В тридцать лет Катя знала о себе главное: она не из тех женщин, за которыми оборачиваются на улице. Невысокая, полноватая, с мягкими чертами лица и вечно растрёпанными волосами. Зато коллеги в школе, где она преподавала английский, говорили: «У Кати золотые руки и доброе сердце». К ней шли со всеми проблемами — от сломанного принтера до семейных драм. И она никому не отказывала.
Неудачное замужество в двадцать пять научило её не строить иллюзий. Муж ушёл через два года к красивой соседке, бросив на прощание: «Ты хорошая, но скучная». С тех пор Катя жила одна в съёмной однушке, работала, читала книги по вечерам и иногда думала, что, наверное, её предназначение — заботиться о чужих детях в школе, а своих у неё никогда не будет.
Той весной в городском парке она читала на скамейке, когда услышала детский плач. Мальчик лет четырёх сидел под горкой, прижимая к груди окровавленную коленку. Рядом стоял высокий мужчина и раздражённо смотрел на часы.
— Дима, хватит орать! Царапина — не конец света, — говорил он, но в голосе слышалась беспомощность.
Катя подошла сама, не раздумывая. Достала из сумки влажные салфетки и пластырь с картинкой — у неё всегда был походный набор для школьных «происшествий». Аккуратно обработала ранку, заклеила ярким пластырем. Мальчик перестал плакать, заинтересованно разглядывая медвежонка на наклейке.
— Спасибо, — сказал мужчина. — Как вас зовут?
— Катя.
— А я Андрей.
Он был красив той суровой красотой, которая притягивает женщин: высокий, широкоплечий, с тёмными волосами и усталыми серыми глазами. На вид лет тридцать пять. Катя сразу почувствовала то знакомое замирание сердца, которое приходило редко и ни к чему хорошему не приводило.
В следующие выходные она пришла в парк специально, надеясь встретить их снова. И встретила. Они разговорились. Андрей рассказал, что недавно овдовел — жена умерла от рака после долгой болезни. Кроме Димы у него была семилетняя дочь Света. Работал программистом, зарплата хорошая, но времени на детей катастрофически не хватало.
— Моя мать иногда помогает, но у неё проблемы с сердцем, — говорил он, а Катя ловила каждое слово. — Няню нанимал, но Дима всех боится, плачет.
Катя предложила свою помощь как бы невзначай. Мол, суббота свободная, могла бы посидеть с детьми. Андрей согласился с такой благодарностью, что она почувствовала себя спасительницей.
Их квартира оказалась большой, светлой, но холодной. Везде чувствовалось отсутствие женской руки: немытая посуда в раковине, вещи, разбросанные по креслам. Света встретила её настороженно, спряталась за отца. Дима сразу потянулся на руки.
Андрей ушёл по делам, а Катя осталась с детьми. Она умела находить подход к каждому ребёнку — профессиональный навык. Свете предложила порисовать, Диме включила мультики. Потом приготовила обед из того, что нашла в холодильнике, помыла посуду, собрала разбросанные игрушки.
Когда Андрей вернулся, квартира выглядела по-домашнему уютно. Дети были сыты, спокойны, довольны. Он смотрел на всё это с таким изумлением, словно увидел чудо.
— Как ты это делаешь?
— Привычка, — улыбнулась Катя. — Я же учитель.
Он проводил её до остановки, по дороге рассказывая о том, как трудно ему одному. Катя слушала и думала: какой он несчастный, как ему нужна помощь. Как нужна женщина, которая позаботилась бы о нём и детях.
С того дня она стала приходить к ним каждые выходные. Потом — по вечерам после работы. Готовила ужин, помогала Свете с уроками, купала Диму, читала им сказки. Дети привыкли к ней быстро. Света перестала прятаться, стала рассказывать о школе, показывать рисунки. Дима называл её «тётя Катя» и засыпал только под её колыбельные.
Андрей был благодарен. Говорил спасибо, хвалил её готовку, удивлялся её терпению с детьми. Но держался на расстоянии. Не обнимал её, не целовал. Катя думала: он ещё не готов к новым отношениям, рана от потери жены слишком свежа. Нужно ждать.
Она ждала полгода. За это время превратилась из гостьи в хозяйку дома. Знала, где что лежит, помнила вкусы каждого, покупала продукты. Дети так к ней привязались, что плакали, когда она уходила домой. Особенно Дима — он цеплялся за её юбку и просил остаться.
— Тётя Катя, а почему ты не живёшь с нами? — спросил он однажды.
— Потому что у меня есть своя квартира.
— А зачем она тебе? Оставайся здесь.
Из уст ребёнка это прозвучало так просто и логично. Катя посмотрела на Андрея, но он отвернулся, делая вид, что не слышал.
Через неделю он сам заговорил об этом:
— Кать, а что если… Ты не хочешь переехать к нам совсем?
Сердце Кати забилось быстрее.
— Ты предлагаешь мне…
— Я предлагаю тебе не тратить деньги на съёмную квартиру. Ты здесь практически живёшь. Детям будет спокойнее.
Не то предложение, которого она ждала. Но всё же предложение. Катя согласилась, думая, что это первый шаг к настоящим отношениям. Что теперь, живя под одной крышей, они наконец станут близки.
Она ошибалась.
Андрей был хорошим отцом, но плохим мужем. То есть мужем он не был вовсе. Они жили в одной квартире, спали в одной постели, но между ними словно стояла стена. Он не говорил о любви, не строил планов на будущее. Когда Катя пыталась заговорить об их отношениях, отмахивался: «Потом поговорим».
Катя терпела. Думала: он привыкает к мысли, что в его жизни появилась другая женщина. Нужно дать время. Главное — дети её любят, дом стал уютным, всем хорошо.
Но время шло, а ничего не менялось. Андрей приходил с работы, ужинал, смотрел телевизор, ложился спать. Хуже всего было на семейных мероприятиях. На дне рождения Светы, когда пришли родители Андрея с подарками, его мать, элегантная женщина с холодными глазами, разговаривала с Катей подчёркнуто вежливо, но отстранённо. Словно с прислугой.
— Как хорошо, что Андрюша нашёл такую… помощницу, — сказала она. — Детям нужен присмотр.
Помощницу. Не невесту, не спутницу жизни.
Катя сидела за праздничным столом и чувствовала себя чужой. Дети радовались подаркам, Андрей был оживлён в присутствии родителей, а она… она подавала торт и убирала посуду. Как положено прислуге.
После ухода гостей она решилась заговорить с Андреем. Но он отмахнулся:
— Катя, я смертельно устал. Завтра поговорим.
Завтра не наступало никогда.
Восемь месяцев Катя жила в этом доме, любила этих детей как своих, заботилась об этом мужчине как о муже.
Перелом случился в декабре. Дима заболел — высокая температура, кашель, капризы. Катя не отходила от него трое суток: ставила компрессы, поила лекарствами, читала сказки, пела песенки. Спала урывками в кресле рядом с детской кроватью.
Андрей в эти дни работал как обычно. Утром заглядывал в детскую, спрашивал: «Как дела?» — и уходил. Вечером возвращался, когда Дима уже спал. Ни разу не предложил подменить её, не взял больничный, чтобы помочь.
На третий день, когда температура у мальчика наконец спала, Катя почувствовала, что больше не может молчать.
Вечером, когда Дима крепко спал, а Света делала уроки, Катя подошла к Андрею. Он смотрел телевизор, переключая каналы.
— Андрей, нам нужно поговорить.
Он смотрел телевизор, не отрываясь от экрана.
— О чём?
— О нас. О наших отношениях.
— А что с ними не так?
— Мы живём вместе уже восемь месяцев. Но я не понимаю, что между нами.
Андрей переключил канал.
— Всё нормально.
— Нормально? — Катя села напротив него. — Мы даже не обнимаемся. Не разговариваем. Ты живёшь как будто меня нет.
— Ты преувеличиваешь.
— Не преувеличиваю. Скажи честно — ты меня любишь?
Андрей наконец посмотрел на неё. В глазах было что-то холодное, отстранённое.
— Кать, у меня двое детей. Им нужна стабильность.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Это единственный ответ, который у меня есть.
Катя почувствовала, как что-то обрывается внутри.
— То есть ты меня не любишь?
— Я благодарен тебе. Ты много делаешь для детей.
— Благодарен… — она повторила медленно. — А больше ничего не чувствуешь?
Андрей встал с дивана, подошёл к окну.
— Катя, давай будем честными. У меня была жена. Я её любил. Она умерла. И эта любовь умерла вместе с ней.
— А я?
— А ты… — он повернулся к ней. — Ты хорошая. Детям с тобой спокойно. Мне удобно.
— Удобно, — повторила Катя тихо.
— Да. Мне не нужна новая любовь. Мне нужна помощь с детьми.
— И ты думаешь, этого достаточно?
— Для меня — да.
Катя встала. Ноги подкашивались.
— А для меня — нет.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Пожениться. Стать настоящей семьёй. Или расстаться.
Андрей рассмеялся. Коротко, без радости.
— Зачем нам штамп в паспорте? Всё и так хорошо.
— Не всё. И не хорошо.
— Катя, ты не понимаешь. — Он подошёл ближе, но не обнял, не коснулся её. — Мне не до романтики. У меня дети, работа. Мне нужна женщина, которая поможет это всё тянуть.
— А не та, которую нужно любить?
— Именно.
Слова повисли в воздухе. Катя смотрела на этого мужчину, с которым жила восемь месяцев, и видела незнакомца.
— Кто я для тебя, Андрей? Я не могу больше чувствовать себя чужой, — Катя никогда так с ним не разговаривала.
— Чего ты от меня хочешь? Ты мне не жена, — раздражённо сказал Андрей. — Ты нянька для моих детей.
И тогда Катя поняла всё. В глазах защипало, но она пыталась сдержаться.
— Кать, прости, — он попытался взять её за руку, но она отдёрнула руку, — Я не то хотел сказать…
Слова повисли в воздухе. Нянька. Не женщина, не спутница, не часть семьи. Прислуга, которую можно заменить, когда надоест.
Катя пошла в спальню собирать вещи. Руки дрожали, но она заставляла себя двигаться механически. Платья, кофты, туфли — всё это казалось таким чужим, словно принадлежало другому человеку. Тому человеку, который верил в любовь и семью.
Андрей зашёл в спальню, когда она застёгивала сумку.
— Кать, ты же не всерьёз?
— Очень даже всерьёз.
— Но почему? Мы же хорошо живём!
— Ты хорошо живёшь. У тебя есть бесплатная домработница, няня и грелка для постели.
— Ты сама всё это делала! Я не заставлял!
— Ты не заставлял. Ты просто позволял.
— И что в этом плохого?
Катя посмотрела на него. Он искренне не понимал. Для него всё было логично: женщина сама пришла в его дом, сама стала заботиться о детях, сама легла в его постель. Он принял всё это как должное, ничего не дав взамен.
— Ничего, — сказала она. — Для тебя в этом нет ничего плохого.
Она взяла сумку, пошла к двери. В коридоре стояла Света в пижаме. Девочка проснулась от голосов, слушала их разговор.
— Тётя Катя, ты куда?
— Домой, солнышко.
— А когда вернёшься?
— Не вернусь.
Света заплакала. Тихо, по-взрослому, слёзы катились по щекам.
— Почему?
— Иногда взрослые принимают трудные решения.
— Я что-то сделала не так?
— Нет, милая. — Катя присела перед девочкой, обняла её. — Ты ни в чём не виновата. Ты замечательная девочка.
— Тогда почему ты уходишь?
— Потому что… — Катя искала слова, которые не ранили бы ребёнка. — Потому что так будет лучше для всех.
— Для меня не будет лучше! — всхлипнула Света. — Я тебя люблю!
— И я тебя люблю. Очень-очень сильно.
— Тогда останься!
— Не могу, солнышко.
Катя поцеловала девочку в лоб, встала. Андрей стоял рядом, молчал. Не пытался остановить, не просил остаться.
— А Димка? — спросила Света. — Он же будет плакать без тебя.
— Папа его успокоит.
— Он не умеет песенки петь.
— Научится.
Катя дошла до двери, обернулась. Света стояла посреди коридора, маленькая и несчастная. Андрей положил руку ей на плечо — жест больше автоматический, чем утешающий.
— Береги детей, — сказала Катя и закрыла за собой дверь.
На улице было холодно. Моросил противный дождь, фонари отражались в лужах. Катя шла к остановке и думала о детях. Завтра утром Дима проснётся, будет искать её. Света не захочет завтракать. Они будут спрашивать, где тётя Катя, когда она вернётся.
А Андрей скажет им, что тётя Катя больше не живёт с ними. Может быть, соврёт, что она уехала по работе. Или скажет правду — что она была временной и время её закончилось.
Через неделю он найдёт новую няню. Или попросит мать помочь. А через месяц начнёт искать новую женщину. Такую же одинокую, добрую, готовую отдавать себя без остатка. И всё повторится сначала.
Автобус пришёл быстро. Катя села у окна, посмотрела на знакомый дом. В детской горел свет — наверное, Света не могла уснуть. А может быть, проснулся Дима и плачет, зовёт её.
Восемь месяцев жизни. Восемь месяцев любви к чужим детям и иллюзий насчёт чужого мужчины. Что останется? Привычка просыпаться от детского плача, который теперь она не услышит. Знание детских вкусов, расписания, капризов. И пустота размером с целую семью.
Катя закрыла глаза и подумала: завтра начнётся новая жизнь.
***
Неделя прошла медленно и пусто. Катя вернулась в свою съёмную квартиру, которая как нельзя кстати, оказалась свободной. Хозяйка радовалась, что вернулась приличная квартиросъемщица. Всё стояло на своих местах, но казалось чужим. Она ходила на работу, улыбалась коллегам, проверяла тетради, но делала всё это автоматически, словно сквозь сон.
По вечерам садилась с книгой, но не могла сосредоточиться. Всё время думала о детях. Димка, наверное, плачет перед сном — он так привык к её колыбельным. А Света… Света всегда была сдержанной, но теперь, наверное, совсем замкнулась.
В субботу утром раздался звонок в дверь. Катя открыла и увидела Андрея. Он выглядел измученным — небритый, с тёмными кругами под глазами, в мятой рубашке.
— Привет, — сказал он тихо.
— Привет. — Катя не отошла от двери. — Что случилось?
— Можно войти?
Она колебалась секунду, потом отступила. Андрей прошёл в комнату, сел на край дивана.
— Катя, детям плохо, — начал он без предисловий. — Димка плачет постоянно. Не ест, не спит. Зовёт тебя. А Света… Света не разговаривает. Совсем. Сидит в углу, рисует чёрные картинки.
Катя молчала, сжимая руки.
— Я нанял няню, — продолжал Андрей. — Дима от неё прячется, кричит, что хочет тётю Катю. Света вообще делает вид, что няни не существует.
— И что ты хочешь от меня?
— Вернись. — Он посмотрел на неё отчаянно. — Пожалуйста. Дети без тебя пропадают.
— А ты?
Вопрос повис в воздухе. Андрей опустил голову.
— И мне плохо, — признался он тихо. — Я не думал… Я не понимал, как ты много значишь для нас.
— Для вас или для тебя?
— Для меня тоже. — Он поднял глаза. — Дом без тебя мёртвый. Я прихожу с работы, а там тишина. Димкин плач да Светкина молчанка. И я понимаю, что натворил.
Катя села напротив него. Сердце болело — от жалости к детям, к нему, к себе.
— Андрей, я не могу вернуться на прежних условиях.
— Я знаю. — Он потёр лицо руками. — Я… я попробую измениться.
— Попробуешь?
— Буду стараться. Честно. Может быть, со временем…
Он не закончил фразу, но Катя поняла. Может быть, со временем он научится её любить. А может быть, нет. Гарантий он не давал, потому что просто не мог их дать.
Катя смотрела на этого мужчину и понимала: он не изменится. Не полюбит её так, как она его. Максимум — привыкнет, будет благодарен, станет чуть внимательнее. Но стена между ними не исчезнет.
И она понимала ещё одно: она всё равно вернётся.
Не из-за него. Из-за детей. Димка с его доверчивыми глазами, Света с её хрупкой душой — они стали частью её жизни. Она не могла их бросить, даже зная, что обрекает себя на полуотношения, полулюбовь, полужизнь.
— Хорошо, — сказала она. — Но с условиями.
Андрей выпрямился.
— Какими?
— Я не буду больше терпеть молчание. Если у тебя проблемы — говори. Если что-то не нравится — говори. Мы будем разговаривать, как взрослые люди.
— Договорились.
— Я не питаю никаких иллюзий. — Катя посмотрела ему в глаза. — Я знаю, что ты меня не любишь. Знаю, что, возможно, никогда не полюбишь. Но я не могу бросить детей. Я делаю это не ради тебя.
Андрей кивнул, не возражая.
— И ещё, — добавила Катя тихо. — Я понимаю, что не все живут в любви. Может быть, взаимного уважения и заботы о детях будет достаточно.
Говоря это, она не верила собственным словам. Но что ещё ей оставалось?
Через час они ехали к детям. Димка встретил её воплем радости, бросился на руки, не отпускал. Света подошла молча, прижалась к боку, и Катя почувствовала, как девочка дрожит от сдерживаемых слёз.
— Больше не уходи, — прошептала Света.
— Постараюсь, — ответила Катя и подумала: какая же она дура. Но счастливая дура, потому что дети были рядом, спокойны, живы и здоровы.
Андрей действительно старался измениться. Стал чаще разговаривать с ней, спрашивать о делах, иногда помогал с детьми. Конечно, чуда не произошло. Он остался тем же человеком — благодарным, но отстранённым. И она осталась той же — любящей и одинокой даже в семье.
Но дети росли, смеялись, доверяли ей свои секреты. И Катя думала: может быть, этого достаточно, материнская любовь важнее. Может быть, она нашла своё предназначение, пусть и не такое, как мечталось.
Только иногда, засыпая рядом с мужчиной, который никогда её не полюбит, она позволяла себе поплакать в подушку. Тихо, чтобы никто не услышал.
