— Ты опять забыл мусор вынести, Серёж. Ну сколько можно? — Марина бросила сумку на тумбочку и сняла обувь, сдерживая раздражение. Даже не раздражение — такое у неё бывало в сорок лет. Сейчас это было что-то глубже, похоже на глухую, уставшую ярость, которая живёт под кожей и шевелится при каждом шаге.
— А я думал, это твоя медитация. Ну, чтобы не стареть душой, — не отрываясь от телевизора, Сергей подбросил ногой пустую бутылку из-под кефира к краю дивана. Она, как мишень, упала аккуратно в пакет, который с позавчерашнего вечера стоял у двери. — Видишь, попал. Значит, не всё потеряно. Умел бы я ещё с налоговой так обращаться, как с мусором…
Марина усмехнулась. Сквозь зубы. Такой, знаешь, звук, как будто сандалией провели по плитке. Даже кошка Муська испуганно шмыгнула под батарею.
— Вот именно, с налоговой. Ты знаешь, что у нас минус по счёту? Ты не думал, на что ты кушаешь свой кефирчик?
Сергей, наконец, повернулся. Медленно, будто батарейки сели. У него были глаза избитого барбоса и выражение лица вечного обвиняемого. Она знала этот взгляд. Видела его у отца, когда тот втихаря проигрывал мамины украшения в карты. Видела у брата, когда он просил на машину, «в последний раз, честно».
— Мариш, ну началось. Опять? Я же в поиске. У меня депрессия. А ты — всё, как бухгалтерская программа: минус, ноль, сальдо. Человек я, а не плательщик НДС.
— Да ты не человек. Ты привычка. Плохая, как сигареты. — Марина сняла пиджак и аккуратно повесила его в шкаф. Даже злая, она была педантичной. И это, пожалуй, её и губило. — У тебя мама есть. Пусть она тебя кормит. Ты уже год ищешь себя, может, пора найтись?
На слове «мама» тишина в квартире сгустилась до гула в ушах. Сергей открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел.
— И говорить мне не надо, — она подняла руку. — Я только что с Тамарой Ивановной разговаривала. Ты знаешь, что она предлагала? Чтобы я на себя ИП оформила, а она вас двоих как сотрудников зарегистрирует. Типа “мама-бухгалтерская компания имени свекрови”.
— Ну, подожди… — Он растерянно засопел. — Она просто… заботится.
— Заботится? — Марина рассмеялась. Нервно. С этим смехом она обычно пила валерьянку. — Она сказала, что раз ты — мужчина, то квартира, купленная по моей ипотеке, «по умолчанию принадлежит семье». А семья — это ты, и она. А я — это, выходит, бухгалтер. На полставки. По вызову.
Сергей помолчал, потом встал. Редкое явление. Обычно он защищал свои позиции лёжа. Подошёл ближе. Внимательно посмотрел в глаза. С грустью.
— Послушай, у тебя климакс. У мамы был, я помню. Она тоже с отцом ругалась. Может, тебе попить что-нибудь?
Удар не в живот — хуже. Удар в гордость, по сердцу, по всему, что она считала собой. Марина застыла, потом кивнула. Не резко, а как-то даже благородно.
— Ты хочешь сказать, что я всё это выдумываю, потому что у меня гормоны?
Он пожал плечами. А потом выдал:
— Просто ты стала… какой-то резкой. Раньше смеяться умела. Помнишь, как мы на электричке с огурцами ехали? Ты ржала до слёз, когда я продавщице сказал, что ты у меня “бухгалтер по хозяйственной части”.
Марина отвернулась. Окно давно не мыли. Пыль, разводы, город за стеклом казался ещё серее, чем он был. В животе сжалось что-то неприятное, как будто вино скисло внутри.
— Да, Сергей. Я тогда смеялась. Потому что надеялась, что это шутка. А оказалось — пророчество.
— Что ты хочешь, Марин? — наконец, выдохнул он. — Чтобы я устроился работать в «Пятёрочку»? Я, между прочим, с высшим.
— Я хочу, чтобы ты не был паразитом. И чтобы мама твоя жила отдельно. И не звонила мне в 22:00 с вопросом, почему я не купила тебе носки.
Сергей отвернулся. Снова пошёл к дивану. Сел. Уткнулся в пульт, как в спасательный круг.
— Ты всё усложняешь, — буркнул он. — Жизнь — это не балансировка проводок. Это отношения.
— Отношения? Это когда в 47 лет муж сидит на шее, а его мама ещё и подсказывает, как эту шею прижать посильнее?
Он поднял глаза, и в них было… что-то. Усталость? Презрение? Или просто пустота?
— Ты хочешь развод? — спросил он, неожиданно спокойно.
Марина кивнула. Очень медленно.
— Хочу.
На следующее утро она проснулась от того, что в ванной капал кран. Кап-кап, как счётчик обратного отсчёта. День был обычным: работа, бухгалтерские сводки, кофе из автомата, пустые разговоры о премии, которую «вот-вот должны выдать». Но внутри неё уже начался сдвиг. Что-то щёлкнуло, как старая пружина в матрасе. Она позвонила адвокату. Оформила заявление. Вечером позвонила Сергею — чтобы предупредить, что вернётся поздно.
Но когда она подошла к двери своей квартиры — ключ не подошёл.
Она попробовала второй. Потом третий. Руки дрожали.
Дверь открылась изнутри.
На пороге стояла Тамара Ивановна. В халате. И с чашкой кофе в руке.
— А, Марина. Ты чего без звонка? Тут теперь живут мужчины. Настоящие. Свободные. Тебе бы пожить отдельно, подумать над своим поведением.
Марина сидела в машине напротив своего же подъезда и не могла выдохнуть. Лицо жгло, как после пощёчины. Хотя по сути… Так и было. Только не рукой — предательством. Скотство в халате с чашкой кофе. А ведь когда-то Тамара Ивановна дарила ей на 8 марта орхидеи и называла «Маринушкой». Правда, в лицо. А за спиной, как выяснилось, просто «эта твоя».
На телефоне горела надпись: «Сергей — пропущено 2 вызова». Появилась ещё и смс:
«Ты ведёшь себя неадекватно. Ключи сменили, потому что ты угрожала. Мама теперь с нами живёт. Ты же хотела развода — получай».
— Ой, ты глянь, а! Прямо Жан-Поль Сартр с купюры. Свобода, ответственность, мать в халате и кофе растворимый, — пробормотала она, уставившись в лобовое стекло, где сквозь капли дождя всё еще торчал тот же балкон, где когда-то висело её бельё.
Руки дрожали. Думать было трудно. В голове крутилась одна и та же фраза, как реклама стирального порошка: «Мама теперь с нами живёт.»
Открылась дверь подъезда. Сергей вышел. В спортивках, которых Марина терпеть не могла. Те самые — с коленками пузырём и странным пятном на бедре, похожим на карту Болгарии. Он подошёл к машине.
— Ну что ты творишь, Марина? Сидишь тут, как в засаде. У нас там сейчас ужин. Не хочешь, не ешь, но хотя бы уйди. По-человечески.
— А по-человечески — это ты с матерью моей вещи выкинул? Или когда замки сменил?
Сергей опёрся о капот, явно не замечая, что делает вмятину.
— Марина, ну ты же сама всё разрушила. Своими этими претензиями. Мы жили — не тужили. А ты начала: «Работай», «Отделись от мамы», «Будь мужчиной». А я кто, по-твоему?
— Безработный альфонс, — выдохнула она. — С прилежной старшей по палате. Только вместо санитарки у тебя мать.
Он резко выпрямился. И в его глазах на секунду сверкнуло то, что она раньше принимала за силу. Сейчас — за тупую злобу.
— Слушай, ты уже перешла все границы! Да, я безработный. Да, мама мне помогает. А ты — с ума сошла! Как можно так к родной матери относиться?
— Родной тебе, не мне. И ты, кстати, у меня в квартире живёшь. Или жил. Я на неё кредит брала. Я.
Сергей вдруг усмехнулся. И что-то в этой усмешке было липкое, мерзкое.
— А вот тут, Марин, не всё так просто. Квартира оформлена после брака. Значит, общая. Мы уже с юристом посоветовались. И маме, кстати, тоже кое-что полагается. Как близкому родственнику, нуждающемуся в уходе. Так что…
— Так что? — Марина вышла из машины, дверь хлопнула так, что запищала сигнализация соседней «Калины». — Так что я вам ещё и наследство, что ли?
— Ты истеришь, — спокойно ответил он. — И вообще, ты нам угрожала. Мы это тоже записали. Вон, мама свидетель.
— Записали? — голос её сорвался, стал высоким, визгливым. — Вы что, диктофон включили? Вы специально это всё подстраивали?
— Я тебя предупреждал, — пожал он плечами. — Надо было быть мягче. Женственнее. А ты всё: счёта, платежи, «где чек за картошку»…
Марина не выдержала. Влепила ему пощёчину. С силой. С громким хлопком. Сергей отшатнулся, покачнулся и упёрся в капот.
Из подъезда выскочила Тамара Ивановна. В тех же тапках, только уже без халата. На ней был старый плащ, который Марина когда-то сама ей подарила. Зря, как оказалось.
— Ах ты, истеричка! На моего сына руку подняла?! Ты слышала, Серёжа? Вот она, твоя эта! Дай-ка я ей…
— Попробуйте, — Марина резко повернулась. — Только попробуйте. Я в полицию поеду сразу. Врачи зафиксируют. И я вам такое устрою — забудете, как вас зовут.
— Да у тебя крыша поехала! — визгнула Тамара. — Я всю жизнь сыну посвятила, а ты…
— …а я ему жизнь портила, да? — с горечью переспросила Марина. — Вот он у вас такой удачник и вышел — от женщин живёт, работает «по вдохновению», и мать у него адвокат, и душеприказчик, и нотариус в одном флаконе.
— Ты в суд не пойдёшь! — вдруг выпалил Сергей. — Там всё непросто. Мы уже проконсультировались. Докажи ещё, что ты за квартиру платила сама. Мы тебя отсюда не пустим просто так.
И это было уже не раздражение. Не боль. Это был страх. Густой, липкий. Как будто кто-то сунул руки ей под рёбра и начал выворачивать наизнанку. Она отошла к машине, открыла дверь, но не села.
— Я вам обоим гарантирую, — произнесла она тихо, — вы ещё пожалеете. Я добьюсь. Суд, прокурор, телевидение — плевать. Вы меня в угол загнали. А я из таких углов выхожу только с огнём.
И уехала. На автомате. Мелькали фонари, дождь размазывал улицы, как грязный макияж. Она ехала к подруге — Ларисе. Старой, немного сварливой, но надёжной, как швейцарский нож. И по дороге, пока светофоры играли в русскую рулетку, она уже звонила. Адвокату. Потом коллеге. Потом той самой соседке снизу, которой когда-то нянчила внука. Собирала улики. Свидетелей. Всё.
И когда, в три ночи, она наконец уснула на чужом диване, в чужом халате и с чужими таблетками валерьянки — она уже знала: завтра она подаст в суд.
И выиграет.
— Я не понимаю, Марин, тебе это зачем? — Лариса положила на стол вторую чашку кофе и присела рядом. — Ну серьёзно. Можно ведь всё бросить. Пусть живут, как хотят. Начни заново. Снимешь квартиру, возьмёшь отпуск — и на море. Без этих двух тараканов.
Марина промолчала. От кофе пахло корицей и пустыми советами. Её правая рука лежала на колене, ладонью вверх. Покраснение от пощёчины, которую Сергей успел ей влепить на лестнице спустя пару дней после их «разговора», всё ещё не сошло. А он ведь тогда даже не извинился. Просто пробормотал: «Ты меня вынудила». И ушёл к мамочке — лизать душевные раны в борщ.
— Ларис, — тихо сказала Марина. — Я не могу бросить. Это не просто квартира. Это… Я. Я в этих стенах пятнадцать лет пахала, каждый плинтус — моя больная спина, каждый шкаф — мои переработки. Я себя туда вложила, а они… выбросили. Как мусор.
Лариса вздохнула и аккуратно поправила воротник халата на Марине. Она теперь жила у неё. Спала в гостиной, ела то, что готовила сама, и каждый день ходила на работу — как на войну. Но у неё появился адвокат. Невысокий мужчина с тонкими руками и голосом, будто он всегда кого-то извиняется. Но документы собирал чётко.
И вот. Суд.
Зал был холодный, прокуренный, и пах не законом, а пережитками чужих историй. Там уже всё давно решено — кто кого съест, кто кого обманет, кто опять попытается «просто урегулировать по-хорошему».
Сергей и Тамара Ивановна пришли раньше. Одеты, как на приём к губернатору. Она — в светлом пиджаке, который где-то откопала со времён развала Союза, с булавкой в виде голубя. Он — в новом костюме. Интересно, кто купил? Неужели впервые в жизни потратил свои?
— Ой, а кто это у нас? — прошипела Тамара, как только Марина вошла в зал. — Подающая на бывшего супруга? Или героиня мелодрамы из «Жди меня»?
— Тамара Ивановна, — Марина улыбнулась сухо, — вы мне ещё про нравственность почитайте. Только микрофон подальше от зубов держите, а то треснет.
— Я вам не Тамара Ивановна, а будущая хозяйка этой квартиры, — процедила та и сделала шаг вперёд.
Адвокат Марины встал между ними. — Прошу без провокаций. Мы в суде.
И это был первый день её настоящего сражения. Бумаги, показания, документы — всё шло своим чередом. Судья была строгой женщиной с лицом, на котором написано «я вас всех насквозь вижу». Марина говорила чётко, не кричала, не плакала. Только голос иногда дрожал, когда произносила фразу: «…после развода, когда меня лишили доступа к квартире, в которой я жила и которую оплачивала одна».
Сергей кивал, делал вид, что ему неприятно. А потом, в перерыве, догнал её в коридоре.
— Марина, ну давай без цирка. Мы же взрослые люди. Ну забери себе стиралку, кухню, холодильник. И разойдёмся. Нафиг тебе суды?
— А тебе — квартира, да? — Она усмехнулась. — Ты ж из неё не выйдешь. Тамара Ивановна тебе даже тапки греет. Что ты без неё? Мужчина?
Он ничего не ответил. Только отвернулся.
На третьем заседании Тамара Ивановна выступала с речью.
— Эта женщина, — начала она, не глядя на Марину, — с самого начала была против моей семьи. Она унижала моего сына, заставляла его работать, что-то подписывать, упрекала его в вещах, которые… — тут голос её дрогнул, — …он не обязан был делать! Он — мужчина, он не обязан готовить, стирать и… и слушаться!
Марина в это время смотрела на судью. Та подняла бровь и не выдержала:
— То есть вы считаете, что мужчина не обязан участвовать в семейной жизни?
— Не обязан! Он — добытчик. А если женщина больше зарабатывает, это не значит, что она может им командовать.
— Понял, — тихо сказал адвокат Марины. — Они сами себе яму роют.
В перерыве к Марине подошла девушка лет двадцати пяти. В очках и с планшетом. Репортёр.
— Простите, я… слышала дело. Вы не против, если я напишу об этом? Это важная история. Про женскую силу, про несправедливость. Людям нужно знать.
Марина на секунду замерла. А потом… кивнула.
— Пишите. Только не делайте из меня жертву. Я — выжившая.
Суд закончился через два месяца. Решение выносили под вечер. Сердце стучало, как каблуки в переходе.
— Суд постановил: удовлетворить иск Марины Сергеевны полностью. Квартира переходит в её полное распоряжение. Истцы — Сергей Игоревич и Тамара Ивановна — обязаны освободить жилую площадь в течение семи календарных дней. Компенсация за ущерб — 80 000 рублей. За незаконную смену замков и порчу имущества.
Тамара Ивановна вскинулась, как ужаленная.
— Это что ещё за безобразие?! Это произвол! Это феминистская диктатура!
Судья постучала молотком:
— Прекратите истерику. И покиньте зал.
Сергей молчал. Его лицо стало белым, как у гипсовой статуэтки. Марина встала. Молча. Улыбаться не могла. Это была не радость. Это было — облегчение. Как будто ржавый замок, сидящий в груди, наконец-то лопнул.
Через две недели она стояла в своей квартире. Голые стены, пыль, старая мебель. Воняло их кошкой. Но это было — её.
Она сидела на подоконнике, пила чай из грубой чашки. Смотрела на улицу.
И вдруг… звонок в дверь.
Открыла. Сергей.
— Привет.
— Ты чего?
Он смотрел растерянно. Как побитый пёс.
— Я… просто… Я не знал, что так будет. Я думал, ты сдашься. А ты…
Марина смотрела, молча.
— Прости. Я был… глупый. И слабый.
— Ты был взрослый мужик, — тихо сказала она. — А повёл себя, как капризный сынок. С мамочкой.
Он опустил глаза.
— Я не знаю, что делать теперь.
— Научись. У меня получилось.
И закрыла дверь.
Плотно. Навсегда.
