— Ларочка, ну что ты напекла-то? — голос Раисы Фёдоровны прозвучал с порога так, будто она застала Ларису за чем-то неприличным. — Опять этот твое оливье? Да сколько можно одно и то же! Витенька, сынок, ты же не любишь майонез, я тебе говорила.
Лариса стояла у плиты, помешивая в кастрюле картошку для того самого оливье, и чувствовала, как пальцы деревенеют на рукоятке ложки. Двадцать седьмая годовщина свадьбы. Двадцать семь лет. Она встала в шесть утра, чтобы всё успеть. Купила цветы себе сама — Виктор, как обычно, забыл. Вернее, купил три дня назад на заправке дешёвый букет гвоздик, которые уже завяли и теперь печально свисали из вазы на столе.
— Здравствуйте, Раиса Фёдоровна, — ровно сказала Лариса, не оборачиваясь. — Проходите.
— Да я уж прошла, прошла, — свекровь шаркнула тапками по линолеуму, поставила на стол знакомую алюминиевую кастрюлю. — Вот, холодец принесла. Настоящий, на говяжьих ножках. Не то что магазинная эта дрянь. Витенька, ты поешь обязательно, слышишь?
Виктор сидел в своём потёртом кожаном кресле у балконной двери, уткнувшись в телефон. Он даже не поднял головы.
— Угу, — глухо отозвался он.
Раиса стянула с себя пальто, повесила на спинку стула — не в прихожую, конечно, здесь же удобнее — и оглядела стол придирчивым взглядом учительницы, принимающей экзамен.
— Селёдку хоть купила? Или опять забыла?
— Купила, — Лариса выключила газ и накрыла кастрюлю крышкой. Руки слегка дрожали. — Всё купила.
— Ну и слава богу. А то в прошлый раз у тебя стол был — как в столовой какой. Ни души, ни фантазии. — Раиса присела на край стула, сложив руки на коленях. — Витенька, сынок, как дела на заводе? Премию дали?
— Дали, мам, — Виктор наконец оторвался от экрана, но на Ларису так и не посмотрел. — Небольшую.
— Вот и молодец. Я всегда говорила, что ты у меня работящий. Не то что некоторые.
Лариса сжала зубы. Она работала в автосалоне «Максима» на Кутузовском, пять дней в неделю по десять часов, улыбалась клиентам, продавала машины, терпела хамство и капризы. Приходила домой выжатая, как лимон, и продолжала терпеть. Здесь. В своей собственной квартире на улице Строителей, пятый этаж панельной девятиэтажки, которую они с Виктором выплачивали двадцать лет.
— Раиса Фёдоровна, может, чаю? — спросила она, доставая из холодильника селёдку.
— Ой, да налей уж, раз предлагаешь. Только не крепкий, ты же знаешь, мне нельзя. И сахару два куска, не три, как ты обычно кидаешь. Я же диабетик.
Лариса молча поставила чайник. За её спиной свекровь продолжала вещать что-то про соседку по площадке, которая совсем обнаглела и ставит свои сумки у их двери. Виктор изредка кивал, не отрываясь от телефона.
Девятнадцать дней назад они поссорились. Даже не поссорились — просто Лариса не выдержала и спросила, почему он вечно на стороне матери. Почему, когда Раиса Фёдоровна говорит гадости, он молчит. Почему она, Лариса, всегда виновата. Виктор тогда посмотрел на неё так, будто она говорила на незнакомом языке, пожал плечами и ушёл спать.
С тех пор они не разговаривали.
Он вставал, шёл на работу, возвращался, ужинал, садился в это своё проклятое кресло у балкона и листал какую-то ерунду в телефоне до полуночи. Иногда Лариса слышала, как он негромко смеётся над роликами. По ночам она плакала в подушку, а утром шла на работу и улыбалась клиентам. Менеджер Лариса Викторовна, чем могу помочь. Вот этот кроссовер — отличный выбор для семьи.
Какая семья.
— Ну что, садимся? — Раиса придвинула к себе тарелку. — Витенька, иди сюда. Лариса, ты чего стоишь? Неси уж всё это своё.
Лариса расставила на столе салаты, селёдку, холодец Раисы Фёдоровны. Виктор нехотя встал из кресла и сел напротив матери. Лариса села с краю.
— За что выпьем? — свекровь подняла рюмку с водкой. — За молодых! За двадцать семь лет совместной жизни! Витенька, ты главное, цени, что у тебя есть. Семья — это святое.
Виктор кивнул и выпил. Лариса подняла свою рюмку, но пить не стала. Она смотрела на увядшие гвоздики в вазе и думала о том, что семья — это когда тебя слышат. А здесь её не слышал никто уже очень давно.
Раиса Фёдоровна ушла только к одиннадцати вечера, напоследок заглянув в холодильник.
— Витенька, холодец-то доешь завтра, слышишь? И на работу с собой возьми, в контейнере. Чтобы нормально пообедал, а не всякую ерунду в столовой жевал.
Она с удовлетворением кивнула, увидев свою кастрюлю на самом видном месте, и ушла. Виктор проводил мать до лифта, вернулся и молча пошёл в спальню. Лариса осталась на кухне, разбирать со стола. Руки двигались механически: тарелки в раковину, остатки еды в контейнеры, крошки в мусорное ведро.
Она не плакала. Слёзы кончились дней пять назад. Теперь внутри была только пустота и странная, почти физическая тяжесть в груди. Будто кто-то положил туда кирпич.
Утром Виктор ушёл на завод, даже не взглянув в её сторону. Лариса поехала в автосалон. Весь день улыбалась, показывала машины, рассказывала про комплектации и кредитные программы. Один клиент долго выбирал между двумя кроссоверами, потом всё-таки купил тот, что дороже. Лариса оформляла документы и думала о том, что её жизнь похожа на автомобиль в утиль: снаружи вроде целый, а внутри всё сгнило.
— Лариса, ты как-то бледная сегодня, — сказала коллега Ирина, когда они пили кофе в курилке. — Что-то случилось?
— Всё нормально, — Лариса выдавила улыбку. — Просто устала.
— Понятно, — Ирина затянулась сигаретой и посмотрела на неё с сочувствием. — Если что — я тут. Поговорить всегда можно.
Но разговаривать не хотелось. Что она скажет? Что муж не разговаривает с ней уже двадцать дней? Что свекровь приходит с кастрюлями и делает из неё прислугу? Что она просыпается по ночам и думает, за что всё это?
Дома Виктор сидел в своём кресле. Ужинал молча. Смотрел телевизор. Раиса Фёдоровна приходила теперь почти каждый день — с тех самых пор, как полтора года назад переехала из Калуги и купила квартиру в соседнем доме на деньги от продажи своей. «Здоровье не то, одной тяжело, да и Витеньке помогать надо», — объясняла она. Раньше, когда свекровь жила за триста километров и приезжала раз в два месяца, можно было терпеть. Даже Виктор был другим — внимательнее, мягче. А теперь мать каждый день на пороге с кастрюлями, советами и упрёками. Приносила борщ, котлеты, пирожки. Ставила всё в холодильник со словами: «Витеньке надо нормально питаться, а не этим твоим фастфудом». И Виктор менялся на глазах — всё чаще молчал, отмахивался от Ларисы, а с матерью был послушным, как школьник.
Лариса перестала готовить. Зачем, если всё равно на кухне появляются кастрюли свекрови? Она записалась на курсы по Excel — давно хотела повысить квалификацию. Распечатала материалы, разложила на столе, но через неделю бросила. Не было сил.
Однажды вечером позвонила сестра Тамара.
— Ларка, ты как? Давно не звонила.
— Нормально, — Лариса смотрела в окно на огни соседней девятиэтажки. — Работаю.
— Ты чего-то не договариваешь, — Тамара знала её с детства, обмануть было невозможно. — Что случилось?
— Ничего.
— Лариса. Говори.
И Лариса рассказала. Про молчание, про свекровь, про то, как чувствует себя лишней в собственной квартире. Тамара слушала, изредка вздыхая.
— Подавай на развод, — сказала она, когда Лариса замолчала. — Немедленно. Это не жизнь, это издевательство.
— Куда я пойду? — тихо спросила Лариса. — Мне почти пятьдесят. Квартира куплена вместе. Делить — война начнётся.
— Пусть начнётся. Ты что, собираешься до конца жизни так жить?
Лариса не ответила. Она положила трубку и долго сидела на кухне, глядя на увядшие гвоздики. Потом встала, вытащила их из вазы и выбросила в мусорное ведро.
На следующий день после работы она пошла в бассейн — давно купила абонемент, но всё откладывала. Плавала медленно, чувствуя, как вода смывает с неё хотя бы часть тяжести. Вышла из раздевалки и включила телефон. Пропущенный звонок от Кирилла.
Она перезвонила сразу.
— Мам, привет, — голос сына звучал бодро. — Слушай, отец дачу хочет продать. Я тут подумал, может, мне тогда добавить на машину?
Лариса замерла посреди улицы. Кто-то прошёл мимо, задев её плечом, но она не пошевелилась.
— Что?
— Ну, дачу вашу. Вы туда годами не ездите, она просто стоит. Можно продать, хорошие деньги выручить. Мне как раз на машину не хватает немного, вот и думаю — часть денег могли бы добавить.
— Кирилл, — её голос звучал чужим. — Дача оформлена на меня. Это мои родители купили её. На деньги от продажи своей квартиры.
— Да… — он замялся. — Но бабушка сказала, что вы в браке. Это же общее имущество.
Бабушка сказала.
Лариса закрыла глаза. Всё встало на свои места. Молчание Виктора. Приходы Раисы Фёдоровны. Эти кастрюли, этот холодец, эта показная забота. Они готовили почву. Выживали её. Делали так, чтобы она чувствовала себя лишней, ненужной, виноватой. А потом — продать дачу. Её дачу. Единственное, что осталось от родителей.
— Мам, ты там? — встревоженно спросил Кирилл.
— Я здесь, — она открыла глаза. — Ладно, давай я позже перезвоню.
Она положила трубку и пошла домой. Быстро, почти бегом. Внутри что-то перевернулось. Кирпич в груди вдруг стал не тяжестью, а опорой. Стержнем.
Дома было тихо. Виктор сидел в кресле, как всегда, уткнувшись в телефон. Даже не поднял головы, когда она вошла. Лариса прошла на кухню, налила себе воды, выпила залпом. Руки дрожали, но не от страха. От ярости.
Она достала телефон и написала Тамаре: «Приеду к тебе завтра вечером. Переночую».
Ответ пришёл мгновенно: «Что случилось?»
«Потом расскажу».
Лариса посмотрела на Виктора. Он даже не заметил, что она вернулась. Сидел, листал что-то, изредка хмыкал. Двадцать семь лет. Двадцать семь лет она прожила с этим человеком. Родила ему сына. Работала, терпела его мать, строила этот дом — в прямом и переносном смысле. А он молчал. Просто молчал, позволяя всему этому происходить.
На следующий день, придя с работы, Лариса увидела их всех на кухне. Виктор сидел за столом с серьёзным лицом, Раиса Фёдоровна хлопотала у плиты, а Кирилл стоял у окна, глядя в телефон. Семейный совет. Без неё.
— А, Лариса пришла, — свекровь обернулась, вытирая руки о передник. — Как раз вовремя. Садись, надо поговорить.
Лариса медленно сняла куртку, повесила на спинку стула. Села. Посмотрела на них по очереди: на мужа, который так и не поднял глаз, на свекровь с её натянутой улыбкой, на сына, который явно чувствовал себя неловко.
— О чём поговорить? — спокойно спросила она.
— Ну вот, Витя мне рассказал, — начала Раиса Фёдоровна, садясь напротив. — Что у вас дача есть. Которую, прости, конечно, но которую вы годами не используете. Стоит она без дела, зарастает бурьяном. А ведь это же деньги! Хорошие деньги!
— Дача оформлена на меня, — Лариса произнесла это тихо, но чётко. — Это подарок от моих родителей. Они купили её на деньги от продажи своей квартиры и переоформили на меня.
— Ну да, милая, понимаем, — свекровь кивнула с показным сочувствием. — Но ты же замужем. Значит, это семейное имущество. И семья должна решать вместе, как им распоряжаться. Правда ведь, Витя?
Виктор молчал, разглядывая узор на скатерти.
— Папа говорит, что можно выгодно продать, — подал голос Кирилл. — Участки там ценятся. И мне бы помогли на машину, я как раз копил.
— На машину, — повторила Лариса. Она посмотрела на сына, и что-то внутри неё надломилось окончательно. — Тебе двадцать шесть лет, Кирилл. Ты работаешь. Хочешь машину — копи сам. А дача — это не копилка для твоих желаний.
— Ну ты чего сразу так? — он поморщился. — Родители же должны детям помогать.
— Помогать — да, — Лариса встала. Её голос стал громче, жёстче. — А вот продавать память о моих родителях, чтобы ты купил себе машину, — нет. Не должны.
— Лариса, не горячись, — Раиса Фёдоровна подняла руку, как делала это в школе, останавливая расшумевшийся класс. — Мы же по-хорошему. Семья должна быть вместе, решать всё сообща. Ты же не одна живёшь.
— Точно, — Лариса усмехнулась. Сухо, зло. — Я не одна. Я живу с мужем, который двадцать дней со мной не разговаривает. Со свекровью, которая приходит каждый день и учит меня жить в моей собственной квартире. И с сыном, который думает только о своей машине. Хорошая семья.
— Лариса! — Виктор наконец поднял голову. — Ты о чём вообще?
— Я? — она развернулась к нему. — А ты о чём, Витя? Ты решил продать мою дачу и даже не посчитал нужным спросить меня. Просто позвонил сыну, договорился с матерью и устроили тут совет. Без меня. Как будто я вообще не существую.
— Да никто ничего не решил! — он поднялся из-за стола. — Мы просто обсуждаем!
— Обсуждаете что? Моё имущество? Память о моих родителях? — Лариса шагнула к нему. — Ты хоть раз за эти двадцать семь лет подумал о том, что я чувствую? Хоть раз встал на мою сторону, когда твоя мать говорила мне гадости?
— Какие гадости? — возмутилась Раиса Фёдоровна. — Я тебе всегда желала добра!
— Добра? — Лариса повернулась к ней. — Вы полтора года назад переехали сюда и сделали мою жизнь адом. Каждый день учите меня, как готовить, как одеваться, как жить. А Витя молчит. Просто молчит и позволяет вам вытирать об меня ноги.
В кухне повисла тишина. Кирилл опустил глаза. Виктор стоял, открыв рот. Раиса Фёдоровна побледнела.
— Как ты смеешь, — прошипела свекровь. — Неблагодарная!
— Неблагодарная? За что мне быть благодарной? — Лариса взяла со стола свою сумку. — Я подам на развод. Завтра же. И дача останется моей. Потому что это моё личное имущество, полученное в дар. А вы можете делить эту квартиру. Думаю, вам это отлично удастся.
Она развернулась и пошла в спальню. Достала из шкафа сумку, начала складывать вещи. Руки двигались быстро, чётко. Никакой дрожи. Никаких слёз.
— Лариса, подожди, — Виктор появился на пороге. — Ну давай поговорим нормально.
— Нормально? — она не оборачиваясь. — Двадцать дней молчания — это нормально? Планы продать мою дачу без моего ведома — это нормально?
— Я не хотел… Мать сказала…
— Мать сказала, — повторила Лариса и наконец посмотрела на него. — Тебе пятьдесят три года, Витя. Ты взрослый мужчина. Когда ты наконец начнёшь жить своим умом, а не тем, что тебе мать в голову вложит?
Она застегнула сумку, накинула куртку. Прошла мимо него, не глядя. На кухне стояла Раиса Фёдоровна с красным от негодования лицом. Кирилл жался к окну, явно желая провалиться сквозь землю.
— Вы все получите то, что заслужили, — сказала Лариса уже у двери. — Друг друга.
Она вышла и закрыла дверь за собой. В подъезде было холодно, пахло сыростью. Лариса достала телефон, вызвала такси. Руки больше не дрожали. Внутри больше не было тяжести. Только пустота. Но какая-то чистая, светлая пустота.
— Ларка, ну ты даёшь! — Тамара открыла дверь, увидела сестру с сумкой и сразу же обняла. — Заходи быстрее, на лестнице холодно.
Лариса прошла в квартиру, скинула ботинки, опустилась на диван в прихожей. Сил не было даже дойти до кухни. Тамара присела рядом, взяла её за руку.
— Рассказывай.
И Лариса рассказала. Всё. Про молчание, про свекровь, про семейный совет и дачу. Про то, как Кирилл просил денег на машину, а Раиса Фёдоровна учила её жить. Про то, как Виктор ни разу не встал на её сторону. Говорила долго, сбивчиво, иногда останавливаясь, чтобы справиться с подступающими слезами.
— Я столько лет молчала сама, Тома, — закончила она. — Думала, что если не жаловаться, то всё само наладится. А оно не наладилось. Только хуже стало.
Тамара молчала несколько секунд, глядя на неё с таким выражением лица, будто не узнавала.
— Ларка, — медленно произнесла она. — Как ты это вообще выдержала? Столько лет? И главное — виду никогда не подавала! Ты же мне всегда рассказывала, как у вас всё хорошо! Как Витя внимательный, как вместе на дачу ездите… Я думала, у тебя идеальная семья!
— Я сама так думала, — Лариса вытерла глаза. — Пока свекровь жила далеко. А потом она переехала, и всё посыпалось. Но я тебе не говорила, потому что… стыдно было. Признаться, что у меня не семья, а какой-то кошмар.
— Стыдно? — Тамара всплеснула руками. — Ларка, это же я! Твоя сестра! Ты мне должна была сразу сказать! Мы бы раньше решили всё это!
— А что дальше? — Лариса посмотрела на сестру. — Мне страшно, Тома. Мне почти пятьдесят. Куда я пойду? Как буду жить?
— К адвокату пойдёшь, — твёрдо сказала Тамара. — Завтра же. У меня есть знакомый, Григорий Семёнович Малышев, очень грамотный. Он поможет с разводом и разделом имущества. А жить будешь у меня, пока всё не решится. Места хватит.
— Спасибо, — прошептала Лариса.
Они просидели на кухне до полуночи, пили чай, вспоминали детство, родителей. Тамара рассказывала про свой развод десять лет назад, как было тяжело, но потом стало легче. Лариса слушала и думала, что, может быть, действительно всё будет хорошо. Когда-нибудь.
На следующий день после работы она поехала к адвокату. Григорий Семёнович Малышев принял её в кабинете на третьем этаже бизнес-центра «Панорама». Мужчина лет шестидесяти, с седой аккуратной бородкой и внимательными глазами за очками.
— Тамара звонила, всё рассказала, — он протянул ей руку. — Присаживайтесь. Документы принесли?
Лариса достала папку, положила на стол. Адвокат внимательно изучил договор дарения на дачу, выписку из ЕГРН, документы на квартиру.
— С дачей всё просто, — сказал он, откладывая бумаги. — Это ваша личная собственность. Имущество, полученное в дар, не делится при разводе. Муж на неё претендовать не может.
— А квартира?
— Сложнее. Она куплена в браке — формально совместная. Скажите, у вас есть какие-то документы, подтверждающие, что ваши родители вкладывали деньги в покупку? Договор дарения денежных средств, расписка, банковские переводы?
Лариса растерянно покачала головой.
— Я даже не знаю… Наверное, нет. Это было двадцать лет назад. Родители просто дали деньги на первоначальный взнос, но никаких бумаг мы не оформляли.
Григорий Семёнович вздохнул.
— Тогда сложно. Без документов доказать, что это были именно их средства, практически невозможно. Квартира будет делиться как совместно нажитое имущество. Либо продадите и разделите деньги пополам, либо один выкупит долю другого. Но дача — она ваша, это точно. Главное, не поддавайтесь на давление.
Лариса вышла от адвоката с чувством, что наконец-то делает что-то правильное. Впервые за долгое время.
Виктор начал звонить на следующий день. Раз пять подряд. Лариса не брала трубку. Потом позвонила Раиса Фёдоровна. Лариса заблокировала номер после второго звонка. Кирилл написал в мессенджере: «Мам, что ты? Папа измученный ходит. Бабушка говорит, ты эгоистка». Она не ответила.
На четвёртый день, когда Лариса выходила с работы, у дверей автосалона стояла Раиса Фёдоровна. Лицо злое, сумка сжата в руках.
— Лариса! Семью разрушаешь из-за дачи?!
Коллеги обернулись. Клиенты замерли. Лариса почувствовала, как краснеет лицо.
— Раиса Фёдоровна, уходите.
— Не уйду! Витя без тебя пропадёт! А ты его бросаешь! Неблагодарная!
— Что он для меня сделал? — Лариса остановилась. — Скажите мне, Раиса Фёдоровна. Что именно?
— Ты… ты его не цениш! Он тебя содержал!
— Я работаю. Двадцать лет в одном месте. Мы вместе эту квартиру выплачивали. А вы приехали и начали делить то, что вам не принадлежит.
— Как ты смеешь! Я — его мать! Я всю жизнь ему отдала, а ты…
— А я что? — Лариса сделала шаг вперёд. — Я двадцать семь лет была его женой. Рожала, растила сына, работала, терпела. А вы переехали сюда и решили, что всё теперь ваше.
Ирина, коллега, вышла и взяла Ларису под руку.
— Идём. А вы уходите, пока охрану не вызвали.
Раиса побледнела, развернулась и ушла. Лариса стояла, чувствуя дрожь в коленях.
— Спасибо, — прошептала она.
— Пошли, провожу до метро, — Ирина обняла её за плечи.
По дороге Лариса рассказала всё. Ирина слушала, качая головой.
— Я разводилась пять лет назад. Думала, не выживу. А сейчас живу одна, счастлива. Первое время тяжело. Потом — легче. Поверь.
Вечером Кирилл написал: «Мам, бабушка звонила. Говорит, ты её при всех опозорила. И про папу рассказывала — говорит, он совсем плохой. Может, и правда стоит поговорить?»
Лариса набрала ответ: «Кирилл, я подала на развод. Окончательно. Хочешь говорить — приезжай. Адрес у тёти Тамары».
Ответа не было.
Прошла неделя. Лариса жила у Тамары, ходила на работу, возвращалась, ужинала молча. Сестра не лезла с расспросами, просто была рядом. По ночам Лариса лежала на диване, смотрела в потолок и вспоминала. Как Виктор дарил ей цветы на первом свидании. Как они выбирали квартиру, стояли посреди пустых комнат и мечтали о будущем. Как он держал её за руку в роддоме, когда родился Кирилл. Двадцать семь лет. Неужели всё это было зря?
Она плакала тихо, чтобы Тамара не услышала. Утром умывалась холодной водой, красила глаза и шла на работу. Улыбалась клиентам. Продавала машины. Жила.
Григорий Семёнович готовил документы к суду. Звонил, уточнял детали, предупреждал: «Будут пытаться вас очернить. Говорить, что вы плохая жена, плохая мать. Не реагируйте. Держитесь спокойно».
На десятый день вечером в дверь позвонили. Тамара открыла — на пороге стоял Кирилл. Худой, осунувшийся, с тёмными кругами под глазами.
— Можно войти? — спросил он тихо.
Лариса кивнула. Они сели на кухне. Кирилл долго молчал, вертел в руках телефон.
— Я был у отца, — наконец сказал он. — Бабушка звонила, говорила, что он совсем плохой. Приехал — сидит в кресле, не бреется, ничего не ест. Бабушка вокруг него вьётся, командует: это съешь, это не трогай, туда не звони. Как маленького ребёнка.
Он поднял глаза на мать.
— Я её спросил: зачем ты мне про дачу говорила? Зачем сказала, что это общее имущество? Она так разозлилась. Начала орать, что я неблагодарный, что она для меня старалась, чтобы машину купил. Что ты, мам, эгоистка. Что бросила семью.
— И ты ей поверил? — спросила Лариса.
— Нет, — он покачал головой. — Я увидел. Как она им манипулирует. Папа даже слова сказать не может — она за него отвечает. Говорит: «Витенька так думает, Витенька так хочет». А он сидит и молчит. Как всегда молчал.
Лариса почувствовала, как что-то сжимается в груди.
— Я с ним поговорил, — продолжал Кирилл. — Когда бабушка ушла в магазин. Спросил: пап, ты правда хочешь развода? Ты правда хотел дачу продать? Он… он сказал, что не знает. Что мать убедила его, что так будет правильно. Что ты слишком самостоятельная стала, что надо тебя «на место поставить».
— На место, — повторила Лариса. Горько усмехнулась.
— Мам, я понимаю, почему ты ушла, — Кирилл протянул руку через стол, коснулся её пальцев. — Прости меня. Я повёлся на бабушкины слова. Думал только о машине, о себе. Не подумал, что тебе больно.
Лариса сжала его руку. Впервые за десять дней слёзы были не от боли, а от облегчения.
— Спасибо, — прошептала она.
Кирилл ушёл поздно вечером. Обнял её на прощание крепко, по-настоящему. Лариса стояла у окна и смотрела, как он садится в машину. Впервые за долгое время она почувствовала, что не одна.
Следующие две недели тянулись медленно. Григорий Семёнович позвонил пару раз — уточнил адрес суда, время, напомнил взять паспорт и документы на дачу. Предупредил, что свекровь, скорее всего, придёт, что адвокат Виктора постарается её выставить в плохом свете. Лариса слушала и отвечала коротко. Волновалась, но держалась.
В день заседания она пришла в здание суда с Григорием Семёновичем, села на деревянную скамью в небольшом зале. Напротив — Виктор с адвокатом. Рядом с ним — Раиса Фёдоровна, вся в чёрном, с кислым лицом.
Судья — женщина средних лет — изучала документы, задавала вопросы. Адвокат Виктора настаивал на том, что дача является совместно нажитым имуществом, поскольку использовалась обоими супругами. Что Виктор вкладывал средства в её содержание и ремонт.
Григорий Семёнович спокойно предъявил договор дарения, выписку из ЕГРН.
— Дача получена моей доверительницей в дар от родителей. Согласно статье 36 Семейного кодекса, имущество, полученное одним из супругов в дар, является его личной собственностью и разделу не подлежит. Что касается вложений ответчика в ремонт — никаких документальных подтверждений не представлено.
Судья внимательно изучила договор дарения, посмотрела на Виктора.
— У вас есть доказательства произведённых вложений?
Виктор молчал. Адвокат пролистал папку, развёл руками.
— По квартире стороны готовы заключить мировое соглашение, — продолжил Григорий Семёнович, передавая судье документ. — Квартира остаётся за ответчиком, истица получает денежную компенсацию в размере половины её рыночной стоимости.
Виктор кивнул. Раиса Фёдоровна дёрнула его за рукав, зашептала что-то, но он не отреагировал.
Судья ещё раз перелистала документы, посмотрела на Ларису.
— Вы согласны с условиями мирового соглашения?
— Да.
— Решение суда, — судья отложила бумаги. — Брак между Ларисой Викторовной и Виктором Павловичем расторгнуть. Дачный участок в садовом товариществе «Ромашка» признать личной собственностью Ларисы Викторовны. Мировое соглашение по разделу квартиры утвердить.
Лариса выдохнула. Всё кончено.
Они вышли из здания суда молча. Григорий Семёнович пожал ей руку на прощание, напомнил, что решение вступит в силу через месяц, что деньги за квартиру Виктор должен перевести в течение трёх месяцев. Лариса кивнула, но почти не слышала. Она смотрела на серое осеннее небо и думала, что теперь всё по-настоящему кончено.
Виктор стоял у входа, один. Раиса Фёдоровна уже ушла — Лариса видела, как свекровь демонстративно развернулась и зашагала к остановке, даже не попрощавшись с сыном. Виктор курил, глядя в сторону. Постарел. Плечи ссутулились, в волосах появилась седина.
Лариса прошла мимо. Не оглянулась.
Прошло два месяца. Виктор перевёл компенсацию — ровно половину стоимости квартиры. Лариса нашла однокомнатную на окраине, недалеко от метро. Небольшая, светлая, с окнами на юг. Своя. Кирилл помог с переездом, таскал коробки, собирал мебель, шутил. Привёл девушку Катю — худенькую, с короткими волосами, в очках. Девушка смотрела на Ларису с любопытством и осторожностью, будто боялась сказать что-то не то.
— Кирюша много про вас рассказывал, — сказала она за чаем на новой кухне. — Говорит, вы очень сильная.
Лариса усмехнулась. Сильная. Она не чувствовала себя сильной. Просто делала, что нужно.
Весной Лариса впервые поехала на дачу. Открыла калитку — территория заросла бурьяном, дорожки покрылись мхом. Она зашла в дом. Пахло сыростью и старым деревом. На столе стояла рамка с фотографией — её родители, молодые, улыбающиеся, на фоне яблони.
Лариса провела пальцем по пыльному стеклу. Села на старый стул, закрыла глаза. Здесь было тихо. Здесь можно было дышать.
Она приезжала каждые выходные. Косила траву, чинила забор, убирала в доме. Кирилл приезжал с Катей — помогали, жарили шашлыки, сидели до темноты на веранде. Говорили обо всём и ни о чём.
Однажды в субботу утром на дачу приехал Виктор. Лариса поливала грядки, услышала шум мотора, обернулась — его старая машина въезжала во двор. Кирилл вылез из салона, помахал рукой. Виктор вышел следом, неловко стоял у калитки.
— Привет, — сказал он. — Кирилл позвал. Говорит, забор надо доделать.
Лариса вытерла руки о фартук. Посмотрела на бывшего мужа. Он избегал её взгляда.
— Доски в сарае, — сказала она. — Инструменты там же.
Они работали молча. Виктор чинил забор, Кирилл помогал, Лариса готовила обед на веранде. Катя накрывала на стол. Всё было странно обыденно.
За обедом Виктор наконец заговорил.
— С матерью я почти не общаюсь, — сказал он, разламывая хлеб. — После суда она требовала, чтобы я подал апелляцию, боролся за дачу дальше. Я отказался. Сказал, что всё законно, что я не буду это продолжать. Она назвала меня предателем. Мы… отстранились друг от друга. Я переосмыслил многое. Понял, как она мной манипулировала всю жизнь. Мне без этого легче.
Лариса молчала.
— Я не знал, что она такая, — продолжал он, глядя в тарелку. — Вернее, знал. Но не хотел видеть. Проще было молчать, чем спорить. Извини.
— За что? — спросила Лариса.
— За всё. За то, что не слышал тебя. За то, что позволял ей. За дачу. За молчание. — Он поднял глаза. — Я понял, когда ты ушла. Но было поздно.
Лариса отпила воды. Посмотрела на яблоню за окном.
— Да. Было поздно.
Они не обнялись. Не простили друг друга показной сценой. Просто сидели за столом, ели, изредка переглядывались. Кирилл с Катей молчали, чувствуя напряжение.
Виктор уехал вечером. Но на следующие выходные приехал снова. Починил крыльцо. Потом — водопровод. Потом просто приезжал, пил чай на веранде, разговаривал с Кириллом о работе, о машинах, об обычных вещах. С Ларисой почти не говорил. Но смотрел иначе. С уважением. Может, впервые за двадцать семь лет.
Однажды Лариса сидела на веранде одна, смотрела на закат. Виктор подошёл, присел на ступеньки.
— Мы могли бы всё исправить? — спросил он тихо.
Лариса покачала головой.
— Нет, Витя. Мы уже другие люди. Я — точно.
— Я тоже, — он вздохнул. — Наверное, так и должно было быть. Чтобы я наконец повзрослел.
Она улыбнулась. Первый раз за долгое время — без горечи.
— Никогда не поздно.
Семья не вернулась в прежнее состояние. Она стала другой. Лариса жила в своей квартире, работала, строила свою жизнь. Кирилл женился на Кате через год, они приезжали на дачу с ночёвками, помогали по хозяйству. Виктор тоже приезжал иногда — чинил что-то, оставался на ужин, но уезжал домой, в ту самую квартиру на Профсоюзной, где жил один и выплачивал кредит, который брал для компенсации Ларисе.
Они больше не были мужем и женой. Но научились разговаривать без ненависти и обид. Научились быть просто людьми, которые когда-то любили друг друга и теперь могли сидеть за одним столом.
И этого было достаточно.
