Анна поставила сумку возле двери, прошла на кухню и села.
Добиралась долго, автобус застрял в пробке, потом пересадка, потом ещё одна. Она устала до ломоты в ногах. Конверт из частной клиники с пометкой «анализы» она положила на стол, края чуть загибались. В квартире пахло жареными яйцами. Денис сидел напротив, склонившись над телефоном. Его лицо светилось голубоватым отражением экрана.
— Врач сказала — пора на ЭКО, — произнесла она спокойно, будто о чём-то привычном.
— Ну, делай, если считаешь нужным, — не отрывая глаз от ленты, он кивнул.
Анна чуть приподнялась над столом:
— Ты ведь был за. Ты же хотел.
Денис отложил телефон, почесал затылок, прошёл к балкону. Открыл дверь, вышел. Оттуда донеслось:
— Хотел. Но, может, не надо себя мучить. Мы и так живём неплохо.
Она осталась сидеть, уставившись на жёлтый конверт. Ладонь медленно легла на него сверху.
Через пару дней в дверь позвонили. Лена, младшая сестра, вошла стремительно, обняла Анну одной рукой, в другой держала контейнер с тирамису.
— Сама делала, представляешь! — болтала она, проходя на кухню. — Ну, почти… Полуфабрикат, но зато с душой.
Анна молчаливо улыбнулась. Лена была в майке с глубоким вырезом, встала напротив Дениса, что-то весело щебетала. Он улыбался, поправляя кресло. В какой-то момент она дотронулась до его плеча, засмеялась над шуткой.
Анна сполоснула нож и задержалась у мойки. Из комнаты доносился смех. Её смех. Потом голос Дениса:
— Не говори так, я не выдержу.
Анна замерла. Вода продолжала течь, но её ладони уже не были под струёй.
Через неделю Лена снова появилась. Денис вышел покурить, хотя, казалось, не особенно хотел — он понял, к чему всё идёт, и ему было неудобно. Лена прошла в комнату, села на край дивана. В руках крутила телефон.
Тихо, почти не шевеля губами, она проглотила имя:
— Ань… Ань, только не перебивай меня сейчас, пожалуйста… Я больше не могу так. Раз у Дениса не хватает мужества всё тебе рассказать, я скажу сама. Мне противно всё это скрывать. Мы, мы с ним… были близки. Это не один раз, не ошибка. Я беременна. Да. От него. Прости. Мне самой страшно это говорить.
Она зажмурилась, будто от сильного света, стиснула пальцы:
— Я клянусь, я не собиралась так. Всё это… Оно как будто само случилось. Он говорил, что вы далеки, что всё висит на нитке. Я была дурой. Я поверила. Я не хотела делать тебе больно. Но… ты же моя сестра. Мне уже невыносимо было смотреть тебе в глаза и притворяться. Я больше не могу. Лучше ты меня возненавидишь, чем я буду жить в этой лжи.
Анна не ответила. Просто резко встала, схватила ключи, вышла из квартиры. На улице было шумно. Как будто кто-то прибавил громкость жизни. Автобусы гудели, прохожие кричали в телефоны. Её дыхание было резким, почти всхлипывающим.
Вечером она приехала к родителям. Мать ставила кастрюлю на плиту и, бросив на Анну взгляд, сказала:
— А ты чего такая взъерошенная? Как будто от пожара бежала.
— Ушла от Дениса, — резко бросила Анна, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Он с Леной. Она беременна.
Мать качнула головой:
— Да ты что… Ну Лёнка и здесь влезла. В кого такая выродилась, ума не приложу.
Потом, вздохнув и не глядя на дочь, добавила:
— Ну, раз так… значит, так суждено. Не обижайся. Лена хоть рожать будет.
Отец цокнул языком:
— Вот так новость. Ну ничего, дочка, у вас всё равно не клеилось столько лет. Он как обуза для тебя.
— Теперь, наверное, и квартиру им придётся отдать. Там же ребёнок. Ты справишься, ты сильная.
Ночь Анна не спала. В голове крутились обрывки фраз родителей — спокойных, будничных, как будто они всё уже знали. Видимо, Лена успела доложить заранее. Утром встала, оделась, молча собрала вещи. На тумбочке оставила ключи. В автобусе глядела в окно. Никто не звонил.
Она набрала Марину, бывшую коллегу.
— Приезжай, — сразу сказала та. — Сын у бабушки, комната свободна.
Квартира была скромная. В комнате — постеры на стенах, коробки, стопка детских книг на подоконнике. Анна упала на кровать и уснула.
Первые дни в квартире Марины прошли как в тумане. Анна спала сутками. Иногда просыпалась, пила воду, снова ложилась. Всё тело ломило, как после гриппа. Марина не лезла с вопросами. Готовила что-то простое — куриный суп, кашу, омлет. Иногда просто оставляла рядом чашку с чаем и выходила. Вечером села рядом на кровать.
— Ты как птица. Но ты выживешь. Я вижу.
Анна слабо усмехнулась, чуть отвернув лицо:
— А пока просто пытаюсь не развалиться.
— Это уже много. Значит, ты в пути, — тихо сказала Марина.
Анна кивнула. Сжала ладони под одеялом.
Через неделю она впервые вышла на улицу. Был серый, вялый день. Дождя не было, но асфальт мокрый. Под ногами скапливались обрывки листвы и мусора. Она дошла до торгового центра. На стене висело объявление: «Требуется продавец в обувной отдел». Остановилась, перечитала дважды. Вошла.
Собеседование прошло быстро. Управляющая, женщина лет сорока с усталым лицом и короткой стрижкой, глядела без особой заинтересованности.
— Опыт есть?
— Да. Когда-то…
— Ладно. Будет стажировка. Начнёшь послезавтра.
Улыбаться было трудно, но Анна кивнула.
Первые смены дались тяжело. Ноги гудели к концу дня. Пальцы с непривычки не слушались — шнурки путались, коробки выскальзывали. Коллега, сухощёкая женщина с цепким взглядом, усмехнулась:
— У нас тут всё на ногах, не Москва, чай!
Анна не ответила. Стиснула зубы и продолжала укладывать витрину. Управляющая заметила это.
— Оставим её на витринах. Аккуратная, молчит.
Вечерами она возвращалась к Марине. Долго сидела с телефоном. Стирала фото — по одному, не сразу. Потом открыла ящик комода — достала старый снимок: она, родители, Лена. Лето, речка, кто-то мокрый. Долго смотрела. Потом порвала. Бумага не поддавалась сразу — будто сопротивлялась.
Через две недели она сняла студию. Крошечная комната с облупленной плиткой, видом на мусорные баки. Но тишина. Никто не спрашивал, никто не ждал объяснений.
В подъезде заметила соседку — пожилую женщину с тростью. Та карабкалась по лестнице, шептала:
— Колено замучило…
Анна подхватила под локоть.
— Спасибо, милая. Сама бы ещё полчаса до квартиры телепала. А ты здесь сняла, да? Моя соседка получается, — усмехнулась она.
Анна тоже улыбнулась:
— Получается, да, — кивнула Анна и добавила, сняла временно, а дальше видно будет.
Через день в дверь постучали. Анна с удивлением открыла — на пороге стояла пожилая женщина с тростью, та самая, что поднималась по лестнице. В руках — аккуратно завёрнутый пирог.
— Надежда Петровна, — представилась она, — решила вот отблагодарить. Не каждый день встретишь молодую, что под локоть подхватит.
Позже сидели на кухне. Пирог был тёплый, с капустой. Разговаривали о жизни, о наболевшем. Анна смотрела на окно, потом вдруг тихо сказала:
— Меня предали. Сестра. Он. И мои родители тоже.
Надежда вздохнула:
— Жизнь жестока, деточка. Но ты не ломаешься. Это главное.
В ту ночь Анна спала впервые спокойно. Утром проснулась без будильника, сварила кофе. Поставила стакан на подоконник. Взяла тетрадь, села, положила на колени. Написала: «Я есть. Мне больно. Но я есть.»
Через пару дней, возвращаясь с работы, Анна поднималась по лестнице. Навстречу, медленно, придерживаясь за перила, шла Надежда Петровна. Спереди неё шагал высокий мужчина с ящиком инструментов, а по ступенькам вприпрыжку бежала девочка лет четырёх в колготках, прижимая к себе куклу.
— А, Анечка, здравствуй! — воскликнула Надежда Петровна, заметив её. — А мы вот из строительного магазина приехали. Это мой сын Олег, и внучка Лиза.
Она повернулась к мужчине:
— Это Анна. Та самая, что мне тогда помогла. Моя соседка теперь.
Анна чуть смущённо кивнула:
— Здравствуйте. Очень приятно.
Она задержала взгляд на Олеге. Он тоже смотрел на неё — спокойно, внимательно, почти с улыбкой. Что-то мягкое, нечаянное промелькнуло между взглядами. Анна первой отвела глаза, но уголки губ дрогнули.
Тем же вечером на кухне у Надежды Петровны пахло тушёными овощами и жареной курицей. Олег сидел за столом, что-то читал в телефоне. Надежда Петровна вытерла руки о полотенце, обернулась к нему:
— Сынок, пойди, сходи к Анечке, соседке моей. Позови её на ужин, вместе посидим.
Олег поднял голову от экрана:
— Сейчас? Может, неудобно…
— Да что ты, — махнула рукой Надежда Петровна. — Хорошая девочка. Ты бы присмотрелся к ней. Скромная, вежливая. Такие не на каждом углу.
Он усмехнулся, встал:
— Ладно, пойду приглашу.
Через десять минут в дверь её квартиры тихо постучали. Анна открыла — на пороге стоял Олег, слегка смущённо улыбаясь.
— Добрый вечер. Мама просила вас пригласить. Ужин готов, она сказала — будем втроём, если вы не против.
Анна на секунду замялась, потом кивнула:
— Спасибо. Сейчас только руки помою.
Через несколько минут она уже входила на кухню Надежды Петровны. Стол был накрыт, пахло чем-то домашним и уютным. Девочка сразу обернулась.
Анна села за стол. Девочка уставилась.
— А у меня кукла тоже Аня! А мама нас бросила. Но папа остался.
Слова девочки резанули. Что-то дрогнуло внутри — не боль, а что-то до боли знакомое. Анна протянула руку. Девочка вложила свою, не глядя.
Мужчина — тёмные волосы, небрит, в простом свитере — взглянул на неё с благодарностью.
После ужина Олег предложил пройтись. Анна сначала замялась, но Надежда Петровна подтолкнула мягко:
— Пойдёмте, пойдёмте. На свежем воздухе легче думается.
Они вышли во двор. Надежда осталась сидеть у подъезда — устроилась на лавочке, закутавшись в шаль. Девочка бегала по площадке. Анна и Олег шли медленно, не глядя друг на друга.
— Прости, если было неловко. Мама у меня прямая, — сказал он.
— Нет. Всё хорошо. Это… неожиданно. Но тепло, — ответила Анна.
Они шли молча. Потом он сказал:
— Я давно не видел, чтобы кто-то так смотрел на Лизу. Спокойно. По-настоящему.
Анна посмотрела в сторону площадки, где бегала Лиза, и тихо сказала:
— Она особенная. В ней есть… ясность.
Он кивнул.
— Хочешь как-нибудь выпить кофе? Просто посидеть.
— Хочу. Но без обещаний.
— И без жалоб.
Улыбнулись оба.
На следующий день Анна купила чашку с цветами. Вечером сварила компот. Девочка помогала наливать воду в рассадные коробки, которые они купили в супермаркете. Анна показала, как бережно ставить их на подоконник.
Утром она проснулась рано. Жарила яичницу, как когда-то. Потом села, положила на колени тетрадь.
Написала: «Мне больно. Но теперь — по-честному. День первый.»
Через день Олег починил дверцу шкафа у неё на кухне. Лиза таскала отвёртки, что-то напевала. Потом Надежда Петровна позвала всех к себе на чай. Сидели, пили. Разговор был простой. Про магазины, про школу, про цены. Но без напряжения.
В один из вечеров они снова встретились в парке. Кофе на вынос. Анна держала стакан обеими руками.
— Ты ведь боишься, что всё повторится? — спросил он, не глядя.
Она молчала, потом кивнула.
— Я тоже. Но если бояться — значит, есть что терять.
Они сидели на лавке. Мимо шли люди. Было прохладно. Он посмотрел на неё, слегка улыбнулся:
— Надо бы как-нибудь выбрать день. Съездим куда-нибудь за город. Просто проветриться, сменить обстановку.
Анна усмехнулась, потом вдруг рассмеялась — коротко, по-настоящему. В его словах не было нажима, только тёплая простота. Первый раз за долгое время она почувствовала, что можно выдохнуть.
Они не называли то, что между ними, не давали этому имени. Не обсуждали, как правильно. Просто продолжали — общаться день за днём.
Спустя месяц.
Утром в квартире пахло кофе. Лиза скакала по ковру в одном носке. Надежда Петровна стучала по трубе — якобы сигнал завтрака. Анна открыла окно. Холодный воздух. Дворник метёт.
Она улыбнулась и написала в тетрадь: «Я всё ещё здесь. И это уже не боль. Это жизнь.»
Это был четвёртый понедельник в новой тетради. И первый, когда ей не хотелось стирать написанное.
