— Лен, а давай без паники, — Артём ковырял вилкой котлету и делал вид, что ничего страшного не произошло. — Ну, может, она просто спросила. Не настаивает же…
— «Переведи на эту карту. К понедельнику должны быть деньги». Это у тебя «не настаивает»?! — Елена уставилась на мужа, как на школьника, списавшего контрольную у двоечника. — Я, значит, полгода в отпуске себе отказываю, бонусы складываю, ты сам говорил: отдохнём осенью. А теперь мама решила, что ей нужнее?
На кухне запах жареного масла мешался с напряжением. Окно было приоткрыто, из подъезда доносился чей-то крик — то ли ругались соседи, то ли кто-то кого-то звал. Но Елена слышала только звон в висках.
Ей было тридцать один, она работала в клининговом агентстве менеджером — не супер-гламурно, но стабильно. Утром — в офис, вечером — домой. Долги по ипотеке — позади, деньги на карте — свои, кровные. И вдруг — «дай». Без объяснений. Без логики. Просто — ты же семья.
— Ну, ей правда ремонт нужен, — вздохнул Артём, почесав затылок. — Там ведь всё с советских времён, плитка в ванной отваливается…
— А у нас в отпуске, значит, люстры на голове не падают? — Елена встала, подошла к мойке, с грохотом бросила туда тарелку. — Ты знаешь, сколько стоит поездка в Питер на двоих с гостиницей? Или тебе мама с её серыми стенами ближе, чем я?
Артём поморщился, как от зубной боли. Был он не злой, нет. Но вот этот его вечный «давай как-нибудь помягче», «ну, зачем конфликтовать» — Елена с годами начала это ненавидеть.
Свекровь, Светлана Геннадьевна, была женщина боевого типа. На пенсию она ещё не вышла — трудилась в бухгалтерии местной школы, и всю жизнь считала себя незаменимой. Внуков не было, здоровья — побольше, чем у некоторых молодых, зато характер… Так себе. Привыкла командовать. Сынок у неё — золотой, а Елена… Ну, «ничего так, работает, не пьёт», но не семья же это, если бабушке «на унитаз денег жалко».
Собственно, к ремонту свекровь подбиралась давно.
— Вот вы с Артёмом ремонт сделали, красиво! — говорила она ещё весной, разглядывая их плитку на кухне. — У нас-то всё старьё. Но я потерплю, конечно. Мы-то привыкшие. У нас не принято деньги транжирить, как у молодёжи…
Это было тонко, но ядовито. И с каждым месяцем её намёки становились прямолинейнее. А теперь вот — пожалуйста. Не намёк, а требование.
«Ты же сберегала. Я знаю» — вот это Елену вообще добило. Как она узнала? Неужели Артём проболтался? Или…
— Артём, ты ей говорил, что у меня сбережения есть?
— Ну… Не специально, — замялся он, отводя взгляд. — Просто… она спросила, мол, как у вас с деньгами, я сказал — ты откладываешь. Я не думал, что она…
— Ты всегда не думаешь, пока оно не бахнет, — Елена скрестила руки на груди. — Слушай, ты вообще понимаешь, как это звучит? Она считает мои деньги общими. Не нашими с тобой, а — семейными. Её, твоими и моими. А я — как банкомат. Удобно, да?
— Да ну что ты начинаешь, — Артём потянулся за чаем. — Не драматизируй. Это ж мама. У неё, может, реально край. Ну давай… если не двести, хотя бы сотку переведём?
— Мы переведём? Или опять я?
Он замолчал.
Вечером Елена долго лежала на диване, уставившись в потолок. Телефон мигал на тумбочке. Новое сообщение от Светланы Геннадьевны.
«Ты же понимаешь, я бы не просила, если бы могла сама. Но я вас растила, воспитывала, отдавала всё. Сейчас моя очередь. Или у нас в семье каждый сам за себя?»
И вот эта последняя фраза… Как наждак по сердцу.
Каждый сам за себя.
Да. Так и есть. Елена сама за себя. Потому что если не она — никто не будет. Потому что её отпуск — это её право. Потому что никто не имеет права считать её деньги обязательными к распределению.
На следующий день она специально задержалась на работе. Поужинала в кафе, съела какой-то пересоленный суп, злая, но спокойная.
Вернулась домой — и застала сцену.
На кухне сидела свекровь. Прямо в их квартире. Без предупреждения. С сумкой, в пальто и резиновых калошах (хотя на улице было сухо). Артём сидел рядом, как первоклашка на родительском собрании.
— О, пришла, — Светлана Геннадьевна встала. — Я решила лично поговорить. Потому что это уже не смешно.
— А мне с первого сообщения не смешно, — сухо ответила Елена, скидывая кроссовки. — Привет, Артём. Почему мама у нас?
— Она… пришла… поговорить, — пробормотал он.
— Ну, давай. Я вся внимание, — Елена бросила сумку в прихожей, прошла в кухню и встала напротив.
— Значит так, — начала свекровь, поправляя очки. — Я не понимаю, почему ты, молодая здоровая женщина, не можешь помочь. Это ненормально. Мы семья или кто?
— Семья — это когда уважают границы, — перебила Елена. — А не когда вторгаются с шантажом и моралью.
— Ты мне сейчас хамишь?
— Нет. Я тебе отказываю. Вежливо. И окончательно.
— А деньги ты куда денешь? На губы свои очередные? Или на сумку? У тебя и так всего хватает!
— Это мои деньги, Светлана Геннадьевна. Мои. И я ни перед кем не обязана отчитываться. Хоть на лотерейные билеты, хоть в копилку. Я за них работала. Не вы.
— Я тебя к себе как дочку приняла! А ты? Сыночка моего натравливаешь, мозги ему промываешь! Да я бы на твоём месте…
— А вы не на моём. И слава Богу.
Она не кричала. Говорила тихо, с ледяным спокойствием. Потому что если начнёт кричать — взорвётся.
— Артём, — она повернулась к мужу. — Либо ты объяснишь своей маме, что у нас в доме есть границы, либо мы с тобой больше не живём вместе.
— Что?! — хором ахнули оба.
— Ты всё слышал. У меня был предел. Он наступил. Я не против помогать. Но я не обязана. И не дам собой командовать. Ни тебе, ни ей.
Свекровь вскочила:
— Да ты ведьма! Ты… хочешь разрушить семью!
— Я хочу сохранить свою психику. Всё остальное — побочный эффект.
Сумка всё ещё лежала в прихожей. Елена надела кроссовки и взяла ключи.
— Я погуляю. А вы тут решите, кто в этой квартире живёт, а кто — командует. Потому что со мной — так больше не будет.
Дверь хлопнула.
***
— Мам, ну ты чего начинаешь опять? — Дима растерянно переминался в дверях кухни, где Лена в халате и с взъерошенными волосами наливала себе вторую чашку кофе.
— Я начинаю?! — Валентина Васильевна чуть не захлебнулась от возмущения, выходя из комнаты с телефоном в руке. — Это она начинает! Я всего лишь спросила, есть ли у неё совесть. Двести тысяч — неужели много для родной свекрови?!
Лена молча отпила кофе, медленно, с шумом, как делала всегда, когда собиралась взорваться.
— Я тебе не родная, Валентина Васильевна. Вы меня путать начали. Я вам не дочь, и ваши капризы оплачивать не собираюсь. Моя совесть — при мне. А вот с чувством меры у вас, извините, беда.
— О, началось! — свекровь всплеснула руками. — Я для вас, молодых, всё! Кредит за вашу свадьбу на мне! Посуду золотую выбирали, ресторан — как на княжеском венчании. А теперь мне даже стены в ванной покрасить не за что!
— Мам, хватит! — Дима подошёл ближе, нервно потирая затылок. — Я тебе сказал — я помогу с ремонтом. Лена тут при чём?
— А при том, — она ткнула в сторону невестки пальцем с ярко-малиновым ногтем, — что у неё деньги лежат, она сама мне хвасталась! «Откладываю, на всякий случай», говорила. Вот и случай — родная мать мужа в развалюхе живёт, плитка отваливается, унитаз течёт, как из фонтана!
— Ага, — тихо вставила Лена. — А давайте дальше продолжим: может, я ещё продукты вам ежемесячно возить буду? Или коммуналку оплатить? Или абонемент в салон подарить, чтобы уж всё сразу?
— Ты, смотри, как заговорила… — свекровь прищурилась. — Это ты так благодаришь за сына? Который тебя, между прочим, с работы по вечерам встречает? Машину тебе починил? Маме твоей розы на восьмое марта дарил?
Лена молчала. Губы у неё сжались в узкую нитку. Она знала — если сейчас не уйдёт, наговорит такого, что потом не отмоется.
Она ушла в спальню, захлопнув за собой дверь. И тут же — снова: динь-динь — сообщение от Валентины Васильевны:
«Ну что, подумала? Жду перевода до вечера. Смета у меня на руках. Мастера готовы приступить в понедельник.»
— Сволочь… — прошептала Лена, бросив телефон на кровать. — Ультиматумы, мать их.
Три дня прошли в напряжённой тишине. Дима ходил по квартире, как кот по раскалённой крыше. Лена делала вид, что у неё много срочных дел. Сидела с ноутбуком, звонила по работе, срывалась на детей — на соседских, которые бегали по лестничной клетке.
На четвёртый день — взрыв.
— Я больше не могу! — она кинула тарелку в раковину с такой силой, что та отскочила и покатилась по полу. — Я не позволю ей хозяйничать в нашей жизни, ты понял?
— Лена… ну давай спокойно…
— Спокойно?! — она повернулась к нему, глаза горели. — Она шантажирует нас! Тебя! Меня! Ты даже не в состоянии ей сказать «нет». Знаешь, что самое мерзкое? Что ты, взрослый мужик, поддакиваешь ей, лишь бы не было скандала! А у меня уже — выгорело всё. Мне противно приходить домой, потому что я знаю: или ты будешь смотреть виноватыми глазами, или она напишет очередную гадость!
— Да не поддакиваю я… — пробормотал он. — Я просто хочу, чтобы всё было нормально.
— Не будет «нормально», пока ты не расставишь границы! — Лена перешла на шёпот, сжав кулаки. — Я не твоя мама. Я твоя жена. Я не обязана кормить её капризы и платить за её влажные фантазии про новый кафель и гидромассажный душ.
— Ну ты ж понимаешь, она одна, ей тяжело…
— Тяжело — иди и помоги. Своими. Деньгами. Своими руками. Знаешь, что я сделаю? Я поеду. На неделю. Мне надо подумать.
Лена уехала в Подмосковье, к своей тёте. Дом, сад, клубника на грядках, соседки в халатах. Спокойствие и тишина. А главное — отсутствие сообщений от Валентины Васильевны.
Первый день — блаженство. Второй — ощущение свободы. На третий — звонок от Димы:
— Лена, привет… Слушай, тут мама перенесла плитку. Её увезли в больницу. Сказали, растяжение связок, лежать три дня. Я её к нам привёз.
— Ты что? — Лена резко села. — В нашу квартиру? Без моего согласия?
— Ну а куда её? Я один не справлюсь. Надо бульон варить, компрессы делать… Она лежит, ей больно.
— У тебя одна забота — мама. А у меня? У меня — стресс, давление, бессонница. Ты когда последний раз спросил, как я?
— Лена… ну…
— Знаешь что. Возвращаться я пока не собираюсь. У вас там теперь «больница имени Валентины Васильевны». Я не санитарка. И не банкомат.
Она сбросила звонок.
К вечеру пришло сообщение от свекрови:
«Ты поступаешь жестоко. Когда ты попадёшь в беду, я не буду злорадствовать. Но ты поймёшь, как больно остаться без поддержки. Я просто просила о помощи. Но ты сделала из меня врага. Поздравляю.»
Лена сидела на веранде, в пледе, с чаем. Читала и чувствовала, как внутри поднимается злость. И вместе с ней — решимость.
Через два дня она вернулась. С порога услышала голос Валентины:
— О, явилась… На один день раньше, чем думала…
— Да, явилась. И с новостями. — Лена прошла в комнату, бросила сумку на пол. — У меня свои границы. И ты их больше не переступишь. Ни намёками, ни угрозами, ни обмороками. Ты не обязана мне, я — тебе. Всё.
— Это ты сейчас мне так в лицо? — свекровь приподнялась с подушки, глаза округлились.
— Именно так. — Лена кивнула. — И если ещё раз увижу, что ты пишешь мне с требованиями, — я тебя везде заблокирую. И жить ты будешь сама. Или с Димой — если он выберет. Потому что я так больше не хочу.
Тишина была такая, что в ней можно было услышать, как капает кран на кухне.
Вечером, когда Лена вышла из душа, Дима стоял в коридоре, растерянный, как школьник, которого застали за курением.
— Ты ей это всё всерьёз сказала?
— А ты думаешь, я для сцены? — она вытирала волосы полотенцем. — Устала, Дим. Очень. Я хочу жить без постоянного ощущения, что меня дёргают, используют, проверяют. Мы с тобой — семья. Но если ты всё ещё под маминым каблуком — мне одной будет легче.
— Я поговорю с ней.
— Поговори. Только учти: это уже не разговоры. Это последствия. Я могу уйти, если ты не определишься, кто для тебя важнее: жена или её накопления.
Дима медленно кивнул. И в его глазах впервые промелькнуло что-то похожее на взрослость.
***
Прошла неделя. Лена держала обещание — никаких разговоров, никаких обсуждений. С Валентиной Васильевной общался только Дима. И то — по минимуму. Атмосфера в квартире была натянутой, как струна на скрипке.
Лена вставала рано, одевалась строго и уходила на работу, не оставляя ни записок, ни намёков. Вечерами сидела в кафе или прогуливалась по району, лишь бы не возвращаться домой пораньше.
Однажды вечером она зашла в квартиру и услышала:
— Лена, подойди, пожалуйста.
Свекровь сидела в кресле с подушкой под ногой. Смотрела на невестку, как будто та была врачом, который поставил неправильный диагноз.
— Я тут подумала… может, я была резковата. Просто тяжело, когда ты один. А ты — молодая, красивая, с характером… Привыкла, что всё по-вашему.
— У вас извинения или новая провокация? — спокойно спросила Лена, снимая обувь.
— Я говорю, как есть. И да, я была неправа в том, что требовала деньги. Но я же мать. И мне больно видеть, как меня отталкивают. Впрочем, я уеду на следующей неделе. Пусть вам будет легче. Может, тогда и брак ваш спасёте.
Лена ничего не ответила. Просто ушла в спальню.
Поздно ночью Дима зашёл с бокалом воды и тихо сел на край кровати.
— Она действительно уедет. Вроде всё уже решила.
— Хорошо, — коротко сказала Лена.
— Но ты же понимаешь, она это из-за тебя… То есть, чтобы тебе было легче. Чтобы нас спасти.
Лена подняла на него глаза.
— Нас спасти должен ты. Ты должен был сказать ей «нет» ещё в первый день. А не прятаться за мою спину и ждать, что я за тебя всё решу.
Он молчал. И впервые за долгое время это молчание не раздражало Лену — оно казалось честным.
Наутро свекровь уехала. Ни сцен, ни драмы. Только тяжёлая тишина в коридоре. Чемодан на колёсиках. Дима помог донести до такси. Она даже не обернулась на прощание.
Вечером Лена пришла с работы и увидела записку:
«Прости. Я подвёл тебя. Я не сразу понял, что ты не обязана быть всем для всех. Теперь понял. Постараюсь быть мужем, а не сыном. Если ещё не поздно».
Она села на диван и долго смотрела в окно.
Поздно — это когда ты больше не чувствуешь злость. А только пустоту.
Но сейчас в ней всё ещё что-то теплилось.
Через неделю, в пятницу вечером, Дима пришёл с пакетом продуктов, вино, сыр, что-то ещё. Варил пасту, жарил курицу. Лену не трогал — просто готовил. А потом позвал:
— Просто поужинай со мной. Не как с мужем. Как с человеком, который хочет начать всё сначала. Без мамы. Без давления. Только ты и я.
Лена молча села. Поела. Посмотрела на него.
— Хорошо, — сказала она. — Только знай: у меня теперь есть границы. И я их больше никому не отдам. Даже тебе.
Он кивнул.
И впервые за много месяцев она почувствовала: дышать стало легче.
