— Ты опять? — голос Анны дрогнул, но тут же набрал силу. — Гриша, давай честно: когда в последний раз ты выбирал меня?
Он сидел напротив за столом, всё с тем же каменным лицом, как будто ему читали налоговый кодекс. Ложка с салатом повисла в воздухе, он будто примерял слова на вкус, выбирал самые безобидные. Но вышло грубо:
— Ты не понимаешь. Мама не справится.
Анна резко поставила чашку с чаем, так что брызги попали на скатерть. И вдруг сама себе показалась какой-то чужой женщиной: злой, усталой, с прижатыми к щекам ладонями. Тридцать пять лет, офисная клетка, бумажный хруст бумаг в ушах. И только одно желание — сбежать. Хоть куда-то, где нет вечного «мама сказала».
Она смотрела на Григория — тридцать восемь, инженер, вся жизнь по калькулятору. Экономия, порядок, «логично, правильно, традиция». Всё, кроме неё. И вот этот разговор стал для неё тем самым моментом, когда воздух в квартире вдруг перестал помещаться в лёгкие.
— Скажи прямо, Гриша. — Она прищурилась. — Кипр отменяется?
— Это не отмена, — нахмурился он, делая вид, будто каждое слово весит золото. — Это разум. На море мы ещё успеем.
— Ты мне это говорил пять лет назад. И три года назад. И в прошлом июне. — Анна улыбнулась так, что самой стало страшно: улыбка была пустая, как у марионетки. — А я всё ждала, что ты встанешь рядом со мной, а не за её спиной.
Тишина. Только тикание часов, да шум воды в чайнике, который никак не закипал.
И тут он выдохнул, потерял терпение:
— Анна, ну что ты хочешь? Чтобы я предал мать ради твоих фантазий о пляже?
Эта фраза ударила её так, будто он закрыл дверь прямо перед лицом. Она молчала, но внутри всё рушилось, складывалось в картинку, где она лишняя. Не жена, не партнёр, а так — случайный сосед по квартире, который мешает вечному союзу «мать — сын».
Эта история, казалось бы, начиналась как мелкая бытовая ссора. Ну подумаешь, отпуск не туда. Но в словах, в интонациях — всё было больше. Ссора была не про море. Она была про право существовать в этом браке.
Анна в ту ночь долго не могла заснуть. Григорий сопел рядом, как всегда, спокойно, будто никакой драмы и не было. А у неё в голове только одна мысль: «Если не уеду сейчас, если не выберу себя — то всё. Больше не смогу.»
Она представила море. Не то синее полотно из буклетов, а своё — тёплое, густое, почти материнское. Вода, которая принимает без вопросов. Она плакала тихо, в подушку, но впервые за долгие годы плакала не от бессилия, а от того, что где-то глубоко внутри уже сделала выбор.
На следующий день она пошла на работу. Серая папка, телефон, сухие «да-да, поняла». Но вечером — билеты. Она смотрела сайты турфирм так, будто листала дневник чужой, но такой желанной жизни. Цены кусались, но страх потерять себя кусал сильнее.
И вот — конверт с деньгами. Её маленький тайный заговор против этого мира. Каждая купюра пахла отказом от кофе, от платья, от вечера с подругами. Но в этом был и вкус свободы.
Григорий, увидев открытые вкладки, только скривился:
— Ты серьёзно? Всё просадить на эту дурость?
Она повернулась к нему, и в её голосе не было привычной мягкости:
— Да. Потому что если не сейчас — то никогда.
Вечером позвонила Лидия Петровна. Анна слышала каждое слово сквозь стену.
— Сынок, ты правильно сделал. Нечего эти бабы дурью маяться. Кипры ваши подождут. А дача — это дело. Это дом. Это жизнь.
И Анна поняла: вот она, его настоящая жена. Та, с которой у него союз, долги и вечная верность. А сама она… так, соседка, случайно прописанная в паспорте.
Ночью она достала чемодан. Каждое движение было будто ударом по стеклянной витрине их брака. Шорох ткани, щелчок молнии, аккуратно сложенное платье — всё это звучало громче любых криков.
Когда Григорий зашёл и увидел её, его голос дрогнул:
— Ты серьёзно? Уехать одна?
— Да, — она подняла глаза, в которых впервые не было ни мольбы, ни жалобы. — Потому что иначе я потеряю себя.
Он сел рядом, пытался объяснять: страх за мать, за деньги, за всё. Но она только тихо ответила:
— Я уже разочаровалась, Гриша. Но ещё не ушла.
Эти слова повисли между ними, как лезвие.
И вот, утром, он впервые за долгие годы не надел привычную маску уверенного. Подошёл сзади, обнял, как будто боялся, что если отпустит — она исчезнет.
— Прости. Мы поедем. На Кипр.
Она повернулась, смотрела ему в глаза долго.
— Ты это говоришь потому, что боишься меня потерять? Или потому что выбираешь меня?
Он опустил взгляд, выдохнул:
— И то, и другое.
И вдруг стало страшно. Потому что в его голосе впервые прозвучало не упрямство, а признание собственной слабости.
А для Анны это стало началом конца их старой жизни.
— Ты с ума сошла! — голос Лидии Петровны звенел в трубке так, что Анна слышала его даже из соседней комнаты. — Гришенька, что значит «на Кипр»? Ты в своём уме?
Анна стояла у окна, сжимая бокал с водой так, что пальцы побелели. Она знала: вот сейчас решается всё. Не отпуск, не билеты. Решается, кто в этом доме главный — их двое или одна третья женщина, которая всю жизнь жила в их браке, хотя её там быть не должно.
Григорий сидел на краю дивана, уткнувшись в телефон. Слушал мать, кивал, хотя она его и не видела. Иногда вставлял «мам, подожди», но слабым, почти детским голосом. И вдруг Анна впервые увидела в нём не мужчину, а мальчика — взрослого мальчика, который никогда не вырос.
— Мама, я сказал: мы поедем, — глухо пробормотал он и отключил связь.
Анна развернулась.
— И ты думаешь, она это проглотит?
Он пожал плечами, виновато и беспомощно.
Они полетели. Самолёт, шум, солнце — всё это было, как во сне. Анна сидела у иллюминатора и ловила в себе странное чувство: будто сбежала. От всего — от работы, от Лидии Петровны, даже от самой себя прежней. Григорий рядом был чужим: напряжённым, молчаливым, будто ждал суда.
Первую ночь на острове они провели почти в тишине. Ужинали в кафе: белое вино, рыба, оливки. Анна смаковала каждый кусочек, будто ела не еду, а свободу. А он ковырял вилкой тарелку, смотрел на море с подозрением, словно оно могло отобрать у него всё.
— Ты счастлив? — спросила она неожиданно.
Он вздрогнул, словно вопрос был ударом.
— Я… не знаю.
Дни текли, и Анна впервые за много лет почувствовала, что может жить иначе. Она вставала рано, шла к морю, плавала до изнеможения, а потом просто лежала на песке. Иногда смеялась сама с собой, как подросток. Иногда плакала — но слёзы были лёгкими, очищающими.
Григорий же тосковал. Его пальцы всё время искали телефон. Он часами сидел на балконе и переписывался с матерью, проверял погоду на даче, спрашивал у соседей, не сломалась ли крыша. И Анна поняла: его тело здесь, а душа всё ещё там, у Лидии Петровны.
На четвёртый день произошло то, что стало трещиной, из которой потом вырос разлом.
Они сидели в маленьком баре у моря. Вокруг гудели голоса, пахло жареной рыбой и специями. К ним подсел мужчина — высокий, смуглый, лет сорока пяти, в льняной рубашке. Говорил по-русски с акцентом.
— Простите, что мешаю, — улыбнулся он. — Я давно живу здесь, в Лимассоле. Увидел вас и подумал: вы же наши, да?
Анна улыбнулась в ответ, Григорий нахмурился.
— Наши. А вы кто? — сухо бросил он.
— Олег, — представился тот. — Когда-то жил в Питере. Потом всё бросил, переехал сюда. Теперь у меня свой бизнес. Виноградники, маленькая гостиница. Знаете, иногда нужно рискнуть, чтобы выжить.
Анна слушала, заворожённая. Олег говорил о свободе так, будто это была не красивая фраза, а воздух, которым он дышал.
— Я тоже думаю о том, чтобы однажды рискнуть, — вырвалось у неё.
Григорий резко поставил бокал:
— Анна, хватит этих разговоров. Мы приехали отдыхать, а не слушать сказки.
Олег посмотрел на неё внимательно, и в его взгляде не было ни флирта, ни игры — только понимание.
— Знаете, — тихо сказал он, — иногда чужой человек может услышать вас лучше, чем тот, кто рядом годами.
И ушёл.
Вечером Анна и Григорий поссорились.
— Ты специально его слушала! — вспылил он. — Как будто тебе мало моих объяснений.
— А ты мне что объяснил? — холодно ответила она. — Что я всю жизнь должна жить на даче и копать грядки?
— Не утрируй!
— Я не утрирую. Я просто хочу жить.
Он разозлился, но слов не нашёл.
На пятый день Григорий уехал в город по делам — сказал, что нужно купить какие-то лекарства. Анна осталась одна. Она долго сидела на пляже, смотрела, как дети строят замки из песка, и вдруг увидела Олега. Он махнул рукой, подошёл.
— Не испугаетесь? — спросил он. — У нас есть виноградник в горах. Поехали. Там тишина, воздух, настоящая жизнь.
Она засмеялась:
— Я ведь замужем.
— Быть замужем и быть счастливой — не одно и то же, — ответил он.
И в его словах было нечто опасное.
Они поехали. Машина поднималась серпантином, ветер путал волосы, а Анна чувствовала — она делает что-то неправильное, но правильнее всего за последние годы.
Виноградник оказался тихим, зелёным, будто миром, вырванным из времени. Там не было ни Григория, ни Лидии Петровны, ни её офиса. Там была она сама.
Олег показал старый дом, угощал вином, рассказывал истории. И в какой-то момент она поняла: если останется здесь, если решится — её жизнь изменится. Но готова ли она?
Когда она вернулась вечером, Григорий сидел на балконе с телефоном. Его лицо было серым.
— Ты где была? — спросил он.
— На винограднике.
Он замолчал. Потом сказал тихо:
— Мама упала. Соседка позвонила.
И вот этот момент стал настоящим ударом. Потому что всё, что было сказано и сделано за эти дни, вдруг оказалось пустым: мать снова оказалась в центре.
Анна поняла: выбор будет жестче, чем она думала. Не просто «Кипр или дача». А «он и его мать» или «она и её свобода».
И впервые в жизни ей захотелось, чтобы всё разрушилось до основания.
— Она упала, понимаешь? — Григорий ходил по номеру туда-сюда, как зверь в клетке. Телефон всё время звонил, соседка матери названивала каждые двадцать минут. — И ты хочешь, чтобы я сидел тут и смотрел на море, пока мама валяется на полу?
Анна сидела на кровати, глядя в одну точку. Всё внутри было сухо, будто у неё забрали способность чувствовать.
— Она не одна. Ей помогают соседи, вызвали врача, — сказала она. — Мы здесь. Мы не можем телепортироваться.
— Если я не уеду, это будет предательство! — выкрикнул он.
Слово «предательство» снова. Как будто оно стало главным в их браке. Он предавал её годами — тишиной, бездействием, вечным поклонением матери. А теперь обвинял её.
Анна медленно поднялась, взяла чемодан.
— Я уеду. Но не в Москву, Гриша. Я не возвращаюсь.
Он замер.
— Что?
— Я останусь. Здесь.
Эти слова прозвучали страшнее удара. Его лицо стало белым, руки дрожали. Он будто не понимал: это реально. Это не её очередная попытка манипуляции. Это конец.
— Ты сошла с ума, — прошептал он. — Оставить мужа, мать, работу, всё? Ради чего?
— Ради себя, — тихо сказала она.
Вечером он уехал в аэропорт. Она стояла у ворот гостиницы и смотрела, как такси увозит его прочь. В груди было пусто, но легко.
Через день появился Олег. Он не задавал лишних вопросов. Просто привёз её к винограднику.
Там, среди зелёных рядов, где воздух пах свободой и землёй, Анна впервые за долгие годы почувствовала, что может дышать.
А в Москве Лидия Петровна лежала в постели, причитала, что «невестка бросила сына ради курортного мужика». Григорий сидел рядом, и впервые он понял, что все его расчёты, вся его «разумность» обернулись пустотой. Он остался при матери, но потерял женщину, которая хотела быть рядом.
Жизнь пошла дальше. Но та ночь, когда чемодан Анны щёлкнул молнией, стала точкой, где дерево их брака переломилось. Ствол раскололся, ветки осыпались. И выросло что-то другое. У Анны — новая жизнь, у Григория — старая, но пустая.
И каждый выбрал своё.
