— Ты зачем это сделал, Артём?! — Яна стояла на кухне, держа в руке свою банковскую карту, как пистолет. Глаза горели, губы дрожали, а на плите бурлило молоко. Оно, кстати, как и их брак — вот-вот выкипит.
Артём нервно шаркал тапками и смотрел в пол. Такой растерянный, как школьник, у которого в дневнике «двойка» и мать с ремнем на горизонте.
— Мамина ванна течёт… — промямлил он. — А у неё давление…
— У меня давление, Артём! — Яна схватилась за лоб. — Знаешь, что я хотела на эти деньги? Поехать к морю. Просто полежать, одна, на пляже. Без тебя, без Валентины Степановны, без её котлет в пакете и нытья про «у меня опять тахикардия от ваших супружеских постельных боёв»!
Она рассмеялась — истерически. Смех был горький, хриплый, как от сигарет, которые она бросила ещё до свадьбы. Ну как «бросила»… Спрятала. В шкафу, где Артём никогда не заглядывал. То есть никогда — это до сегодняшнего дня.
— Ты даже не спросил меня! — продолжала Яна. — Просто пошёл и снял деньги. Мои! С моей карты. Ты что, меня за банкомат держишь?
— Ну мы же семья, — пробубнил он.
— Ага. Семья, в которой ты — сын, я — кассир, а мама — председатель правления! — Она хлопнула ладонью по столу. — Ты вообще сам что-нибудь в этой жизни решаешь?
— Я… Я хотел, чтобы тебе было удобно. Мы переедем, у мамы ремонт будет, просторней, ближе до метро…
— Ага, ближе до кухни, где она будет мне дышать в спину, когда я кофе наливаю, и спрашивать, не слишком ли короткие у меня трусы!
Они жили в съёмной однушке. Три года. За это время из свежей влюблённости остался только плесневелый осадок на душе и запах плова, который Валентина Степановна приносила каждую субботу. У неё, кстати, был ключ.
— «На всякий случай, вдруг вы забудете выключить утюг или разведётесь». — Так она сказала. И ведь не соврала.
Яна вспомнила, как та однажды пришла внезапно, в десять утра в субботу, когда они с Артёмом ещё были в постели. Валентина Степановна вошла, как хозяйка, с сеткой продуктов и с укоризненным выражением лица. Словно застала их не за сексом, а за убийством курицы.
— Что ты хочешь? — Яна посмотрела на мужа. — Ты хочешь жить с мамой? Слушать каждый день, как ты «бледен и похудел»? Как «эта твоя Яна» тебя истощает морально и физически? Ну давай, вперед.
Артём молчал. Потому что в глубине души он хотел… тишины. Чтобы ни мама, ни жена не орали. И чтобы поесть можно было. И в носу не ковыряться при свидетелях.
— Так и знала, — тихо сказала Яна. — Мужик с температурой чай себе заварить не может, зато полномочий на ремонт чужой ванны — море.
— Это мама, Яна. Ей сложно. Она одна. Ты хоть раз с ней нормально поговори.
— Ага. А ты с ней разговаривай по телефону. Желательно из другого города. Или хотя бы с лестничной площадки.
Она подошла ближе. Стала вплотную. Так, чтобы он почувствовал, как напряжена её грудная клетка. Как сильно она дышит.
— Слушай сюда, Артём. Я больше не собираюсь быть в этой истории вторым планом. И если ты опять примешь решение за меня — я уйду. Серьёзно. Без скандала. Просто соберу вещи. И только тапочки с Микки-Маусом оставлю. Напоминание.
Он молчал. В комнате повисла тишина. Словно все звуки из жизни тоже ушли. Даже чайник замер на полпути к свистку.
Через час Яна лежала на диване, глядя в потолок. Он казался особенно низким в этот вечер. Как будто давил. Как будто вместе с ней в этой однушке жил ещё один персонаж — её выгорание.
Она открыла телефон и набрала номер своей подруги.
— Инга, — сказала она в трубку. — Кажется, я сейчас на грани. Или разведусь, или начну пить «Мартин» по утрам. Что дешевле?
— Развод. Ты ж пить не умеешь, — фыркнула Инга.
— Справедливо, — вздохнула Яна.
Инга, как всегда, была лаконична, как пульт от кондиционера. Но в её голосе была та самая подруга, что когда-то стояла рядом в ЗАГСе и тихо шептала: «Ну если что, я тебя прикрою».
— Ты знаешь, что самое обидное? — продолжила Яна. — Не в ремонте дело. Не в деньгах даже. Я просто поняла — он меня даже не воспринимает как партнёра. Как кого-то, с кем советуются. Я для него просто удобное приложение. Поесть, поспать, обнять — и на полку.
— Ну так выключай это приложение. Перезагружайся, Яночка.
— Перезагрузка будет с громким хлопком, — пробормотала она. — Я ему карту заблокировала.
— Вот это по-нашему! — Инга захлопала в трубку. — Осталось только себе блокировку на самообман поставить.
Утром Яна пошла в агентство недвижимости. Стоя у двери, она поймала себя на мысли:
«Вот и всё. Если я сейчас подпишу — это будет мой первый настоящий шаг. Не назад. А от него».
— Переоформить договор аренды на одного, — чётко сказала она. — На себя.
— Уверены? — переспросила девушка с ярко-красными ногтями. — Муж не против?
— А он вообще в курсе, что я человек? — усмехнулась Яна. — Пусть узнает из уведомления.
Вечером, когда Артём пришёл домой, дверь ему открыла не жена, а пустота. Яна сидела на полу среди коробок. На ней были старые джинсы и футболка с пятном от кетчупа. Лицо было спокойным. Слишком спокойным.
— Ты что… уезжаешь?
— Нет. Я остаюсь. А ты — как хочешь.
— Я же не знал, что тебе это так важно…
— А я не знала, что ты считаешь меня мебелью. Видимо, сюрпризы — семейная традиция.
И вот она осталась. В той самой однушке. Без тапок с ушами. Без котлет в холодильнике. Без «Яночка, ты опять не сварила Артёму компот». Только она и её решения.
И она впервые за три года — не плакала. Потому что теперь знала:
«Если и быть хозяйкой, то хотя бы своей жизни».
— Яна, ну поговори с ней хотя бы раз… — Артём стоял у входной двери, держась за косяк, как за последнюю точку опоры в этом мире. — Ну что тебе стоит?..
— Мне? Моей психике — всё. Моим нервам — остатки жизни. Моему адвокату — десять тысяч за консультацию. Да и то он сказал: «Бегите». И не оглядывайтесь.
Она стояла у окна, курила. Сигарету держала неловко — пальцы давно отвыкли, но в ней сейчас было столько решимости, что даже табак притих. Дым поднимался к потолку, как ирония судьбы: «Ты ж хотела свободы? Вот тебе — с фильтром и без подруг».
— Ты изменилась, Яна… — Артём говорил тише обычного. Взгляд у него был затравленный. Тот самый, каким он смотрел на кассира, когда у него не хватало трёх рублей за сыр.
— А ты — нет, — отрезала она. — Вот в этом вся и проблема.
После того разговора прошла неделя. Артём сначала жил у матери. Потом стал появляться «забрать вещи». А потом — «просто поговорить». В один из таких визитов он пришёл с ней.
Да-да. Валентина Степановна собственной персоной. В летнем плаще, в ботинках и с выражением лица, как у прокурора, только без папки.
— Яна… — сказала она, не здороваясь. — Это что, теперь у нас тут холостяцкий клуб? Кофейку с утра попить, сигаретку… А мой сын, между прочим, с утра без завтрака.
— Так пусть ему котлет нажарит новая любовница, — сухо ответила Яна. — А может, вы?
— Что ты себе позволяешь?! — взвизгнула Валентина Степановна. — Он твой муж!
— Он — маменькин сынок, который тайком слил мои отпускные на ваш линолеум. Вы же теперь счастливо скользите по новому полу?
— Ты же знала, что у нас проблемы!
— У нас? — Яна рассмеялась. — У нас — это у вас с сыном. А я уже не в этой секции.
— Ну хоть немного совести-то у тебя есть?! — повысила голос свекровь, от злости стягивая с руки тонкие перчатки.
— Есть. Вот она и не позволяет мне дальше терпеть ваш цирк на костях.
Артём молчал. Смотрел на Яну, потом на мать. Пытался что-то сказать. В итоге выдавил:
— Давайте не будем ссориться…
— Так уходи, Артём, — спокойно сказала Яна. — Или я вызову участкового. У меня, между прочим, теперь договор аренды на руках. И если ты решишь зайти без стука — я напишу заявление. И пусть твоя мама объясняет, почему «просто решила убраться» в квартире, где ей никто не рад.
Валентина Степановна побледнела. Потом зарыдала.
— Я же всё ради вас! Ради семьи! Я думала, ты… ты ему как дочь… А ты…
— Да. Я ему как дочь. Только по документам — жена. А по ощущениям — чужая. Вот и пришло время честно об этом сказать.
На следующий день Яна поехала к нотариусу. Сидела в коридоре между двумя пенсионерами, обсуждавшими геморрой, и ждала своей очереди.
— Ну что, развод? — спросила юрист, когда они сели за стол.
— Да. Только быстро и без драм. Всё делим пополам. Кроме нервов — пусть себе заберёт все.
Юрист усмехнулась.
— Часто у вас такие клиенты?
— Каждый второй. Только вы, Яна, одна из немногих, кто ещё и вменяемая. Остальные: то плачут, то дерутся.
Яна пожала плечами.
— У меня на слёзы аллергия. А на драку нет сил. Всё ушло на терпение.
Вечером снова звонок. Артём.
— Ты правда хочешь развестись?
— А ты правда думаешь, что я это ради шутки затеяла?
— Я просто не понимаю, где мы свернули не туда…
— Артём… — она тяжело выдохнула. — Мы не свернули. Мы просто не ехали в одну сторону. Я хотела жить как партнёры, а ты — как в старой коммуналке: где мать командует, а я полы мою.
— Но… Мы же были счастливы!
— Ага. Два месяца. До первого визита Валентины Степановны и её «неплотного обеда». Потом пошло по накатанной: ты молчишь, она давит, я злюсь. И всё по кругу.
— Ты изменилась, — снова сказал он. — Ты стала какой-то…
— Свободной. Представь себе, Артём. Женщина может быть без тебя. И не плакать при этом. Да, у меня теперь кредитка, два выходных в тишине и кошка с независимым характером. И это лучше, чем жить в постоянной оглядке: а что скажет мама?
— Она ведь просто хочет как лучше…
— Ага. Только для кого — не уточняет.
Через два дня был суд. Яна пришла в чёрном. Не специально — просто удобное платье. Но иронично получилось: почти как на похороны. Только без плача. Потому что её брак и так давно умер. Просто хоронили они его в разное время.
Судья выслушал их быстро. Ничего делить было не нужно. Дети — отсутствуют. Недвижимость — съёмная. Общие воспоминания — спорные.
— Развод удовлетворён, — сказал судья. — Удачи.
— Спасибо, — кивнула Яна и вышла.
На выходе Артём догнал её.
— Можно я хоть обниму?
Она остановилась. Посмотрела на него.
— А зачем?
— Не знаю… Просто так. Прощально.
— Знаешь, Артём, — сказала она, — ты же неплохой. Просто не мой. Мне нужен мужчина, который не прячется за мамиными рецептами и её моралью тридцать летней выдержки.
Он хотел что-то сказать. Но передумал. А она пошла дальше.
Прямо по ступенькам. Вниз. В жизнь. Без его ключей в кармане. Без его мамы в мыслях.
И впервые за долгое время — с лёгким сердцем.
Сначала было… тихо. До неприличия. Без звонков, без Артёма, без «Я тут случайно мимо проходил, а можно чайку?». Никто не шаркал тапками, не ставил на полку маринованные кабачки с надписью «для Янки», не уговаривал «не кипятиться».
Казалось бы — живи и радуйся. Но нет. Было чувство, как будто ты не дверь закрыла, а выломала её вместе с косяком, и теперь сквозняк из прошлой жизни бьёт прямо в сердце.
А потом…
ЗВОНОК.
Номер незнакомый. Голос — слишком знакомый.
— Яна? Привет… Это Вадим.
— Вадим… — она села на край дивана. — Ты с какого… края света объявился?
— Да вот. Узнал, что ты развелась. От общих знакомых. Решил — ну а что я, хуже Артёма, что ли?
Она усмехнулась. Вадим был её первой любовью. Тот самый, что однажды ушёл в закат с фразой: «Ты слишком хороша для меня, Яночка». Через год женился на девочке с ресницами, как у бабочки. Через два — развёлся. Через десять — набрал номер.
— Слушай… может, увидимся? Просто кофе. Без подковырок.
— Я теперь кофе только с сиропом пью. И без сожалений.
— Значит, я возьму сироп.
Она согласилась. Даже губы накрасила. Хотя обычно красилась только для собеседований и государственных органов.
Он пришёл, как и всегда, с лёгкой сутулостью и глазами «прости-что-дышу». Вадим был из тех, кто извиняется, даже если просто чихнул в другом районе.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал он.
— А ты нет, — парировала Яна. — Но всё равно спасибо.
— Всё-таки у тебя остался этот язык, как лезвие.
— И только один. А раньше приходилось двумя разговаривать: своим и «понятным для мамы Артёма».
Он опустил глаза.
— Я слышал… Там у тебя с ней было напряжно, да?
— Напряжно — это когда интернет не ловит. А у нас была война. За территорию, влияние и деньги. Причём всё — мои.
— Слушай, — Вадим вдруг стал серьёзным. — А ты всё ещё веришь в отношения?
— Я верю в электричество, налоговую и силу адвокатов. А остальное — по ситуации.
— Может, попробуем как-нибудь… ну, по-новому?
— Что? С тобой?
Он кивнул.
— Ты ведь тогда меня не простила. А я… дурак был. Да и сейчас не гений. Но теперь-то хоть знаю, чего хочу.
— Хочешь меня?
— Хочу. Но не тебя тогдашнюю, а тебя сегодняшнюю. Сильную, дерзкую, уставшую, но свою.
Она долго смотрела на него. Потом усмехнулась.
— А ты, я смотрю, эволюционировал. Раньше фразы короче были. Максимум — «Сгоняем за шаурмой?».
Они гуляли до темноты. Просто по городу. Без поцелуев. Без обещаний. Просто — с тишиной, которая была не давящей, а понятной.
Он провожал её до дома.
— Значит, теперь одна?
— Одна — это не «одинокая». Это «спокойная». Ты бы попробовал.
— Может, попробую. Но только если ты рядом.
Позже, уже в квартире, Яна стояла у окна с бокалом вина. На улице моросил дождь. Капли стекали по стеклу — как её прежние компромиссы: вниз, в никуда.
Телефон зазвонил снова. Артём.
— Что тебе надо?
— Просто хотел сказать… я с ней тоже не ужился. Теперь живу у друга.
— Хочешь, я тебе скину номер психолога?
— Нет. Хотел сказать спасибо. За всё. Ты была права. Только понял поздно.
— Лучше поздно, чем никогда. Но уже не ко мне.
Он молчал.
— А у тебя кто-то есть?
— Есть. Я сама у себя теперь есть. И этого — впервые за много лет — достаточно.
