Ключи упали на пол — звук был такой, будто что-то раскололось навсегда. Я стояла у зеркала, растрёпанная, в мятой футболке. Только вернулись с площадки, сын весь в песке.
— Быстрее! Нас ждут! — крикнул он из комнаты.
Я подняла связку, вставила в замок. Руки дрожали. Он выскочил в коридор — уже одетый, с телефоном в руке, лицо напряжённое.
— Ты что копаешься?! Едем к моим в торговый центр, я же говорил!
— Не говорил.
— Говорил. Ты не слушала.
Я промолчала. Бесполезно спорить. Пошла переодевать сына — быстро, молча. Муж стоял над душой, поторапливал. Мы выбежали на площадку, он нервно жал кнопку лифта.
— Открывай дверь быстрее, они же ждут!
— Подождут, — сказала я машинально.
Он обернулся. Лицо изменилось — стало жёстким, чужим.
— Ты кто вообще такая, чтобы они тебя ждали?!
Я замерла.
— Что?
— Какое право имеешь так говорить про мою родню?! Ты их унижаешь!
— Я всего лишь…
— Ты никто! Понимаешь?! Никто, чтобы так о них отзываться!
Лифт приехал. Двери открылись. Сын дёрнул меня за руку, испуганно смотрел на отца. Я шагнула внутрь, прижала ребёнка к себе. Муж зашёл следом, продолжал:
— Я не позволю тебе их оскорблять! Мать меня вырастила, сестра — родная кровь! А ты кто?!
Горло сжалось. Но слёз не было. Только странная ясность: я слышу это не первый раз. Просто раньше он говорил по-другому, мягче. А сейчас сказал правду.
Мы вышли на улицу. Он шёл впереди, я — сзади. Дошли до машины. Я остановилась.
— Я не поеду.
Он обернулся:
— Что?!
— Раз я никто, незачем мне там быть.
— Не устраивай истерик! Сейчас же сели в машину!
Я развернулась, пошла к подъезду. Он окликнул — я не обернулась. Сын заплакал. Я сжала кулаки, но не остановилась.
Поднялась в квартиру. Села на пол в ванной, прислонилась к стене. Через десять минут хлопнула дверь — он забрал ребёнка и ушёл.
Я сидела в темноте и думала. Не о сегодняшнем — о всех тех годах. Как он забывал мой день рождения, но помнил именины тёти. Как я ждала его с ужином, а он ел у матери. Как его сестра сказала: «Ты ему не пара» — и он промолчал.
Встала. Прошла на кухню. На столе — его тарелка, та самая, с трещиной, которую он просил мыть руками. Я взяла её, включила воду в раковине. Не стала мыть. Просто смотрела, как вода наполняет её и стекает через край.
Открыла шкаф, достала его спортивную сумку. Сложила туда вещи, которые он носил к родне: рубашку, брюки, ремень. Застегнула. Вынесла в прихожую, поставила у двери.
Телефон завибрировал. Он:
«Ты понимаешь, что творишь? Мать спрашивает, где ты. Что говорить?»
Я набрала: «Говори правду. Что я никто.» Отправила. Выключила звук.
Он вернулся через три часа. Я услышала, как открывается дверь, шаги в коридоре. Он зашёл на кухню. Лицо виноватое.
— Ну чего ты? Я не хотел так резко. Понервничал просто.
Я молчала.
— Мать передала пирог. Говорит, ты похудела.
Он сел напротив, протянул руку. Я убрала свою.
— Давай не будем раздувать. Отдохнёшь, и всё наладится.
— Ты видел сумку у двери?
Он нахмурился:
— Какую?
— Твою. С вещами. Забирай и езжай к ним.
Усмешка сползла с лица.
— Ты меня выгоняешь?!
— Ты сам сказал — я никто. Значит, незачем мне здесь быть.
Он вскочил:
— Это моя квартира!
— Наша. Но раз я никто, то решай: уходишь к тем, кто «кто-то», или остаёшься и начинаешь относиться ко мне как к жене. Третьего нет.
Он стоял, смотрел недоверчиво. Потом развернулся, вышел. Хлопнула дверь в комнату. Я слышала его голос — звонил матери, возмущённый, срывающийся.
Через полчаса вышел. Лицо жёсткое.
— Мать сказала, ты устала. Надо в отпуск. К морю. Я подумаю.
Я встала, взяла его тарелку со стола. Протянула.
— Забери. Я больше не буду мыть её отдельно.
— При чём тут тарелка?!
— При том, что семь лет я мыла её руками, потому что ты попросил. А ты за эти годы ни разу не спросил, что нужно мне.
— Я работаю, зарабатываю, всё обеспечиваю!
— Деньги — не уважение.
— А что тогда?!
— Ждать меня. Как ты ждёшь их.
Он шагнул ко мне, сжал кулаки:
— Они — моя семья! Мать родила, вырастила! А ты кто?!
— Я была твоей женой.
Он замер.
— Была?
— Да. Была.
Он ушёл ночью. Забрал сумку, хлопнул дверью так, что задрожали стёкла. Я лежала рядом со спящим сыном, обнимала его. Мальчик всхлипнул, прижался ко мне.
Утром я отвела ребёнка в садик, вернулась. Села на диване. Квартира выглядела так же, но воздух стал другим — свободным.
К вечеру позвонила его мать:
— Ты с ума сошла?! Выгнала мужа!
— Он ушёл сам.
— Потому что довела! Он мой сын!
— И мой муж. Был.
— Ты будешь на коленях просить прощения!
— Нет. Не буду.
Я положила трубку. Заблокировала номер.
Через неделю он написал: «Давай поговорим.» Я не ответила. Он звонил — я сбрасывала. Ещё через несколько дней его мать названивала с другого номера: «Он с ребёнком мучается, помоги!» Я коротко ответила: «У вас большая семья. Помогите сами.» Заблокировала.
Он приехал сам. Стоял под дверью, звонил в домофон. Я открыла, протянула конверт через порог.
— Что это?
— Заявление на развод. Распишись. Или я подам сама.
Лицо побелело.
— Ты правда хочешь всё разрушить?
— Я хочу перестать быть никем.
Он взял конверт, посмотрел на меня с растерянностью. Развернулся и ушёл.
Я закрыла дверь. Прислонилась к ней. Дышала ровно, глубоко. Внутри было пусто и спокойно.
Через месяц встретила его у садика. Он забирал сына на выходные. Постарел — щетина неровная, глаза ввалились. Поздоровался, не глядя.
Мальчик выбежал, обнял его. Он присел, прижал к себе.
— В воскресенье к шести привезу.
— Хорошо.
Повёл сына к машине. У дверцы обернулся:
— Мать спрашивает… ты не могла бы забирать его иногда? Она устаёт.
Я посмотрела на него долго.
— Нет. Ты хотел жить с ними — живи. Я больше ничего не должна.
Он кивнул, отвернулся. Сел в машину. Сын помахал через стекло.
Когда они уехали, я стояла у ворот и думала: вот она, расплата. Он получил то, чего хотел — жизнь с родней. Только без меня, которая всё держала. Теперь пусть его мать стирает, готовит, терпит. Пусть сам объясняет ребёнку, почему кричал на маму.
Я развернулась и пошла домой. Легко. Впервые за долгие годы — легко.
Вечером он позвонил. Я взяла трубку.
— Не клади. Мать говорит, ты её заблокировала. Зачем?
— Затем, что мне не нужно слушать, какая я плохая.
— Она хотела помочь.
— Мне не нужна её помощь. И твоя тоже.
Пауза. Он дышал тяжело.
— Я не думал, что ты всерьёз.
— А я не думала, что ты считаешь меня никем.
— Может… попробуем ещё раз? Я буду по-другому.
Я усмехнулась.
— Нет. Не будешь. Ты такой, какой есть. Просто мне рядом с таким больше не место.
— Ты меня не любишь?
— Я себя больше люблю. Наконец-то.
Он положил трубку. Я поставила телефон на стол, выдохнула.
Ночью я думала: а что, если не справлюсь? Что, если одной слишком тяжело?
Но потом вспомнила его лицо, когда он кричал: «Ты кто такая?!» Вспомнила, как сидела в ванной и плакала. Вспомнила семь лет молчания.
Нет. Не пожалею.
Утром сын забрался ко мне в постель, обнял.
— Мам, а папа больше не будет кричать?
— Не будет. Он теперь далеко.
— А нам хорошо вдвоём?
— Да. Нам хорошо.
Он прижался ко мне. Мы полежали молча. Потом я встала, пошла на кухню. Поставила чайник, достала его тарелку с трещиной. Посмотрела на неё. Открыла шкаф, положила на верхнюю полку. Пусть лежит. Но мыть отдельно не буду.
Налила чай в свою чашку — простую, синюю. Села у окна. Сын залез ко мне на колени. Мы сидели вдвоём, молча.
Телефон завибрировал. Его мать — с нового номера. Я даже не стала смотреть. Положила экраном вниз.
— Не будешь отвечать? — спросил сын.
— Нет. Сейчас завтракать будем.
Он кивнул, соскочил, побежал доставать тарелки. Я встала следом. Открыла холодильник, достала яйца. Включила плиту.
И впервые за много лет поняла: мне не страшно. Совсем. Одной с ребёнком, с работой, с бытом. Потому что теперь я знаю точно, кто я.
Не «жена такого-то». Не «невестка». Не та, что должна ждать, терпеть, молчать.
Просто я. И этого достаточно.
