— Это не дача, а какая-то зона боевых действий, — пробормотала Настя, сворачивая с трассы на узкую, раздолбанную дорогу, по которой ехать можно было только со скоростью таракана на пенсии.
Навигатор раздражённо молчал. Даже он, похоже, был не уверен, что сюда стоит ехать.
Старенькая «Киа» заглохла у калитки — Настя вздохнула и вытащила ключ из зажигания. Калитка стояла наперекос, будто старалась сбежать от судьбы. За ней, как водится, бушевали заросли крапивы, муравейники, и — вишенка на торте — голубой флаг на бельевой верёвке. Плавал на ветру, как знамя завоёванной территории.
— Ну здравствуй, родовое гнездо, — хмыкнула она и потянула чемодан за собой.
Тут же раздался знакомый голос, с тем самым сочувственным ядом, что всегда начинался с «девочка моя».
— Девочка моя, ну ты наконец приехала! — воскликнула Тамара Петровна, возникшая из-за дома, как гриб после дождя. — А я уж думала, ты передумала. Всё работа, работа…
Настя сжала зубы, пытаясь вспомнить инструкции по выживанию рядом с хищной свекровью.
— Тамара Петровна, я же говорила — приеду в пятницу, вот и приехала.
— Да я ж не жалуюсь, ты чо, — в голосе свекрови звенело то самое «жалуюсь, только не вслух». — Я уже и рассаду тебе в парник поставила. Перцы, томаты, лук. Надо будет завтра с утра полить. Ну ничего, вольёшься, как говорится. Земля — она терпеливая, только руки любит.
— Я… вообще-то, планировала отдохнуть, — осторожно выдавила Настя, протискиваясь к дому сквозь мешки с торфом, ящики с банками и какую-то старую ванну без ножек.
— Отдохнуть? На даче? — фальцет Тамары Петровны подпрыгнул до потолка. — Так ты, получается, в санаторий сюда приехала, а не в деревню?
— Я сюда приехала в свою собственную дачу, которую мне бабушка завещала, — спокойно произнесла Настя, и это «собственную» она произнесла с такой тяжёлой интонацией, будто хотела положить этим словом конец войне.
— Ой да ладно тебе, Настюш, чья бы она ни была, мы все одной семьёй. У кого что — тот и делится. Бабушка тебе, ну а ты ж нам. Ты ж не жадная? — с этой улыбкой Тамара Петровна могла продавать гвозди на входе в рай.
«Даже не сутки прошли, а я уже хочу уехать назад», — подумала Настя. И это был только первый час.
Вечером приехал Дима.
— Ну чо, красотка, как обжилась? — засмеялся он, хлопая жену по плечу, будто старого друга на вокзале.
— Как бы тебе сказать… На меня уже распределили участок, три грядки и ведро корма для кур, которых у меня нет.
— Ма просто хочет как лучше. Ты ж знаешь её…
— Она меня уже приписала к местному агропромышленному комплексу. С утра — полоть. Потом — косить. После — консервировать. А ты где был?
— Работа. Ну, и маму забрал, чтоб помогла тебе, — почесал затылок Дима. — Ты же сама говорила — устаёшь. Ну вот, чтобы всё тут наладить.
Настя повернулась к нему, глядя внимательно:
— Подожди. Ты хочешь сказать, ты специально привёз свою мать сюда пожить?
— Ну а чего ты сразу так?! Не пожить — так, помочь. Она всё равно скоро на пенсию. Хочет немного сменить обстановку, подышать воздухом. Мы ж думали — место есть, места много…
— Мы ж думали, — передразнила Настя. — И я в этом «мы» вообще фигурирую, нет?
Вечер закончился в молчании. Настя ушла в дом, захлопнув за собой дверь. На душе было муторно, как после дешёвого вина: вроде пьёшь ради расслабления, а потом тебя мутит от собственной наивности.
На следующий день начался настоящий балаган.
Тамара Петровна объявила себя управляющей:
— Так, девочки! — хлопнула она в ладоши, обращаясь к Насте и к себе в зеркало. — У нас план: до обеда — грядки, после — варим клубничное варенье. Всё натуральное, никакой химии! Это тебе не офисный кофе пить и мышкой щёлкать.
— Я не собиралась ничего варить, — спокойно ответила Настя. — И грядки — это вообще не моё.
— Ну надо же, какая хрупкая принцесса! — вскинула брови свекровь. — Бабушка твоя, между прочим, сама всё тут делала, и не ныла. А ты в кого такая, а? Кефирная интеллигенция?
Настя повернулась, глядя прямо в глаза:
— Я в свою мать. И она бы давно послала вас куда подальше.
Тишина была оглушающая.
— Что ты сказала? — с прищуром произнесла Тамара Петровна, не веря, что кто-то может с ней так разговаривать в её же будущем доме.
— А то, что эта дача — моё наследство. По закону. Хочешь в земле ковыряться — покупай себе участок. А мою территорию оставь в покое.
— По закону… — хмыкнула свекровь, подходя ближе. — А знаешь, по какому ещё закону? Брачному. Муж — твой. Значит, и дом — наш. Всё общее. Совместно нажитое, как говорится.
— А наследство — не совместно нажитое. Статья 36 Семейного кодекса. Готова распечатать тебе и повесить над кроватью.
— Вот значит как? — в голосе Тамары Петровны начала вибрировать гроза. — То есть ты вот так с нами? С семьёй?
— С какой семьёй, если вы меня за человека не считаете?
В этот момент зашёл Дима. Он успел уловить последние фразы. Вздохнул.
— Девочки, ну что за цирк… Опять из-за огурцов?
Настя встала и пошла в дом.
— Я подслушала ваш разговор, — бросила она через плечо. — Про доверенность. Про то, что можно оформить на тебя участок. Думаешь, стены тут тонкие, а я — дура?
Дима промолчал. Его лицо медленно вытягивалось.
— Это просто… идея была. Мамина. Мы не собирались ничего делать без тебя.
— Конечно. Всё, что вы собирались, вы уже сделали. Только я теперь в этом доме жить не буду. Ни с тобой. Ни с ней.
— Настя, ну ты чего…
— Я не вещь, Дим. И не грядка. Я — человек. А ты выбрал сторону.
Вечером Настя сидела на крыльце с бокалом дешёвого вина. Небо затягивалось дымкой, комары ели заживо, но ей было впервые спокойно.
Тамара Петровна уехала на маршрутке, хлопнув дверью так, что у соседей треснул термометр.
Дима остался. Стоял возле машины, смотрел в сторону дороги.
— И что дальше? — спросил он тихо.
— Дальше — развод, — просто ответила Настя. — А потом я посажу тут гортензии. Чтобы никого не кормить, только смотреть.
— Ты серьёзно?
— На удивление. Как эти ваши перцы.
Он хотел что-то сказать, но передумал. Развернулся и пошёл к машине.
Дача снова стала её.
Но тишина теперь была с привкусом прощания.
Настя проснулась от звука машины. Тот самый глухой «бряк», когда старенькая «шестёрка» наезжает на кочку и глохнет. Протёрла глаза, встала с дивана, глянула в окно. На дворе стояла Ирина. В розовых кроксах, с большим хозяйственным пакетом и лицом, на котором читалось: «Я сюда не по доброй воле, но уже раз приехала — встряхну пыль».
— Сюрприз, — произнесла она, небрежно обнимая Настю у калитки. — Мамка сказала, ты тут с ума сходишь одна, думала — заеду, развею.
— Мамка ваша после своего заезда мне как раз развеяла всё — настроение, нервы и веру в брак, — буркнула Настя, открывая ворота.
— Ну не обижайся. Она у нас, знаешь, любит немножко… покомандовать. У неё синдром заброшенного танка. Стоит — и гремит. Хотя уже никуда не едет.
Настя усмехнулась, но без радости.
— А ты чего, правда развестись собралась?
— Ага.
— Быстро ты. Обычно такие штуки месяцами тянутся. Ты хоть с Димкой нормально поговорила?
— Нормально. Раз пять. Первый раз — до брака. Второй — после свадьбы. Третий — когда он предложил взять ипотеку на студию для мамы. А последние — когда они с ней хотели переписать мой участок.
Ирина фыркнула.
— Ну ты прям как налоговая: коротко, по фактам и без лишних эмоций.
— Эмоции были. Вчера. До тошноты.
Ирина поставила пакет на крыльцо, села на старую лавку.
— Слушай, а можно я немного тут побуду? У нас дома сейчас ремонт. Папа психанул, решил всё переложить: полы, проводку, маму… Я не вывезла.
— А муж твой как?
— Муж — в гараже. Это у него универсальный ответ на все проблемы. Я ему говорю: «У нас крыша течёт». А он — «Ща, я в гараж». Или: «Ты не забыл про годовщину?» — «Ща, я в гараж». Я уже думаю, он там завёл вторую семью, только с канистрами.
Настя хмыкнула, пододвинула ей чашку кофе.
— Оставайся. Только условие одно: никаких огурцов.
— Да ты чё, у меня на них аллергия. Я их только ем. В банке.
Дни потекли иначе. Без Димы, без Тамары Петровны — дышалось свободнее. Настя занималась забором, наводила порядок в сарае, даже купила новую садовую мебель — ту самую, складную, как у блогеров, только без ретуши.
Ирина же больше лежала в шезлонге, читала любовные романы и комментировала всё, что происходило, с интонацией театрального критика.
— Ты, конечно, героиня, — сказала она однажды, наблюдая, как Настя месит бетон. — Но давай честно: ты его всё равно ещё любишь.
— Кого?
— Диму. Ты с таким лицом говоришь «развод», будто говоришь «удаление зуба без анестезии».
— Я устала от трёхстороннего брака: я, он и его мама. Я не обязана терпеть, если меня хотят выдавить с моей же территории.
— Ладно, ладно, — примирительно сказала Ирина. — Просто я, знаешь… Я же всегда завидовала вам. Ты такая… целевая. Вот сказала — и пошла. А я застряла. Муж — в гараже, мать — в шизофазии, отец — психанул. А я между. Живу, как пластиковый контейнер: и не стекло, и не фарфор.
Настя села рядом, вытерла лоб.
— А чего ты хочешь?
Ирина пожала плечами.
— Не знаю. Точно не грядки.
Они молчали, глядя, как ветер треплет бельё на верёвке.
— Знаешь, — сказала Настя, — я тут вот думаю… Эта дача — не просто дом. Это бабушка. Это лето, когда мы ели клубнику с ведра. Это мои выходные, когда я первый раз сбежала от первой любви. Это место, где я чувствовала себя собой.
— А теперь это поле битвы.
— Но битву я уже почти выиграла.
Ирина прищурилась.
— Почти?
— Ну, Дима-то пока не отстал. Он вчера звонил. Пять раз.
— И?
— Не взяла.
— Значит, ещё не конец.
А конец, как водится, пришёл не с трубой, а с повесткой.
Через неделю Насте пришло заказное письмо. Открыла она его на крыльце, и сразу закусила губу.
— Ну, сволочь, — произнесла она, глядя на бумагу.
— Что? — Ирина выглянула из окна.
— Он подал иск. Просит признать участок совместно нажитым имуществом. Ссылается на то, что в дом были вложены общие деньги. Хочет половину.
— Половину дачи?
— Половину дома, половину участка, и — внимание — половину урожая за последние два года.
— Он чё, ест клубнику с калькулятором?
Настя сжала бумагу в кулаке.
— Он всё понял. И пошёл войной.
— И что будешь делать?
Настя встала.
— Во-первых, вызову юриста. Во-вторых — соберу всё, что подтверждает, что участок был до брака и что я в него вкладывала свои деньги. А в-третьих — покажу, на что способна городская интеллигенция с кефирным прошлым.
Ирина рассмеялась.
— Только пообещай мне одно…
— Что?
— Когда будешь выигрывать суд, надень очки, костюм и скажи ему: «Следующий».
Вечером, когда они жарили кукурузу на мангале, у Насти зазвонил телефон.
Дима.
Она выдохнула. Подняла.
— Алло.
— Настя…
— Ты подал в суд.
— Я не хотел… Это мама…
— Ты взрослый мужик, Дима. Или ты хочешь, чтобы суд признал тебя недееспособным?
— Я просто не понимаю, зачем ты так сразу… Почему нельзя было спокойно?
— Потому что мне надоело жить с ощущением, что я — в аренде. Даже в своей голове.
Он молчал.
— Ты же понимаешь, — добавила она тише, — что ты всё потерял. Не дачу. Меня.
Тишина. Потом короткий сигнал отбоя.
Настя села рядом с Ириной. Обняла её за плечи.
— Всё, — сказала она. — Я больше не боюсь.
— Значит, теперь ты не просто целевая. Ты боеспособная.
Обе засмеялись.
А где-то в городе Дима смотрел в потолок своей квартиры, которая впервые показалась ему тесной и холодной.
А дача, с её крапивой, шезлонгами и запахом жареной кукурузы, вдруг показалась недостижимым раем.
Зал суда был душный и пах мокрой одеждой, хотя за окном стояла жара. Старый кондиционер гудел в углу, но толку от него было как от лейки в лесном пожаре.
Настя сидела на скамье, одетая с иголочки: сдержанный серый костюм, волосы собраны, серьёзное лицо. Ирина рядом — в джинсах и с кофейным стаканом, как будто пришла на стендап, а не на бракоразводный процесс с элементами театра абсурда.
— Смотри, — наклонилась она к Насте. — Вон они.
В зал вошли Дима и Тамара Петровна. Он — в мятой рубашке, с глазами, как у побитого пса. Она — с сумкой, в которой наверняка было всё: от документации за 1984 год до бутербродов с колбасой.
— О, нарядились, — язвительно сказала Ирина, — как на вручение премии «Мать года».
— Не начинай, — шепнула Настя.
— Да я не начинаю. Я продолжаю.
Судья вошёл. Все встали. Все сели. Суд начался.
— Итак, — зачитал судья, — иск о признании спорного дачного участка совместно нажитым имуществом. Истец — Петров Дмитрий Сергеевич. Ответчик — Петрова Анастасия Юрьевна. В материалах дела имеется свидетельство о наследовании участка ответчицей до брака…
Настя сидела спокойно. Её юрист — спокойный мужчина лет пятидесяти, с усами и видом человека, пережившего три брака и одну налоговую проверку, — уверенно передавал документы, делал пометки, бросал взгляды в сторону оппонентов.
— Мы считаем, — заговорил юрист Димы, — что, несмотря на факт наследования, существенные вложения в дом были сделаны уже в браке. В частности, ремонт кровли, покупка мебели, установка септика…
— Установка септика? — вдруг вскинулась Настя. — Да вы что, смеётесь? Он максимум, что установил — это антенну. Неровно.
— Уважаемая, — строго сказал судья, — прошу без эмоций. У вас будет возможность выступить.
Тамара Петровна поднялась.
— Я, конечно, не юрист, — сказала она, драматично заламывая руки, — но я мать. И я видела, как мой сын пахал, чтобы этот дом стал пригодным для жизни. А Настя… она только лежала в шезлонге, с книжками. Всё, что росло на участке, — это благодаря Диме!
— Это вы сейчас про пырей? — встала Ирина, не выдержав. — Простите, уважаемый суд, но если тут кого и нужно признать заслуженным агрономом — так это дождь.
Судья хлопнул молотком.
— Тихо. Или удалю.
Настя встала.
— Уважаемый суд. Участок был передан мне по наследству за два года до брака. В дом я вложила свои личные накопления, о чём есть подтверждающие чеки. Всё, что было сделано, — было решено и оплачено мною. Супруг, если и принимал участие, то на уровне «подай, принеси». А если мы сейчас начнём делить каждый кирпич, давайте тогда и мою моральную компенсацию обсудим — за годы, прожитые между мамой и сыном в одном браке.
Судья откашлялся.
— У вас есть что-то добавить, истец?
Дима поднялся. Пошатываясь. Вид у него был такой, будто он всю ночь пил чай из обиды, запивая саможалением.
— Я… я просто думал, что… Мы семья. Были. И мне казалось, если участок общий…
— То можно его тихо отжать? — холодно уточнила Настя.
Он опустил глаза.
— Я не хотел, чтобы всё вот так…
— А ты что хотел? — неожиданно громко спросила она. — Чтобы я жила под командованием твоей матери, растила помидоры по уставу, носила борщ в банках и молчала, когда вы втихаря бумаги готовите?
— Это же просто… просто имущество…
— Нет, Димочка, — поднялась она. — Это моя свобода. Ты потерял не дачу. Ты потерял жену. Потому что у тебя кишка тонка сказать своей маме: «Хватит».
— Я просто… я думал…
— Ты всегда «думал». Никогда — делал. Разве что антенну.
Тамара Петровна фыркнула, встала.
— Да кому ты нужна, с твоими претензиями? Всё сама, сама. Женщина должна быть гибкой!
Настя посмотрела на неё с холодной иронией.
— Вы знаете, Тамара Петровна, если бы вы были чуть гибче — может, у вас и брак бы сохранился.
Судья закрыл дело.
— Выслушав стороны, суд постановил отказать истцу в иске. Участок признаётся личной собственностью ответчицы. Заседание окончено.
Они вышли на улицу. Солнце било в глаза. Настя зажмурилась.
— Ну что, победа? — Ирина обняла её.
— Победа. Без огурцов.
К ним подошёл Дима. Растерянный.
— Настя…
Она повернулась к нему.
— Не надо. Всё уже было сказано.
— Но я… Я правда скучаю.
— Поздно.
Он молча кивнул. Тамара Петровна стояла рядом, прижимая сумку к груди. Казалась вдруг не грозной, а просто старой. Немного уставшей.
— Настя, — тихо сказала она. — Прости, если что…
Настя удивлённо подняла бровь.
— У вас это прозвучало, как «если дождь — не вините зонт».
— Я просто не хотела, чтобы вы совсем чужими стали.
— А не надо было насильно делать нас одной семьёй.
Они замолчали. И вдруг Настя вздохнула.
— Но знаете… Я всё равно вам желаю здоровья. И дачу вам — свою. Только без меня.
Через неделю Настя снова была на даче.
Сидела на новом деревянном крыльце с чашкой чая. На столе лежала свежая повестка — на слушание о разводе. Уже не казалась страшной.
— Ты готова? — спросила Ирина.
— Ага. Я ж теперь опытная. Участки отстояла, теперь за свободу замужнюю примусь.
— Вот ты где, — раздался сзади голос.
Настя обернулась.
Перед ней стоял мужчина. Высокий, крепкий, с седыми висками и знакомыми чертами. Сосед по даче, который лет десять назад дарил ей яблоки. Тогда он был просто «дядя Саша с седьмого участка». Сейчас — выглядел так, что можно было и чай пригубить, и жизнь пересмотреть.
— Узнала? — улыбнулся он.
— Ага… Саша?
— Свободна теперь, говорят. Может, как-нибудь шашлыки?
Она прищурилась.
— Только не с огурцами.
Он рассмеялся.
И в этом смехе было что-то, что возвращало. К себе. К жизни.
