— Ой, девочки, я ж чуть не обоссалась от этого совещания! — Марина скинула туфли и бухнулась на диван, не снимая пиджака. — Ты представляешь, каково это: тебя обвиняют в растрате — на глазах у всего отдела! А ты — мать честная, бухгалтерский орёл, проверенный, между прочим, аудиторами из «Гранд Консалт»!
Она говорила с пустотой. С кухонным шкафом, котом Васей и бутылкой «Абрау-Дюрсо», которую зажала в локте. Потому что люди устают, а шкафы — молчат.
А началось всё банально. С понедельника.
— Марина, зайди, — без интонации сказала Алла Викторовна в трубке. Так обычно говорят либо роботы, либо свекрови, решившие объявить тебе войну.
Кабинет Аллы Викторовны — это как морозильник, только хуже: из него можно выйти и без головы.
Марина вошла. Сухо кивнула. За столом — мать её мужа. За стеклом — панорамный вид на Москва-Сити и её разбивающаяся самооценка.
— Тут такая ситуация… — начала Алла Викторовна, сжав губы. — Нам стало известно, что по отчётности за прошлый квартал у нас образовалась… дырка. Почти шесть миллионов. А подписано — тобой.
Марина села. Прямо на краешек стула, будто это было не кресло, а грань пропасти. Она даже не успела ничего сказать — только усмехнулась уголком губ. Та самой, нервной, смешной улыбкой, которую даже в зеркало стыдно видеть.
— Ты серьёзно, Алла Викторовна? — Марина старалась говорить спокойно. — Я не «Золушка» с курса бухучёта. Я отвечаю за цифры, как хирург за органы. Проверьте хронологию.
— Проверили, — перебила та. — Я всё видела. Подписи, расчёты. Ты была невнимательна. Или… умышленно?
— Это что, подстава? — голос сорвался. — Я вижу документы трижды перед подписанием! Кто вообще…
— Всё, Марина. — Алла Викторовна поправила очки. — Ты уволена. По статье.
— А Дима? — выдохнула Марина. — Он в курсе?
— Конечно. Он поддержал.
Вот в этот момент у Марины будто выбили землю из-под ног. Не то чтобы она верила в рыцарство мужа. Но поддержать мать — против неё? После восьми лет брака и двух ипотек?
Она встала. Молча. Только на прощание выдохнула:
— Вам, Алла Викторовна, не невестка нужна. Вам нужно зеркало, чтобы любоваться собой и подпевать: «Какая же я умная, успешная, сильная… и одинокая, как дерево в поле».
Та, конечно, ничего не ответила.
Марина вышла.
А дальше — всё как в дурном кино. Уведомление по почте. Блокировка корпоративного мессенджера. И полное молчание от Димы.
Он просто исчез. Как кот из подъезда. Ни звонка. Ни смс. Только перевод на пять тысяч — «на еду».
Спасибо, родной. Я как раз хотела посыпать картошку унижением и зажарить на сковороде разочарования.
На третий день безработицы ей позвонили. Номер — незнакомый. Голос — знакомый до зябкости.
— Марина… это Николай Петрович.
Она чуть не уронила чашку. Бывший свёкор. Тот самый, что развёлся с Аллой Викторовной пятнадцать лет назад и уехал в Краснодарский край строить дома. В буквальном смысле.
— Я слышал, что произошло. — Голос был негромкий, но цепкий. — И хочу с вами встретиться. За кофе. Или… за делом.
Марина помолчала.
— Вы ведь на стороне справедливости? — добавил он, и это прозвучало не как вопрос, а как вызов.
Встретились на Тверской. Кафе — уютное. Николай Петрович — в сером пальто, со стальным взглядом.
— Послушайте, Марина. Я ушёл из той семьи, но не из разума. Алла снова мутит воду, как в девяностых. Я могу помочь. Но мне нужен бухгалтер. И человек, которому можно доверять. Вы — именно такая.
Марина рассмеялась. Горько, срываясь.
— Я только что с позором выгнана из компании. Меня полоскали в коллективе, как половую тряпку. И мой «любимый» муж, между прочим, был среди первых, кто кивнул.
— Тем более. — Он улыбнулся. — Вам пора сделать ход.
В ту ночь она не спала. Перечитывала старые отчёты, вспоминала каждую цифру, каждую правку. Она была уверена: её подставили. И знала как.
На следующее утро она перерыла всю старую переписку с отделом. И, о чудо — нашла копию внутреннего документа, который не должен был попасть в финальный отчёт. Но попал. С её электронной подписью. Которую она точно не ставила.
Это был взлом. А за этим могла стоять только одна женщина с дипломом экономиста и сердцем ледяной принцессы.
— Николай Петрович, — сказала она в трубку. — Я согласна. И… у меня кое-что есть.
— Отлично. — Он не спросил что. Только добавил: — И ещё, Марина… если мы это сделаем — назад дороги не будет.
— Мне некуда возвращаться, — тихо ответила она. — Только вперёд.
На следующий день она снова надела строгий пиджак и отправилась в новое здание. Компания Николая Петровича располагалась в деловом центре, пахнущем амбициями и кофе с корицей.
Она шагала уверенно. Потому что впервые за последние недели чувствовала не ярость, не отчаяние — а азарт. Словно была на старте, и кто-то уже дал отсчёт:
«Раз… два… отомсти».
— …То есть, ты хочешь сказать, что она просто взяла и подделала твою подпись? — Николай Петрович задумчиво вертел в руках флешку, словно это была граната.
— Нет, — Марина сделала паузу и чётко выговорила, — она её срисовала. Скан, автограф, вставка в PDF — вариантов масса. Неужели вы не знаете, на что способна женщина, которой не нравится невестка?
— Ну знаешь, я как бы с ней прожил двадцать лет, — хмыкнул он и прищурился. — Мне это стоило волос и нервной системы. А ты — молодец. Удержалась дольше, чем я ожидал. Четыре года в её компании — это почти как срок.
— Пять с половиной, — уточнила Марина про себя, сжимая ладони на коленях. И с каждым воспоминанием — о собраниях, ужинах с упреками, многозначительных взглядах — в ней росло одно простое желание: не просто отомстить, а сделать это… элегантно.
Рабочие будни теперь были другими. У Николая Петровича — новая строительная фирма, серьёзные проекты, куча связей. Он поставил её заместителем по финансам, несмотря на её «послужной список», где теперь красовалась жирная строчка: «уволена по статье».
— Знаешь, — сказал он как-то вечером, присев рядом в конференц-зале, — я в своё время хотел, чтобы Димка женился на умной. Не думал, что это окажется… проблемой.
— Так может, мне надо было притворяться дурой? — Марина криво усмехнулась. — Как Таня из офиса. У неё же весь функционал — принести кофе и смеяться не вовремя.
— А ты — слишком самостоятельная. Алла Викторовна таких терпеть не может. Ей подавай «удобных». Чтобы молчали, соглашались и смотрели в рот.
— Я могу смотреть в рот, — Марина выпрямилась, — если там чек от «Мерседеса» на моё имя.
Он рассмеялся. Искренне.
Но смешно стало ненадолго.
Через неделю Николай Петрович прислал ей файлы. Копии переписок, переводы на счета, документацию, которую она даже не видела, будучи в той «компании мечты». Оказалось, Алла Викторовна не только мастерски рисует чужие подписи, но и… ворует. Не миллионы. Десятки.
— Видишь, что тут? — Николай Петрович положил ей перед носом распечатку с таблицами.
— Это офшоры? — Марина вскинула брови.
— Это твоя путёвка в Ад, если бы ты не уволилась. — Он усмехнулся. — Ты у меня как бы свидетель. А ещё — жертва. И, если хочешь, соучастник моего маленького плана.
— Я уже в нём участвую, — мрачно пробормотала она. — Как в театре. Только тут кровь — настоящая.
План был простой: разоблачить. И красиво. Чтобы она — Марина — не просто вышла победительницей, а вошла в кабинет Аллы Викторовны с головой поднятой. С бумагами. С юристом. И желательно — с прессой.
Но для начала — нужно было доказательство. Жёсткое. Железобетонное.
— Есть идея, — однажды вечером сказала она, когда они сидели у него в офисе на последнем этаже. — Мне нужно попасть в офис. Туда, где архивы. Там должны быть оригиналы. Или хотя бы черновики. У Аллы Викторовны же синдром коллекционера зла — она всё хранит, как реликвии.
— Ты серьёзно? — он приподнял бровь. — Это опасно.
— А с вами — безопасно? — усмехнулась она.
В тот день Марина впервые зашла в старое здание как посторонняя. В длинном пальто, с высоким хвостом и очками в стиле «жена прокурора». Охранник, с которым она пила кофе четыре года, даже не сразу узнал.
— Ой, Марина Сергеевна? Вы… к кому?
— В юридический отдел. По личному вопросу.
Она не солгала. Вопрос был очень личный.
Пока юристов вызывали — она прошла по коридору, минуя старый бухгалтерский блок. Всё то же: запах кофе, разговоры вполголоса, кто-то ругался с Excel.
Она миновала дверь с надписью «Финансовая служба». Потянула за ручку. Закрыто. Но, по странному стечению обстоятельств, у неё был ключ. Старый. Она случайно его не сдала.
Пять минут. Только пять. Она вскрыла ящик. И нашла. Серая папка, в ней — копии проводок, выписок, фальсификаций, сделанных после её ухода, но подписанных её «рукой».
— Ага, голубка, — подумала Марина. — Даже после увольнения я тебе пригождаюсь?
— И что ты теперь будешь делать? — спросил Николай Петрович, когда она показала ему содержимое.
— Я отдам это юристам. И в следственный. Пусть проверяют. Это — уголовка.
— А ты? Готова к скандалу?
Она села. Сняла очки. Усталая, но чёткая.
— А я хочу посмотреть, как Алла Викторовна будет объяснять, что я подписала документ на «Швейцарский перевод», находясь в поликлинике с температурой 39. И под капельницей. У меня справка, кстати, есть.
Ночью ей позвонил Дима.
— Ты чего удумала? — он шипел в трубку, будто она кипела. — Мама в панике! Говорит, ты против неё войну начала!
— Войну, Дим, она начала раньше. Когда вы с ней на пару решили, что я — расходный материал.
— Ты разрушишь всё! — он повысил голос. — Это же семья! Компания! Деньги!
— Семья? — Марина фыркнула. — У тебя семья — там, где мама. А у меня семья — там, где не предают.
— Мама говорит, что ты с моим отцом снюхалась. Вы всё придумали, чтобы отомстить ей!
— Слушай, Дима, — сказала она тихо, но твёрдо, — если бы я хотела мстить, я бы пришла к тебе домой, сковородкой. А пока я просто… восстанавливаю справедливость.
Он повис в трубке, как дохлая мышь. Потом выдал:
— Ты же всё равно никто без нас. Ты — просто бывшая жена.
Марина улыбнулась.
— А ты — просто сын своей мамы.
И в этом весь ты, Димочка.
Через неделю ей пришла повестка. В суд. Как свидетелю и пострадавшей стороне по делу о мошенничестве в крупном размере.
А через три — Аллу Викторовну задержали. Прямо в её кабинете, на фоне её собственного портрета.
Николай Петрович приехал в тот же вечер. Привёз вино. И предложение.
— Марина. Я думаю, вы должны остаться в компании. Официально. Не заместителем. Партнёром. Долю получите. Всё по-честному.
Она смотрела на него — с тем самым ощущением, которое не описать словами. Когда тебя скинули с поезда, а ты вдруг оказался в купе первого класса. И с бокалом шампанского.
— Только обещай, — сказала она, поднимая бокал, — что я больше никогда не увижу этих поддельных отчётов. А если увижу — я их тебе в лоб кину.
— Договорились, — усмехнулся он. — Ты опасная женщина, Марина.
— Нет, Николай Петрович. Я просто больше не удобная.
— Всё. Я выгорела, — Марина хлопнула ноутбук так, будто он ей задолжал алименты за двадцать лет.
— Ты уверена, что он закрылся? — с иронией спросил Николай Петрович, присаживаясь напротив с двумя чашками кофе. — Или нужно вызвать священника, чтобы изгнать Excel?
— Лучше два валидола и год в монастыре. Мужского. Только чтобы туда женщин не пускали. Особенно тех, что носят фамилию на -ова.
— Понял. Это был намёк. Алла Викторовна передаёт привет из СИЗО, кстати. Через адвоката.
— Надеюсь, в виде сухаря. И без записки «прости, не удержалась».
Прошло два месяца. Компания Николая Петровича процветала, дела шли в гору. Марина — уже официальный партнёр, с реальной долей, документами, кабинетами и… головной болью.
Алла Викторовна сидела под следствием. Суд ещё впереди, но общественное мнение уже сделало своё: в городе, где все друг друга знают, упасть в грязь — это как упасть в бетон. Не отмоешься.
Но вот только, когда всё рухнуло — наступила тишина. Та самая, что страшнее криков.
Марина всё чаще ловила себя на мысли: у неё теперь есть всё — свобода, деньги, уважение… и пустота. Даже злость ушла. Внутри — не кипело. Не стучало. Только звенело тишиной.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала она как-то вечером, когда они с Николаем Петровичем сидели у него на веранде с бокалами. — Когда враг повержен, а ты всё равно не радуешься.
— Ты не рада?
— Радость — это пирожки с картошкой, которые ты ешь под одеялом, когда простыл. А это… это будто я выиграла Олимпиаду, но никто не пришёл смотреть.
Он долго молчал. Потом вдруг сказал:
— Я ведь тоже один остался. Уже пять лет. Дом — как музей. Живой, но пустой.
— Мы с тобой — два экспоната. Выложенные на витрину, — Марина вздохнула. — Только у меня ещё и ценник сбит.
— Ты — не экспонат, Марина. Ты женщина, которая выжила в аду. И не растеклась по стенке. У тебя стержень.
— А тебе сколько лет? — вдруг спросила она, щурясь.
— Пятьдесят девять.
— Ммм. Значит, ещё можно построить новый бизнес, посадить дерево и развестись трижды.
— А ещё… — он сделал паузу, — можно снова жениться. На умной женщине, которая не терпит глупость, но любит кофе с корицей. Ты разве не мечтала?
Марина смотрела на него. Долго. С прищуром, как на уравнение. И вдруг сказала:
— Только если без пышных свадеб. И с раздельными ванными комнатами.
Вскоре о них начали шептаться. Кто-то в офисе «видел, как они обедают вдвоём», кто-то «слышал, как он называет её Машенькой» (что было неправдой — он звал её исключительно «Товарищ Партнёр»).
Однажды даже Дима позвонил. Голос вялый, скомканный, будто проглоченный.
— Мама говорит… вы с отцом спите?
— Передай маме, что у нас уже и постель одна. Так что да, — спокойно ответила Марина. — Правда, она ортопедическая. Удобно.
— Он ей мстит, да? За развод?
— Он ей мстит… тем, что не жалеет, что развёлся.
— Ты наслаждаешься, да?
— Нет, Дима. Я просто живу. Первый раз — по-настоящему.
А потом — был суд.
Зал переполнен. Алла Викторовна — в деловом костюме, с адвокатом и холодным лицом. Она не смотрела на Марину.
Марина — спокойная, собранная. С папкой доказательств. С юристом. И с внутренней тишиной. Не злостью. Не обидой. Тишиной. Потому что внутри уже всё решено.
На скамье свидетелей она сказала одно:
— Да, я была уволена по подложным документам. И я простила. Но прощение — не освобождает от ответственности. Особенно, если ты — директор и мать.
После приговора (4 года условно и запрет на руководство компаниями) Алла Викторовна впервые посмотрела на неё.
И сказала тихо:
— Ты думаешь, ты победила?
Марина улыбнулась.
— Я не думаю. Я просто больше не боюсь.
В тот вечер Николай Петрович ждал её у входа в здание суда. В костюме, с цветами. Беспомощно улыбаясь.
— Это тебе. За храбрость. И за то, что не превратилась в неё.
— Я чуть не стала, — честно ответила она, принимая букет. — Но ты вытянул.
— А теперь, если позволишь… — он протянул руку, — я бы хотел тебя пригласить. Не на свидание. На совместную жизнь. Спокойную. Без интриг. С кофе и шахматами.
Марина долго смотрела на него. Потом сказала:
— Только если я буду ходить по квартире в халате и с бигуди. И ты не сбежишь.
— Я останусь. Даже если ты будешь в носках с мишками и ругаться на плёнку от сосисок.
Она рассмеялась.
— Ладно. Попробуем. Только без подстав и схем. А то в следующий раз — ты в СИЗО.
Этим летом она впервые за много лет поехала на юг. Не с мужем. Не с отчётом. А просто с собой.
Сидела у моря. Пила вино. Вспоминала, как когда-то не верила, что ещё будет смеяться.
А ведь была неправа.
Жизнь только начинается. Даже если тебе уже 48.
И особенно — если рядом человек, который не боится твоей силы.
