— Виктор, ты что, издеваешься?! Где мои документы?! — Алена стояла в коридоре в одном носке, с расстёгнутой сумкой и лицом, на котором можно было жарить яичницу. Без масла.
— Алена, ну не начинай… Мама, наверное, просто убрала их, чтобы «порядок был», — виновато почесал шею Виктор, избегая её взгляда, как кот, нашкодивший на подоконнике.
— «Наверное»?! Ты серьёзно? У меня собеседование в десять! — Алена развернулась, пошла по квартире, подцепляя на ходу кофту. — Почему она вообще лазит по моим вещам?! Это моя квартира, Виктор. МОЯ!
Он сглотнул и попытался улыбнуться.
— Ну, она же просто помочь хотела…
— Помочь?! — Алена резко обернулась. — Она вчера пересыпала мою гречку в банку с надписью «Сода». А утром я намывала сковородку овсянкой.
Вот в этот момент Виктор должен был либо развернуться и обнять её, либо выбежать за билетами до Читы. Он выбрал третий путь — посмотреть на часы и сказать фразу, после которой мужчины исчезают из жизни женщин.
— Ладно, ты не кипятись. Мне надо бежать. Поговорим вечером, хорошо?
Хлопнула дверь. И в этот момент хлопнуло в сердце.
Виктор ушёл. А Лариса Петровна осталась.
Сидела на кухне в своей бесформенной кофте цвета «воспоминания о баклажане» и щедро поливала плов мятой. МЯТОЙ. Кто, чёрт побери, сыплет мяту в плов?!
— Доброе утро, Алёночка! — расплылась она в улыбке, как будто не трогала чужие документы и не перекладывала её бельё на сушилке, чтобы повесить свои махровые панталоны. — Я тут плов сделала! Тебе покушать? Там мяско… чуть суховатое, но это потому, что духовка плохая.
— Лариса Петровна… — начала Алена, но сбилась. Слишком хотелось выругаться, а нельзя. Всё-таки мать жениха.
— Что ты так смотришь? — Она встала, поправила халат, в котором можно было упаковать мешками весь урожай картошки. — Мы ж теперь почти семья. Тут всё общее. Вот и порядок нужно навести, чтобы по-хозяйски.
— По-хозяйски? — Алена прислонилась к стене. — У меня шкаф в спальне теперь по фэншую — твоя шуба висит на моих платьях, а мои сапоги у батареи, потому что «слишком грязные».
— Ну не обижайся, дочка. — Она села обратно, отрезала себе кусок огурца и, глядя прямо в глаза, выдала: — Женщина в доме должна быть мудрой. Подстраиваться. А то мужчины не выдерживают…
— Это вы про кого сейчас?! — Алена вскинула брови. — Я что-то не подстраиваюсь, когда у меня в квартире селится женщина с пловом, духовками и своими порядками, не спросив.
Лариса Петровна отпила чай и вздохнула:
— Вот, Виктор говорил, ты упрямая. Но я всё думала — с возрастом-то поумнеет… А ты как будто в восьмом классе — только и знаешь, что на рожон лезть.
Сдерживаться было всё труднее. В груди жгло. В горле стояло клокочущим протестом — крик или смех, не разобрать.
— Мне 38, Лариса Петровна. У меня своя компания. И эта квартира — моя, куплена ДО Виктора. Вы вообще как тут оказались?
Она подняла брови, как будто услышала «я люблю хороводы».
— Ну он же сказал — останься у Алены. А я что? Устала, ноги болят, давление. А тут и плита, и кровать. Ты же не против?
— Я не против? — Алена засмеялась. Нервно, зло. — А вы спросили? Или Виктор теперь решает, кто у меня живёт?
— Ну так вы ж скоро поженитесь. Я думала, семья — это когда не считают «моё» и «твоё».
Алена замолчала. Потому что знала — сейчас или выбросит плов в окно, или хлопнет дверью сама.
Она выбрала второе.
На улице было пасмурно. И внутри — тоже.
Она прошлась до ближайшего кафе, заказала американо и смотрела, как сахар тонет в чашке. Прямо как её терпение.
Потом резко достала телефон и набрала подругу.
— Лид, я сейчас сойду с ума… Ты не представляешь. Эта женщина живёт у меня третий день. Устраивает перестановки, выкинула мой блендер, потому что «он старый и вибрирует», и пытается заменить мне мозг на свою логику.
— Так. Дыши. Где Виктор?
— Ушёл. Как обычно. На работу. Он даже не понимает, что происходит! Сказал, что она «устала» и «побудет немного». Немного?! У неё уже зубная щётка в моей ванной, а я ищу свои документы между её скатертью и тапками!
— Ты ему говорила?
— Ага. А он говорит — «не начинай». Вот с этого всё и начинается, Лидка! С этих слов!
— Значит так, — резко сказала подруга. — Ты взрослый человек. У тебя есть выбор. Или ты ставишь жёсткие рамки — либо скоро будешь пить валерьянку из чайника.
Алена выдохнула.
— Я думала, что семья — это поддержка. А не засилье чужих привычек и советов «по хозяйству».
— А ты думай правильно. Ты — не наседка на семейной грядке. Ты — человек. С границами. Поняла?
— Поняла, — кивнула Алена и встала. — Сейчас поеду домой и скажу ей.
— Ей?
— И ему. Либо они оба — у двери, либо я у психиатра.
Когда она вошла в квартиру, в коридоре пахло лавандой и… жареным луком. Что за кулинарный терроризм?!
— Алена, вот ты где! — раздался голос из кухни. — Я тут решила борщ сделать. Но у тебя, представляешь, нет лаврового листа. Как ты вообще живёшь?
— Я живу САМА, Лариса Петровна. Сама.
— Ну, скоро будет по-другому, — мягко сказала та. — Женщина не должна быть одна. Виктор — хороший мальчик. Он просто любит, когда в доме уют.
— А я люблю, когда мои трусы не перекладывают по цветам, — холодно ответила Алена. — Я очень ценю, что вы заботитесь. Но это моя жизнь. И мой дом.
— А мне куда идти? — в её голосе появилась нотка жертвы. — Я ведь ради вас стараюсь…
— А я — ради себя. И знаете, пора вспомнить: «почти семья» — это не «владелец». До свадьбы, Лариса Петровна, всё, что у нас общее — это потенциальная катастрофа.
Она повернулась и пошла к двери.
В этот момент раздался звонок. Это был Виктор.
С цветами. И… тоном «я вообще не понимаю, чего ты бесишься».
— Алена, ты что, опять… Мам, она тебе что-то сказала?
— Сказала, — Алена смотрела на него спокойно, почти без эмоций. — Сказала, что если ты не начнёшь взрослеть, то скоро ты будешь жить с мамой. А не со мной.
Он ошарашенно посмотрел то на неё, то на мать.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. С этого дня — никакого «пожить немного». Вы оба — гости. А у меня есть выбор. И я его делаю.
Виктор молчал. Мама его молчала. Даже плов на плите замолчал.
Алена впервые за долгое время чувствовала, что её голос громче, чем запах лаванды и жареного лука.
— Это просто недопонимание, Алена. Ну зачем так сразу — «гости», «выбор», «катастрофа»? — Виктор говорил тихо, как будто на похоронах здравого смысла. — Ты же сама сказала, что любишь меня.
— Люблю. Но себя — больше, — холодно ответила Алена, наливая воду в чайник. — А ещё я люблю, когда мои границы уважают. А не топчут тапками 43-го размера с бахромой.
— Ну она же не специально… — слабо протестовал он, оглядываясь на маму, которая в этот момент прятала в шкаф её любимые кружки «слишком пёстрые, для семьи не годятся».
— Виктор, — Алена повернулась к нему, глядя в глаза. — Давай по-честному. Если твоя мама останется здесь ещё хоть день — мы с тобой не останемся. Ни дня.
Он посмотрел на неё, как ученик на последней пересдаче, и вдруг неожиданно… сдулся.
— Ладно. Я поговорю с ней. Сегодня же.
Алена не поверила. И правильно сделала.
— Мам, ты не можешь здесь оставаться. Ну, она же просит, — тихо сказал он вечером, когда Алена ушла в душ.
— А ты что, за ней теперь под каблуком ходишь? — Лариса Петровна села на диван, как судья на скамью: справедливо и без права обжалования. — Я тебе жизнь отдала, а ты меня из квартиры гонишь?
— Мама… Это не моя квартира. Это её.
— А что ты за мужик тогда, если у тебя нет квартиры?! — выстрелила она с обидой. — Стыдно должно быть! Тридцать девять лет! Я вот с твоим отцом по общежитиям скиталась, а ты даже матери комнатку не дашь!
— Да не в этом дело… Просто вы с ней разные…
— Да она стерва, а не «разные»! — вдруг взорвалась Лариса Петровна, встала, вскинула руки. — Я это сразу поняла! Ни покушать тебе, ни приголубить! Всё ей не так — и плов, и борщ, и лаванда! Ты что, тряпка?!
Виктор молчал. Потому что ответ «да» не звучал мужественно, а другого — не нашлось.
Алена сидела в спальне, сушила волосы и слышала их разговор. Каждый гвоздь в стене стонал от напряжения.
Она встала, вышла.
— Всё ясно. Она остаётся, да?
— Алена, ну ты же понимаешь… У неё давление. Она — моя мать.
— А я? Я тут кто? Декорация? Полотенце?
— Не надо драматизировать.
— Да я не драматизирую, Виктор. Я — констатирую. Тут две женщины, и только одна из них живёт по своей воле. Всё просто.
— Ты же знала, что у меня мама одна. Она — моя семья.
— А я думала, что мы теперь тоже — семья. Но, видимо, только когда удобно.
Лариса Петровна в этот момент вышла на кухню и с ухмылкой вытерла руки о её кухонное полотенце.
— Алена, милая, ты просто устала. Вон, Виктор говорил — ты нервная стала в последнее время. Может, тебе отдохнуть нужно? Съезди куда-нибудь, я тут присмотрю за всем…
— Вы сейчас серьёзно? — Алена округлила глаза. — Уехать, чтобы вы тут хозяйничали дальше?
— Ну а что? Женщине полезно сменить обстановку. А то у вас тут всё как-то… пыльно.
— Пыльно?! — Алена обвела взглядом кухню, которую мыла буквально вчера. — Да вы, кажется, просто ждёте, когда я окончательно сдамся!
— Что ты такое говоришь… — наигранно удивилась Лариса Петровна. — Мы же одна семья…
— НЕТ. Не одна. Пока в этой семье есть я — тут будут правила. Я — не ваша подружка по общаге. И не девочка, которую можно загнать под венец с сыном, чтобы потом управлять обоими.
Пауза. Тишина.
И тут — КУЛЬМИНАЦИЯ.
— Хорошо, — Лариса Петровна вскинула голову. — Тогда я перееду. К Виктору. Пусть он решает, кто ему важнее.
— Прекрасно, — ответила Алена. — И пусть возьмёт с собой весь ваш плов.
— Я останусь с мамой, — резко сказал Виктор. — Ты слишком… конфликтная стала. Истеричная. А мама просто хочет уюта.
— Тогда пусть мама тебе уютно заворачивает носки на зиму. Я — не уют. Я — женщина. И я устала объяснять, что уметь готовить — не обязанность. Что терпеть — не синоним любви.
— Вот и договорились, — холодно ответил он. — Я соберу вещи.
— Надеюсь, свои. А не мои духи, как в прошлый раз, — фыркнула Алена.
— Ты всегда должна съязвить, да? — буркнул он.
— Нет. Только когда вижу, как мужчина уходит… с мамой за руку.
Она закрыла за ним дверь.
Утром она проснулась в тишине. Ни запаха лука, ни шороха тапок, ни стука кастрюль.
Она встала. Сделала себе кофе. И впервые за несколько недель выпила его, не чувствуя тревоги.
В голове звучала только одна мысль:
«Неужели всё?»
Но внизу телефона замигало сообщение:
«Алена, маме негде жить. Может, на недельку? Пока сниму что-то. Понимаешь же…»
Она долго смотрела в экран. Потом нажала «удалить».
— Ну что, впустишь или опять гордость варишь на медленном огне? — Виктор стоял на пороге, слегка сутулясь, как школьник, получивший по дневнику.
Алена молча смотрела на него сквозь прищур. Он держал в руках какой-то жалкий букет из ближайшего супермаркета, пыльные ромашки с оборванными листьями. Видимо, выдрал на бегу — чтобы был повод постучать.
— Ты серьёзно думаешь, что это работает? — спокойно спросила она, не отводя взгляда. — Цветы за тридцать восемь рублей и выражение «давай начнём сначала»?
— Я просто хочу поговорить. Не ругаться, не спорить. Поговорить. Можно?
Она колебалась. Но дверь открыла.
— Только чай не предлагай. Я больше не угощаю тех, кто выбирает удобство вместо уважения.
— Я заслужил, — кивнул он. — Но можно я просто объясню?
Сели. Молчали. Он смотрел на неё — как человек, который впервые видит женщину не как дополнение к себе, а как самостоятельную силу.
— Мамина квартира сгорела. Там коротнуло что-то. Она… осталась без всего. Мы сейчас у знакомых, но долго не потянем. Я искал варианты. Всё дорого. А потом… вспомнил про тебя.
— Романтика, — хмыкнула она. — Я у тебя теперь как фонд жилищной поддержки?
— Нет, — тихо. — Просто… я не могу. Не могу смотреть, как она ночует на полу. Она — моя мать. Как бы мы ни ссорились. Я знаю, она лезла, и я виноват, что позволял. Но я правда не умею быть между вами.
— Вот в этом и беда, — перебила Алена. — Что ты не между. Ты всегда на чьей-то стороне. И это — не моя.
— Я понял, — кивнул он. — Я не зашёл, чтобы просить. Я пришёл — сказать спасибо. И… попрощаться. Ты была права. Ты не должна мириться с этим. Ни одна женщина не должна.
Он встал. И пошёл к двери. А она осталась сидеть. Рука дрогнула, но она не позвала.
— Виктор! — вдруг сорвалось у неё. — А если бы всё было иначе? Если бы ты тогда выбрал меня?
Он застыл.
— Алена… Я бы до сих пор держал тебя за руку. И не отпускал ни на шаг.
— Тогда знай. Я тоже вспоминаю. Не как предательство — как урок. Ты меня не потерял. Ты меня научил, как себя не терять.
Он кивнул. И ушёл.
Закрыл дверь.
Через неделю она стояла в очереди на кассе. Пятёрочка, три тележки, женщина с орущим внуком и сосисками в руке, и старичок, пытающийся пробить скидочную карту с дыркой.
— Простите, — вдруг позади раздался голос. — Вы — Алена?
Она обернулась. Мужчина лет пятидесяти, высокий, спокойный, в руках — две банки кофе и торт «Прага».
— Мы вместе в поликлинике ждали УЗИ месяц назад. Помните? Я — Игорь. Сказали, что у вас давление подскочило — я тогда скорую звал.
Алена всмотрелась. Вспомнила. Улыбнулась. Первый раз — искренне.
— Да… помню. Вы тогда ещё сказали, что у врачей очередь дольше, чем в Мавзолей.
— Ну вот. Думал, встречу — и приглашу на кофе. Без давления. Ни артериального, ни морального.
Она засмеялась.
— Договорились. Только, пожалуйста, без борща и навязчивых мам.
— Мама у меня — в другом городе. И варит отвратительно.
— Тогда есть шанс.
Вечером она вернулась домой. Поставила ключи на полку. Квартира была тишиной — тёплой, настоящей.
Села на диван. И впервые за долгое время почувствовала: ей больше не нужно бороться за воздух.
Она выиграла.
Не потому что его выгнала. А потому что себя не предала.
За окном шел дождь. А в сердце — было солнце.
