.Валентина Г.»
У меня затряслись руки. Я reread это убожество трижды. Потом ещё раз. И всё равно не могла поверить — она что, угрожает?
Сначала я думала промолчать. Не отвечать. Умнее же. А потом… поняла: нет. Я уже не та, которая молчит и глотает. Ответ нужен. Себе — в первую очередь.
И я поехала. В их город. Не предупреждая. На поезде, ночью. Десять часов одиночества, отточенного ответа и повторов в голове: «ты не сойдёшь с ума, ты просто отстаиваешь себя».
На следующее утро стояла у двери их старой двушки. Открыла Валентина Григорьевна. Как всегда — с выражением: «опоздала на похороны, причём свои».
— А, явилась, — сказала она, отступая вглубь коридора.
В квартире стоял запах квашеной капусты и обиды. Андрей сидел на кухне, смотрел в чашку. На вид похудел. Но лицо то же — безвольное, потухшее.
— Я прочитала твоё письмо, Валентина Григорьевна, — начала я. — И вот что скажу.
— Дом мой. Куплен на мои деньги. Андрей внес двадцать процентов. Остальное — ипотека, которую платила я. Документы у меня. И юрист тоже.
Она прищурилась.
— Мы поговорили с адвокатом. Совместно нажитое.
— Только не в браке, — сказала я спокойно. — Дом оформлен на меня. Андрей не вписан в собственники. Так что, как бы вы ни играли в «семейный совет» — это не суд. А я — не жертва.
Света вышла из комнаты, явно подслушивая. Её голос был как дешёвый парфюм — липкий и навязчивый:
— Ой, да брось ты! Всё равно одна останешься! Тебе пятьдесят — кому ты нужна?!
Я повернулась к ней.
— А вот это, милая, звучит как зависть. Потому что мне одной хорошо. А ты всё ещё цепляешься за мамины кастрюли и чужие дома.
Миша рявкнул с дивана:
— Деньги решают, да? Всё измеряется баблом?
— Нет. — Я подошла к Андрею. — Измеряется уважением. К себе. К другому. А ты, Андрей, если хочешь вернуть нас, — говори сам, не через родню. А если молчишь — значит, выбор сделан.
Он поднял глаза. В них — пусто.
— Я не готов жить без семьи, — сказал он. — Без них. Без тебя.
— Так нельзя и рыбку съесть, и в лодку не сесть, — пожала я плечами. — Выбирай. Здесь и сейчас. Или ты едешь со мной — и ставишь границы. Или остаёшься здесь — и тогда навсегда.
Пауза была длинной. Как поезд, уходящий с перрона.
— Я остаюсь, — тихо сказал он.
Я кивнула. Не расплакалась. Не рухнула. Просто развернулась и ушла. В этой тишине было всё: конец, освобождение, начало новой жизни.
Вернувшись домой, я поменяла замки. Записалась к юристу — пусть оформит бумагу, что всё моё. Поменяла номер. Завела кота — Рыжик сразу понял, кто тут главный.
Я больше не женщина, которая ждала, терпела или надеялась. Я женщина, у которой есть дом. И голос. И выбор.
И этот выбор — быть собой. Без их истерик. Без их запахов. Без их посягательств на мою душу и мебель.
На следующий день в дверь позвонили.
Письмо. Курьер.
На нём — «С Новосельем! От бывших родственников. Надеемся, ты счастлива».
Я взяла ручку. Написала прямо на конверте:
«Счастлива. Особенно без вас.»
И вернула обратно.
