— Телевизор мне! У меня старый сломался!
— Кресло кожаное заберу, ты же не против, мам?
— А золотые часы деда кому? Давайте поделим — продадим, деньги разделим!
Когда родные показывают лицо
Алла Михайловна сидела за столом, где час назад ещё стояли поминальные блюда и портрет Игоря в чёрной рамке. Семьдесят два года прожила — думала, людей знает. Муж ушёл из жизни неделю назад, а родня уже делит его вещи.
Восемь человек в трёхкомнатной квартире, где они с Игорем прожили пятьдесят два года. Восемь голосов, и все — о том, кому что достанется.
Сын Вадим схватил со стены картину:
— Эта точно мне! Отец обещал!
Дочь Людмила вырвала из рук:
— Врёшь! Мне обещал!
Алла Михайловна молча встала и пошла на кухню. Налила воды из фильтра. Руки не слушались — не от слабости, от чего-то другого. Будто стены давили. Будто в доме не родные люди, а чужие.
— Мам! — Вадим заглянул в кухню. — Ты чего ушла? Мы тут решаем.
— Решайте.
— Ну как решайте? Ты же тоже должна сказать, кому что.
Алла Михайловна посмотрела на сына. Пятьдесят лет ему. Седина на висках, костюм дорогой, часы на руке. Менеджер в строительной компании, зарабатывает хорошо. А стоит и спорит из-за картины, которая в магазине стоит три тысячи.
— Игорь неделя… — она осеклась. — Неделя всего прошла.
— Ну и что? — Вадим пожал плечами. — Надо сразу разобраться, чтобы потом не было претензий.
Когда квартира важнее памяти
Из гостиной донёсся крик Людмилы:
— Денис! Отдай пульт от телевизора! Это мне!
— Какой тебе?! Бабушка сказала, телевизор дедушкин мне достанется!
— Ничего она не говорила!
Алла Михайловна вернулась в комнату. Внуки — дети Вадима, Денис и Кристина — стояли возле телевизора и что-то мерили рулеткой. Людмила записывала в блокнот. Её муж Андрей сидел в кожаном кресле Игоря и листал телефон.
— Вставай, — бросила Людмила мужу. — Кресло я беру.
— Да ладно, посидел минуту.
— Вставай, сказала!
Алла Михайловна прислонилась к дверному косяку. Виски сдавило — знакомое ощущение: давление поднялось, перед глазами потемнело на секунду. Сорок два года отработала медсестрой в поликлинике. Видела всякое. Но чтобы родные дети так…
— Мам, — Вадим присел рядом, взял за руку. — Ну давай серьёзно поговорим. Квартира эта… Ты одна тут. Три комнаты, а ты одна. Может, оформим на меня? Я тебя сюда на выходные буду возить. К себе заберу.
— Заберёшь? — Алла Михайловна посмотрела на сына. — Куда?
— Ну, к себе. Потесниться можно.
— У тебя трёшка, Вадим.
— Ну… в общем, место найдётся. Главное — квартиру оформить надо. Пока не случилось чего.
— Чего случилось?
Вадим замялся:
— Ну… мало ли. Документы лучше сразу. Я же твой сын, я имею право.
— Я тоже имею право! — Людмила подлетела. — Мам, я тебя к себе заберу, будешь со мной жить!
— Со мной? — фыркнул Вадим. — В однушке с зятем, который по выходным не в себе?
— Андрей нормальный!
— Ага, по пятницам особенно нормальный.
— Заткнись!
Начался скандал. Кто кого любит, кто больше помогал, кто чаще приезжал.
Алла Михайловна встала и пошла в спальню. Легла на кровать — на ту сторону, где спала всегда. Игорева половина пустая. Подушка нетронутая.
— Прости, Игорёк, — прошептала она в пустоту. — Не уследила.
Тот, кто помнит
Дверь приоткрылась. В щель просунулась голова Саши — младшего сына Людмилы. Двадцать три года, худой, в очках. Учится на программиста.
— Баб, ты как?
— Нормально, Сашенька. Иди к своим.
— Не хочу. — Он зашёл, прикрыл дверь. — Там противно.
Сели молча. Саша смотрел на стены — везде фотографии. Игорь на рыбалке, на даче, за рулём первого автомобиля. Молодой, с тёмными волосами. Потом седой, в очках. Потом совсем старый, но всё равно улыбается.
— Баб, а помнишь, дед рассказывал про ту щуку? — Саша показал на выцветший снимок в деревянной рамке.
Алла Михайловна посмотрела. Восемьдесят седьмой год. Игорю сорок два, ей тридцать шесть. Она привезла фотоаппарат на рыбалку. Он держит огромную рыбину, улыбается — счастливый, молодой.
— Помню. Три часа боролся. Приехал — хвастался неделю.
— Он мне рассказывал каждое лето, — Саша улыбнулся. — Как леска рвалась, как думал — уплывёт. А потом вытащил. И говорил: «Главное — не отпускать, Сашка. Держишь — значит, твоё».
В гостиной что-то грохнуло. Крик Людмилы:
— Вадим, ты совсем оборзел! Машина отцовская мне должна достаться!
— Тебе?! Ты водить-то умеешь?!
— Я продам её! Мне деньги нужны!
Алла Михайловна закрыла глаза. Машина. Старенькая иномарка семнадцатилетней давности. Игорь так гордился, когда купил. Мыл каждые выходные, полировал.
— Баб, не слушай их, — тихо сказал Саша. — Они придурки.
— Нет. Просто… забыли.
— Что забыли?
— Что деда любить надо было, когда он живой был.
Когда правда режет
Дверь распахнулась. Вадим, красный, размахивал пачкой бумаг:
— Мам! Я нашёл в отцовском столе! Смотри!
Алла Михайловна села. Взяла документы. Старые расписки, квитанции… И письмо. Почерк знакомый — Игоря. Дрогнуло сердце.
— Читай вслух! — Вадим торжествовал. — Пусть все знают, какой он был!
— Вадим, не надо.
— Надо! Там написано про Светку из бухгалтерии! Он налево ходил! Восемьдесят девятый год! Ты знала?
Тишина. Людмила и остальные родственники столпились в дверях. Андрей вытянул шею. Денис и Кристина переглянулись.
Алла Михайловна медленно сложила письмо обратно.
— Знала.
— Как знала?!
— Увидела помаду на воротнике. Потом он сам пришёл, признался. Через полгода после того как началось.
— И что?! — Вадим не унимался. — Ты его простила?!
— Простила. Мы прожили после этого тридцать пять лет. Он был хорошим мужем и отцом. Все ошибаются, Вадим.
— Хорошим?! Да он…
— Заткнись.
Вадим осёкся. Алла Михайловна встала. Маленькая, семьдесят два года, давление под сто восемьдесят. Но голос твёрдый:
— Ты нашёл письмо не потому, что тебе правда нужна. Ты хотел найти завещание. Вы все хотели. А нашёл письмо — и решил, что это козырь. Чтобы я думала: «Раз Игорь был плохой, то и квартира неважно кому достанется». Правильно?
Вадим побледнел:
— Я не…
— Уходите. Все. Поминки закончены.
— Мам, ну ты чего? — Людмила шагнула вперёд. — Мы же не со зла…
— Со зла. Именно со зла. Игорь неделю как ушёл, а вы уже делите. Телевизор, кресло, машину, квартиру. Даже не спросили — как я. Больно ли мне. Страшно ли одной.
— Мам…
— Уходите.
Когда остаётся один человек
Родня стала расходиться. Молча, натягивая куртки, избегая взгляда Аллы Михайловны. Людмила на пороге обернулась:
— Сама виновата, мам. Надо было сразу всё поделить по-честному.
Дверь хлопнула.
Алла Михайловна вернулась в гостиную. Картина валялась на полу, телевизор сдвинут, кресло Игоря помято. Будто ураган прошёл.
— Баб, подожди, я помогу, — Саша собирал со стола грязную посуду. — Давай вместе.
Они мыли посуду молча. За окном октябрьские сумерки. Деревья голые. Скоро зима.
— Ты не уходи, Сашенька, — попросила она. — Побудь ещё.
— Я никуда не тороплюсь. Пары завтра только после обеда.
Они вытерли посуду, расставили по полкам. Алла Михайловна заварила себе цикорий, Саше налила сока из холодильника. Сели на кухне.
— Они вернутся, — тихо сказал Саша. — Мама с дядей Вадимом. Будут извиняться.
— Знаю.
— И опять про квартиру начнут.
— Знаю.
Саша покрутил стакан в руках:
— Баб, а ты… Ты правда простила деда? За ту историю?
Алла Михайловна посмотрела в окно. Темнело быстро. В соседних окнах загорался свет.
— Простила. Он тогда совсем потерялся. Прибежал вечером, говорит: «Алка, я… Я не знаю, как сказать». Я сразу поняла. По лицу. Женщина всегда чувствует.
— И ты не закричала? Не выгнала?
— Закричала. Ревела три дня. Потом подумала: а что дальше? Развод? Детям по двенадцать и четырнадцать лет. Квартира кооперативная, только-только выплатили. Разделим — обоим жить негде. И он же раскаялся. По-настоящему. Цветы каждую неделю носил.
Саша усмехнулся:
— Дед такой был. Упрямый.
— Упрямый, но честный. Ошибся — признал. Многие всю жизнь врут. А он признался. И мы прожили ещё тридцать пять лет. Хороших лет.
Они помолчали. Где-то капал кран в ванной. Надо починить.
Просьба, которая всё изменила
— Баб, — Саша встал, сполоснул стакан. — Можно я тебя кое о чём попрошу? Не подумай, что я как они…
— Конечно, Сашенька.
— Там в комнате фотография висит. Дед с щукой. Неудобно даже просить, но… Можно мне её взять? Я хочу повесить у себя в комнате. Чтобы помнить его.
Алла Михайловна замерла. Смотрела на внука — высокий, худой, глаза Игоря за стёклами очков.
— Ты ничего больше не хочешь?
— Нет. Мне эта фотография дороже всего.
— А телевизор? Он новый, четыре года всего.
— Зачем? Я в ноутбуке смотрю всё.
— Часы золотые?
— Баб, я в телефоне время смотрю. А часы — это не моё. А фото… Его не купишь. Дед на нём живой. Счастливый. Я хочу помнить его таким.
Алла Михайловна встала, подошла, обняла внука. Заплакала. Первый раз за всю неделю — не от горя, а от чего-то тёплого, светлого.
— Бери, Сашенька. Бери обязательно.
Саша снял фотографию со стены, аккуратно протёр стекло ладонью:
— Спасибо, баб. Я… Я правда любил деда. Он классный был.
— Классный, — согласилась Алла Михайловна. — Уходи, внучек. Поздно уже. На метро успеешь?
— Успею. Ты только не грусти, ладно? Я в выходные приеду, вместе супа наварим.
— Хорошо. Приезжай.
Саша ушёл. Алла Михайловна легла спать. Долго лежала в темноте, смотрела на стену, где раньше висела фотография. Светлое пятно осталось — обои выцвели вокруг.
На следующий день она позвонила нотариусу.
Когда справедливость важнее родства
Кабинет на третьем этаже, пахнет бумагой и кофе. Нотариус — женщина лет сорока, в очках, строгая.
— Вы уверены, Алла Михайловна? Квартира — это большое наследство. Дети могут обидеться.
— Уже обиделись. Неделю назад, на поминках.
— Но внук ещё молодой, студент…
— Именно поэтому. Он единственный, кто попросил не вещь, а память. Остальные делили телевизор.
Нотариус кивнула, напечатала что-то на компьютере:
— Оформим на внука Александра Андреевича Крылова. А что детям?
— По серебряной ложке из моего приданого. На память о родителях.
— Хорошо. Распишитесь здесь… и здесь. Готово.
Алла Михайловна вышла на улицу. Ноябрь уже, холодно. Повязала платок теплее. На остановке ждала автобус, думала: правильно ли сделала?
Телефон завибрировал. Вадим.
— Мам, прости, мы не со зла тогда. Просто… Понимаешь, у меня кредиты, ипотека…
— Понимаю.
— Может, встретимся? Поговорим спокойно?
— Не нужно, Вадим. Всё уже решено.
— Что решено?
— Потом узнаешь.
Она отключилась. Автобус пришёл.
Вадим узнал через три дня. Позвонил, кричал так, что пришлось отодвинуть телефон от уха:
— Ты с ума сошла! Я твой сын! Я имею право!
— Имел. Но ты показал, что тебе нужна квартира, а не я. Саша единственный спросил про фотографию. Он любил деда. Ты любил дедову квартиру.
— Я тебе этого не прощу!
— Не надо. Я и не жду прощения. Я жду, что ты когда-нибудь поймёшь.
Людмила приехала на следующий день. Плакала на кухне:
— Мам, ну как же так? Саша — это мой сын, но я тоже твоя дочь!
— Ты любишь мою квартиру.
— Нет! Я правда люблю!
— Тогда почему ты приезжала два раза в год? А Саша — каждую неделю. Помогал деду в гараже, слушал его истории. Он заслужил, Люда.
— Но он же студент! Ему квартира не нужна!
— Ему нужна память о деде. А квартира — это просто приложение.
Людмила ушла, хлопнув дверью.
Через месяц Саша позвонил
— Баб, приезжай в гости в общежитие.
Алла Михайловна приехала.
Фотография висела в центре комнаты, над диваном. Игорь с щукой, молодой, счастливый.
— Баб, спасибо, — Саша обнял её. — Но честно… Зачем? Я не ожидал.
— А я ожидала. От тебя — человечности. От остальных — жадности. Вы все оправдали ожидания.
Они сели на кухне. Саша заварил ей цикорий — запомнил, что она любит.
— Мама звонила, — осторожно сказал он. — Плакала. Говорит, ты её не любишь.
— Люблю. Но любовь не значит — отдавать всё, что просят. Иногда любовь — это сказать «нет».
— Дядя Вадим написал в мессенджере. Что я украл у него наследство.
— Не отвечай. Время всё расставит.
Они посидели молча. За окном падал снег. Первый в этом году.
— Баб, — Саша посмотрел на фотографию. — А ты не жалеешь, что я тогда взял фото, а не телевизор? Может, остальные правы, и я странный?
Алла Михайловна встала, подошла к снимку. Игорь смотрел оттуда — будто живой.
— Телевизор можно купить. Деда — нет.
Саша улыбнулся — той же улыбкой, что дед на фотографии.
Жизнь продолжается
Вечером Алла Михайловна ехала домой в автобусе. Смотрела в окно — город светился огнями, люди спешили по своим делам. Жизнь продолжалась. Игоря нет, а жизнь есть.
Телефон завибрировал. Сообщение от Саши: «Баб, приезжай в субботу. Будем вспоминать деда. у меня есть его старые кассеты с записями — хочу оцифровать».
Она улыбнулась. Написала: «Приеду. Обязательно».
Квартира встретила тишиной. Алла Михайловна включила свет, разделась, поставила чайник. Села у окна. Внизу горели фонари. Где-то смеялись люди.
Правильно ли она сделала? Дети обижены. Родня перестала звонить. Но Саша теперь будет жить в их с дедом квартире и хранить память. Это важнее.
Игорь бы понял. Он всегда понимал.
