Елена сидела на диване, закутавшись в плед, и листала телефон. Телевизор бубнил фоном какую-то ток-шоу, где, как обычно, женщины орали друг на друга из-за мужей и раздела имущества. Ирония судьбы — включи ты хоть музыкальный канал, всё равно кто-то где-то будет делить квартиры. Только там они делят эфемерное, а здесь, в её двухкомнатной, всё было реальнее некуда.
Она уже знала, что сегодня будет разговор. Знала, как человек чувствует приближение грозы, ещё до того, как грохнет первый гром. Наталья Ивановна — её мать — обещала «зайти поговорить». Когда мать так формулировала, лучше сразу прятать ценные вещи и включать диктофон.
И действительно, звонок в дверь прозвучал в семь вечера, как по расписанию. За дверью — топот, как у целой делегации. Елена вздохнула и открыла. На пороге — мать, Наталья Ивановна, и рядом, как тень, Василиса — младшая сестра, по документам сводная, а по жизни… да кто её разберёт, когда мать всегда умудрялась считать одной «настоящей дочкой», а другой «так, приложением».
— Ну что стоишь? — с упрёком сказала Наталья Ивановна, поправляя сумку на плече. — Впусти, не на улице же разговаривать.
Елена молча отступила вглубь квартиры, как капитан, впускающий пиратов на корабль. Сражение будет внутри, а не в коридоре.
Они прошли, уселись за стол в кухне. Василиса, как обычно, неловко присела на краешек стула, будто боялась его сломать. Мать же распорядилась по-хозяйски: достала из сумки свои таблетки, поставила на стол стакан, словно намекая, что вечер будет долгим.
— Елена, мы пришли серьёзно поговорить, — начала мать. Голос у неё был такой, будто сейчас объявят о мобилизации. — Мы с Василисой долго думали. Ты же знаешь, квартира отца досталась тебе одной. Это несправедливо.
— Мам, — спокойно сказала Елена, — квартира не «досталась». Она подарена мне отцом при жизни. Дарственная. По закону и по совести.
— Совесть у тебя, видимо, в шкафу пылится! — вскинулась мать. — Ты смотри, у тебя две комнаты, живёшь одна. А Ваське где? В коммуналке с тараканами? Она что, хуже тебя?
— А при чём тут я? — Елена с сарказмом подняла брови. — Я же её туда не селила.
— А кто, по-твоему, должен о сестре заботиться? — мать резко подалась вперёд. — Семья для чего? Вот ты сидишь, пьёшь свой кофе, а она думает, где завтра ночевать.
— Ага, семья для чего, — не выдержала Елена. — Для того, чтобы вы меня всю жизнь учили: «Не высовывайся, делись, будь доброй, думай о младшей». А когда я в институте одна с подработками выживала, где тогда была эта семья?
Василиса тихо подала голос:
— Лена, ты не начинай… Мама же просто хочет, чтобы по справедливости…
— Справедливость — это когда отец при жизни решил, кому и что отдать. — Елена резко поставила чашку на стол. — Он меня поддержал. Он знал, что вы с мамой всю жизнь друг за друга цеплялись. Вот и подарил мне квартиру, чтобы я хоть раз не оказалась «на задворках».
Наталья Ивановна прищурилась.
— Ты думаешь, мы не знаем, почему он тебе отдал? Жалел. Дочку жалел, видишь ли. Как будто ты у нас какая-то сиротка.
— Да, жалел, — твёрдо сказала Елена. — Потому что вы со своей любимицей меня всю жизнь держали на втором плане.
Повисла тишина. Только часы на стене тикали.
— Ладно, — неожиданно мягко сказала мать. — Мы не будем спорить. Мы принесли кое-что.
И достала из сумки лист бумаги.
— Вот. Записка от отца. Нашлась недавно, среди его бумаг.
Елена взяла бумагу. Аккуратный почерк, но… чернила чёрные. А отец, сколько она помнила, всегда писал только синими. Даже заявление в ЖЭК умудрялся синей ручкой выводить. Бумага свежая, белоснежная, как будто вчера куплена в канцелярском.
— «Елена должна помочь Василисе, если останется одна», — прочитала вслух Елена. — Удобно как. Только вот отец всегда писал без «должна». У него всё было по-человечески: «пусть поможет», «если сможет».
Она подняла глаза на мать.
— Мам, ты серьёзно? Это даже не смешно.
— Ты смеёшься над памятью отца?! — взорвалась мать.
— Нет, я смеюсь над твоей фальшивкой, — спокойно ответила Елена и демонстративно сложила бумагу пополам.
— Только попробуй порвать! — вскочила Наталья Ивановна.
— А что, ты в суд с этим соберёшься? — саркастически усмехнулась Елена. — Да первая экспертиза покажет, что бумаге два дня от роду.
Она медленно разорвала лист на две части, потом ещё и ещё, пока от него не остались белые клочки.
— Вот тебе и «последняя воля».
Василиса побледнела, мать побагровела. В воздухе стоял запах скандала, густой, как дым от костра.
— Ты… тварь! — прошипела Наталья Ивановна. — Мы ещё посмотрим, как ты запоёшь в суде!
— Давай, мама, подавай, — устало сказала Елена. — Только имей в виду: закон на моей стороне.
И добавила, чуть мягче:
— А вот помочь сестре я могу. Но не квартирой.
Эти слова почему-то прозвучали громче, чем крики.
Мать резко схватила сумку, стукнула стулом и пошла к двери. Василиса поднялась вслед, но на пороге обернулась.
— Лена… Я же не просила… Это мама…
— Я знаю, — тихо сказала Елена. — Но раз ты стоишь молча рядом — значит, соглашаешься.
Дверь хлопнула. В квартире стало тихо.
Елена опустилась обратно на диван. Телевизор всё ещё гнал свою программу: «Кто получит наследство? Родная дочь или новая жена?» Она усмехнулась сквозь усталость:
— Прямо сериал по мотивам моей жизни. Только актёры хуже играют.
И впервые за долгое время ей стало по-настоящему одиноко.
Утро выдалось странно тихим. Словно сама квартира знала, что скоро сюда вернутся «гости» — и замерла в ожидании. Елена варила кофе и ловила себя на том, что смотрит на дверь, как на живое существо. Вот-вот зазвонит звонок. И ведь знала, что зазвонит: мать после вчерашнего никогда так просто не отступала.
И действительно, в девять утра — звонок. Нервный, тройной. Елена вздохнула, пошла открывать. На пороге — снова мать, но теперь с папкой в руках. За ней, как всегда, тенью, стояла Василиса.
— Я пришла по делу, — торжественно сказала Наталья Ивановна, едва переступив порог. — Вот здесь документы. И если ты сейчас же не подпишешь соглашение, то мы идём в суд.
— Соглашение о чём? — Елена прищурилась.
— Что ты добровольно отдаёшь половину квартиры Василисе.
— Добровольно… с ножом у горла, — сухо хмыкнула Елена. — Мам, у тебя чувство юмора есть, но оно какое-то уголовное.
Мать села прямо на диван, открыла папку, зашуршала бумагами.
— Вот, видишь? Соглашение о разделе. Нотариально заверим, и всё.
— Мам, я ещё вчера сказала: квартира подарена мне отцом. Дарственная оспариванию не подлежит. Закон на моей стороне.
— Закон, закон! — всплеснула руками мать. — Всю жизнь ты прикрываешься этим своим «по закону». А где совесть? Где уважение к матери?
— Мам, а где твоё уважение ко мне было, когда ты вечно тащила меня за собой в чужие квартиры присматривать за Василисой, пока та по мальчикам бегала? — парировала Елена. — А? Тогда про «совесть» ты не вспоминала.
Василиса тихо вздохнула и, словно решившись, сказала:
— Лена, я не хочу твоей квартиры. Правда. Но мама… она считает, что так будет правильно.
— О, наконец-то, голос младшего поколения, — с сарказмом протянула Елена. — Только вот беда: у этого поколения нет своего мнения. Ты как эхо: мама сказала — ты повторила.
— Ты думаешь, мне легко? — обиделась Василиса. — Я и так всю жизнь слушаю, что я «любимица». А на самом деле — просто жила с мамой.
— Ага, — кивнула Елена. — И при этом всегда получала всё лучшее. Даже теперь — квартиру мою.
Наталья Ивановна стукнула кулаком по столу.
— Хватит препирательств! Или ты подписываешь, или мы идём в суд. А там, милая моя, ещё посмотрим, кто выиграет.
— Мам, — Елена наклонилась вперёд и тихо сказала, — ты даже не представляешь, во что лезешь. Суды — это не ток-шоу. Там бумажками и поддельными записками не отделаешься.
— Думаешь, я боюсь? — вскинулась мать. — Думаешь, у меня нет связей?
— О, начинается! — засмеялась Елена. — Вот оно, наше семейное наследие: кто кого перекричит и чьи «связи» толще.
Она встала, подошла к окну. За стеклом — двор, соседка с собачкой, утренний мир. И подумала: Боже, какая чушь. Люди живут, работают, детей в школу ведут. А у меня война за квадратные метры.
Она обернулась к матери:
— Мам, ты хоть понимаешь, что ты сейчас ставишь меня перед выбором: или квартира, или семья?
— Семья всегда важнее! — с жаром выкрикнула мать.
— Тогда почему ты её сама рушишь? — резко спросила Елена.
Повисла тишина. Василиса нервно перебирала подол юбки.
Мать же вдруг перешла в наступление.
— Хорошо. Ты не хочешь по-хорошему? Мы сделаем по-другому. — Она резко поднялась, подошла к кухонному шкафу и… распахнула дверцу. — Вот посмотри, чем ты живёшь! Банки с огурцами, кастрюли, плита вся в пятнах. Как ты вообще мужчину собираешься завести?
— Мам, а это сейчас к чему? — Елена устало потерла лоб.
— К тому, что ты живёшь, как старая дева, и тебе эта квартира ни к чему. Отдай её сестре, у которой ещё есть шанс устроить жизнь!
— Спасибо, мам, за заботу, — усмехнулась Елена. — А я думала, ты пришла поговорить, а не кастрюли пересчитывать.
И вдруг не выдержала:
— Да у тебя всё так: вместо любви — контроль, вместо помощи — упрёки. Ты думаешь, квартира меня держит? Нет. Это память об отце. Он хотя бы раз в жизни встал на мою сторону.
Глаза её наполнились слезами, но она не позволила им скатиться.
Наталья Ивановна замерла.
— Значит, так? — медленно произнесла она. — Ты выбираешь квартиру, а не мать.
— Нет, мама. Я выбираю уважение к себе.
И тут произошло неожиданное. Мать со злости схватила со стола кружку с кофе и со всего размаху швырнула в раковину. Кружка разбилась, брызги долетели до стены.
— Да чтоб ты подавилась своей гордостью! — крикнула она.
Елена не выдержала и впервые за много лет ударила ладонью по столу так, что ложки подпрыгнули.
— Хватит! Это мой дом! И я не позволю никому — даже тебе — устраивать тут цирк!
Василиса вскочила между ними, подняла руки:
— Всё! Перестаньте! Хватит!
Но крики уже сорвались с поводка. Мать и дочь смотрели друг на друга, как враги.
— Мы ещё посмотрим, кто кого! — прошипела Наталья Ивановна и рванула к двери.
Василиса на секунду задержалась, посмотрела на Елену — взгляд жалобный, как у собаки, которую ведут на цепи. И молча пошла за матерью.
Дверь снова хлопнула.
В квартире повисла гробовая тишина.
Елена стояла посреди кухни, осколки кружки блестели в раковине. И вдруг ей стало страшно. Настояще страшно. Потому что теперь она понимала: это не разговор. Это война.
Она медленно вытерла стол, собрала осколки. И, сама себе усмехнувшись, сказала вслух:
— Ну что, папа, наследство твоё — как мина замедленного действия. Вот только взорвалась она подо мной.
И впервые в жизни ей захотелось не просто отбиваться, а идти в наступление.
***
Вечером того же дня телефон Елены разрывался. Мать звонила каждые полчаса, потом Василиса, потом снова мать. Елена не брала трубку. Она сидела в тишине и чувствовала, как в груди скапливается усталость, перемешанная с яростью.
Но на следующее утро звонок в дверь оказался громче любого телефона. Она открыла — и увидела мать с Василисой и каким-то мужчиной в костюме. Юрист.
— Вот, знакомься, — холодно сказала Наталья Ивановна. — Это наш юрист. Мы пришли официально уведомить тебя: готовим иск.
— Мам, ты серьёзно? — Елена прижала руку к груди. — Ты хочешь таскать родную дочь по судам?
— Родная дочь должна помогать семье, — отрезала мать. — А не сидеть в квартире, как клуша на яйцах.
— Мам, хватит этих метафор! — вспыхнула Елена. — Я не клуша, и квартира не яйцо. Это мой дом.
Юрист кашлянул, сделал вид, что смотрит в бумаги. Василиса стояла, переминаясь с ноги на ногу, и выглядела так, будто ей хотелось провалиться сквозь пол.
— Мам, — вдруг сказала она тихо, — может, не стоит?
— Молчи! — резко одёрнула её мать. — Тебя всю жизнь обделяли, а теперь шанс выровнять справедливость!
Елена почувствовала, как что-то щёлкнуло внутри. Она подошла ближе к матери и посмотрела ей прямо в глаза.
— Мам, давай честно. Это всё не для Василисы. Это всё для тебя. Тебе нужно доказать, что ты главная, что всё должно быть по-твоему.
— Ты… ты неблагодарная! — голос матери дрогнул. — Я жизнь на вас положила!
— А на меня ты положила ещё и камень вины, который я таскала всю жизнь, — жёстко сказала Елена. — Хватит.
Она взяла со стола пачку бумаг, которые мать приволокла, и одним движением рванула их пополам. Юрист дёрнулся, но не вмешался.
— Всё! Хватит! — крикнула Елена. — Это мой дом. Мой! И я не позволю вам устраивать здесь судилище.
Мать побагровела, шагнула к ней и… замахнулась. Но Елена впервые в жизни не отшатнулась. Она схватила мать за руку и крепко удержала.
— Не смей, мама. Никогда больше не смей.
Повисла гробовая тишина. Василиса заплакала. Юрист кашлянул ещё раз и поспешно направился к двери.
— Я ухожу, — пробормотал он. — Разбирайтесь сами.
Мать вырвала руку, посмотрела на Елену с такой смесью ненависти и отчаяния, что по коже пробежали мурашки.
— Запомни, — прошипела она. — Ты останешься одна. Совсем одна.
И вышла, громко хлопнув дверью. Василиса замешкалась, посмотрела на Елену.
— Лена… прости… — её голос дрожал. — Я не просила…
— Я знаю, — устало ответила Елена. — Но ты так и не нашла в себе силы сказать «нет». И этим всё сказано.
Василиса закрыла за собой дверь.
Квартира вновь погрузилась в тишину. Елена села на диван, закрыла лицо руками и глубоко вздохнула. Да, она осталась одна. Но впервые в жизни почувствовала — это её собственная, выстраданная свобода.
Она поднялась, прошла по комнатам. Каждая стена, каждая трещина на потолке напоминали ей отца. Его слова, его смех, его редкие, но такие тёплые объятия.
— Папа, — тихо сказала она, — я всё сделала правильно.
И впервые за долгое время улыбнулась. Улыбкой человека, который проиграл семью, но сохранил себя.
