— Марин, ты вчера приходила?
Тишина в телефоне. Потом виноватый голос, который я знала наизусть за семнадцать лет:
— Ну… зашла Колю проведать. Он же с ногой лежит, один дома…
— И борщ забрала? Весь? И котлеты?
— Леночка, ну что такого… У меня пять ртов! Ты же знаешь, как нам с Димой тяжело!
Я стояла у распахнутого холодильника, из которого смотрела на меня пустота. Только банка огурцов на верхней полке и пакет молока. Даже хлеба не осталось.
Спина ныла так, что хотелось лечь прямо на кухонный кафель — двенадцатичасовая смена санитаркой выжимает из тебя всё.
Я мечтала прийти, разогреть борщ, съесть пару котлет и завалиться спать. Варила этот борщ три часа позавчера, после другой смены. Размораживала последнее мясо на котлеты.
— Марина, забудь дорогу в наш дом. Навсегда.
— Ты что?! Валентина Степановна что скажет?!
— А мне всё равно.
Нажала отбой.
Руки сжимались. От ярости, которую копила слишком долго.
Как это началось
Всё началось в две тысячи восьмом. Марина родила третьего ребенка — Дашу. Пришла ко мне с распухшими от слёз глазами: «Лен, у нас совсем плохо. Можно немного продуктов? Верну, как Дима получку принесёт».
Я тогда не задумываясь собрала пакет: макароны, крупы, консервы. Ещё денег дала — три тысячи. Марина благодарила, целовала руки.
Деньги, конечно, не вернула. Но я не обижалась — действительно ей тяжело было, трое детей маленьких.
Потом визиты стали чаще. Марина заходила в гости, пока я на работе. Коля открывал дверь — родная сестра всё-таки. Я приходила — в холодильнике пусто. Колбаса, которую я с утра видела, исчезла. Пачка масла. Курица.
Коля пожимал плечами:
«Наверное, Маринка взяла. Ну и что такого? У неё ведь дети».
Однажды пропала детская куртка — я собирала отдать племяннице со стороны мамы. Новая. Племянница так и не выросла до нужного размера. Марина «взяла примерить Аннушке». Не вернула. Я промолчала.
Ещё через год заметила: после Марининых визитов из ящика комода пропадают мелочи. То носки новые, то футболки Колины, то моя косметика.
Однажды обнаружила — нет золотых серёжек, маминых. Лежали в шкатулке на виду. Позвонила Марине. Та сначала отнекивалась, потом призналась: «Извини, Лен. Совсем денег не было, заложила. Скоро выкуплю, честно!»
Вернула через месяц. Серьги были тусклые, потёртые — явно не раз закладывались.
Я тогда должна была закрыть дверь. Но Валентина Степановна — свекровь — каждый раз говорила одно и то же:
— Лена, ну как же так? Это же Колина сестра! У неё пятеро детей, муж копейки получает! Надо помогать родным! Неужели тебе жалко?
И я молчала. Потому что не хотела скандалов. Потому что боялась прослыть жадной. Потому что привыкла терпеть.
Открытие
А в прошлом месяце я случайно узнала правду.
Мы сидели на кухне у Колиной тёти Зинаиды Павловны — отмечали её семидесятилетие. Гости разошлись, остались только близкие. Зина Павловна вздохнула:
— Знаете, я, наверное, старею. Память совсем никуда. На прошлой неделе Маринка заходила — после её ухода обнаружила, в кошельке пять тысяч не хватает. Лежали в прихожей, в сумке. Думаю — может, сама куда-то дела? Но точно помню, утром пересчитывала…
Двоюродный брат Коли, Олег, усмехнулся:
— Тёть Зин, это не память. Это Маринка. У меня месяц назад две тысячи из куртки вытащила. Я сначала на жену подумал — она обиделась даже, говорит: «Посмотри запись с камеры». Поставил я камеру в коридоре после того случая.
И что думаешь? Маринка пришла, я отлучился кофе заварить — она быстро так, привычно, в карман моей куртки лезет, достаёт кошелёк, купюры вынимает. Я ей позвонил, говорю: «Марин, отдай деньги». Она плачет: «Олежек, прости, совсем плохо было, не удержалась…»
Я сидела и слушала.
Оказалось, Марина обносила всю родню. У кого продукты, у кого деньги, у кого вещи. Все молчали. Потому что Валентина Степановна на каждого давила: «Ей тяжело! Пятеро детей! Вы что, звери бессердечные?!»
Тётя Зина посмотрела на меня:
— Леночка, а у тебя она не брала ничего?
Я усмехнулась:
— Да у меня она семнадцать лет берёт. Постоянно.
Все замолчали. Олег покачал головой:
— Надо это прекращать. Она не помощи просит — она крадет. А мы покрываем.
Но никто так ничего и не сделал. Все боялись скандала. Валентины Степановны. Семейного раскола.
Последняя капля
А в среду всё рухнуло.
Коля в сентябре сломал ногу на работе — неудачно с грузовика спрыгнул. Гипс до колена, больничный. Сидит дома, в компьютере зависает.
Я в ночную ушла — с восьми вечера до восьми утра. Устала так, что ноги подкашивались. Спина горела — за смену столько больных перетаскала, пересменила, что мази уже не помогали.
Пришла домой, сняла куртку. Села на табуретку на кухне, открыла холодильник — и остолбенела.
Пусто.
Вчера вечером там стояла кастрюля борща — литра три. Десяток котлет в контейнере. Полбатона колбасы. Сыр. Йогурты.
Сейчас — огурцы и молоко.
Коля сидел в комнате, виновато ёжился:
— Лен, я не заметил… Маринка зашла, говорит, проведать меня. Я в наушниках был, игру проходил. Думал, она в гости зашла и ушла. А потом в холодильник полез — пусто…
Я молча встала. Достала телефон. Набрала Марину.
Она ответила с третьего гудка, голос бодрый:
— Лен, привет! Как дела?
— Марин, ты приходила?
И дальше был тот разговор. После которого я закрыла дверь.
Свекровь
Через десять минут позвонила Валентина Степановна. Голос дрожал от возмущения:
— Лена! Как ты могла?! Марина мне в слезах звонила! Говорит, ты её из дома выгнала, обозвала!
Я сидела всё там же, на табуретке. Смотрела в пустой холодильник. И впервые за двадцать один год брака сказала свекрови то, что думала:
— Валентина Степановна, она не чиста на руку. Семнадцать лет таскает у меня. У всей родни тоже. Вы это знаете и покрываете.
— Как ты смеешь?! У неё пятеро детей! Муж копейки получает! Ей тяжело!
— Пусть работает. Младшей шесть лет — в школу ходит. Остальные ещё старше. Марине тридцать восемь. Она ни дня в жизни не работала.
— У неё дети! Ей некогда!
— Мне пятьдесят два. У меня две работы и больная спина. Я вчера после ночной смены пришла — холодильник пустой. Она борщ унесла, который я три часа варила. Последние котлеты. Пока ваш сын в компьютере сидел.
Валентина Степановна задохнулась:
— Ты… ты на Колю ещё смеешь…
— Я не смею. Я устала. Устала работать на вашу дочь. Она забудет дорогу в наш дом. Навсегда.
— Тогда и я с тобой не общаюсь!
— Хорошо.
Я нажала отбой. Коля стоял в дверях кухни. Смотрел на меня. Молчал. Потом тихо сказал:
— Прости.
Я покачала головой:
— Не надо. Просто больше не открывай ей дверь.
Он кивнул.
Эффект домино
В тот же вечер позвонила тётя Зина:
— Леночка, Маринка мне звонила. Плакала, просила денег на продукты. Говорит, дети голодные. Я ей сказала: «Марин, иди работать. Мне тоже тяжело на пенсию». Она отключилась.
На следующий день — Олег:
— Лен, ты молодец. Я Маринке вчера сказал то же самое. Она орала, что я бессердечный. А я ей: «Маринка, тебе тридцать восемь. Пятеро детей в школу и садик ходят. Времени полно — иди работать». Знаешь, что она ответила? «Я устаю! Мне некогда!» Я засмеялся. Она обиделась и отключилась.
Одна за другой мне звонили родственники. Оказалось, все ждали, кто первый осмелится. И когда я закрыла дверь, остальные словно очнулись.
Двоюродная сестра Коли, Света, рассказала: «Маринка пришла, как обычно — руки в карманы. Я ей говорю: всё, хватит. Она возмутилась: это Лена тебя подговорила! Я смеюсь: наконец-то нашёлся человек с характером«.
Марина обзвонила всех. Везде — отказ. Даже дальние родственники, которых она годами не видела, вдруг узнали о её привычках и насторожились.
Через три дня Валентина Степановна снова позвонила. Голос уже не возмущённый — просящий:
— Лена, ну хватит обижаться. Марине действительно тяжело. Может, ты хоть немного продуктов передашь? Для детей?
Я сидела на кухне. Передо мной стояла чашка кофе. За окном моросил октябрьский дождь.
— Валентина Степановна, у Марины муж работает. Получает восемнадцать тысяч. Она сама может пойти работать — уборщицей, продавцом, кем угодно. Детей накормит.
— Но она же мать! Ей некогда!
— Мне пятьдесят два, я работаю на двух работах. И у меня есть время готовить. Марине тридцать восемь, дети все в школе и садике. У неё времени больше, чем у меня.
Валентина Степановна вздохнула:
— Ты жестокая, Лена.
— Нет. Я устала быть удобной.
Она отключилась. Больше не звонила.
Попытки вернуться
Марина ещё пыталась.
Через неделю пришла к нашей двери. Позвонила. Коля открыл — я стояла за его спиной. Марина сразу заплакала:
— Колечка, ну что я такого сделала? Взяла немного еды! Для детей! Лена, ну прости…
Я посмотрела на неё. Распухшие глаза, взлохмаченные волосы, старая куртка. И подумала: сколько раз я уже видела этот спектакль? Десятки? Сотни?
— Марина, ты семнадцать лет таскаешь у меня. И не только у меня — у всей родни. Ты профессионально используешь материнство как щит. Иди работать.
— Мне некогда! Дети!
— Младшей шесть лет. Остальным больше. Время есть. Работы полно. Уборщицей, например.
Марина вытерла слёзы. Голос стал жёстким:
— Значит, вы все против меня? Хорошо. Я запомню.
Развернулась и ушла. Я закрыла дверь.
Коля вздохнул:
— Жалко её всё равно.
— Не надо. Ей не жалко нас.
Прозрение свекрови
Через две недели тётя Зина рассказала: Марина пришла к Валентине Степановне, просила денег. Свекровь дала три тысячи. На следующий день — снова. Дала две. Ещё через день — опять.
Валентина Степановна возмутилась: «Марин, я же тебе уже пять тысяч дала!» Марина заплакала: «Мама, детей кормить надо!» Свекровь дала ещё тысячу. Потом ещё.
К концу октября Валентина Степановна сама позвонила мне. Голос усталый:
— Лена… может, ты была права. Маринка каждый день приходит. Просит денег. Я уже пятнадцать тысяч отдала за месяц. У меня пенсия двадцать одна тысяча. Мне самой не хватает.
Я промолчала. Не было ни злорадства, ни торжества. Просто усталость.
— Я ей сказала: иди работать. Она обиделась. Неделю не звонила. А вчера пришла — говорит, устроилась уборщицей. Четыре часа в день, двадцать две тысячи платят.
— Это хорошо.
— Да. Лена… прости меня. Я не понимала.
— Всё нормально, Валентина Степановна.
Но общаться мы так и не стали. Что-то сломалось тогда, в октябре. И склеить было уже невозможно.
Тихая зима
Зима прошла тихо.
Марина работала — тётя Зина видела её пару раз в магазине. Одетая чисто, дети — тоже в нормальной одежде, не в обносках.
Олег рассказывал: муж Марины, Дмитрий, устроился ещё на подработку — по выходным машину соседа моет, по пятьсот рублей за раз. Копейки, но всё же.
Я работала. Спина болела всё так же, но в доме стало спокойнее. Холодильник больше не пустел. Деньги не пропадали.
Коля осторожно спросил раз: «Может, на Новый год Маринку с детьми позовём?» Я посмотрела на него. Он сам ответил: «Нет, наверное, рано».
Не позвали. Валентина Степановна праздновала у Марины. К нам не пришла. Мы не обиделись.
Звонок весной
Весной — в апреле — Марина позвонила.
Я как раз с подработки возвращалась. Села в автобус, телефон завибрировал. Высветилось: «Марина». Я долго смотрела на экран. Потом приняла вызов.
— Лен, это я… Можно прийти?
Пауза. За окном автобуса плыли серые дома, мокрый асфальт, первая зелень на деревьях.
— Зачем?
— Поговорить. Я… хочу извиниться. Нормально, по-человечески.
Я прикрыла глаза. Вспомнила тот октябрьский вечер. Пустой холодильник. Борщ, который она унесла. Семнадцать лет воровства.
— Марина, приходи. Но с деньгами.
— Какими деньгами?
— Которые ты взяла за эти годы. Я подсчитала. Продукты, вещи, наличные — примерно сто пятьдесят тысяч. Вернёшь — поговорим о родстве.
Тишина в телефоне. Долгая. Потом:
— Ты… серьёзно?
— Абсолютно.
— Лен, откуда у меня такие деньги?!
— Работай. Копи. Возвращай частями. Я подожду.
— Это же…
— Семнадцать лет, Марина. Ты брала семнадцать лет. Можешь возвращать столько же. Или быстрее — как решишь.
Она молчала. Дышала в телефон. Потом тихо:
— Значит, никогда.
— Это тебе решать.
Она отключилась.
Закрытая дверь
Я вышла из автобуса. Прошла три квартала до дома. Поднялась на четвёртый этаж. Открыла дверь.
Коля сидел на кухне, пил кофе. Нога уже зажила, вышел на работу в марте.
— Маринка звонила?
— Угу.
— И что?
— Ничего. Хотела прийти. Я сказала — приходи с деньгами, которые взяла.
Коля усмехнулся:
— Сколько набежало?
— Сто пятьдесят тысяч.
Он присвистнул:
— Ничего себе.
— Это ещё мало. Я только то, что точно помню, считала.
Коля налил мне кофе. Придвинул через стол. Я обхватила чашку руками.
За окном моросил апрельский дождь — холодный, упрямый. Небо затянуто серым. Где-то вдалеке слышался гул машин.
— Ты не жалеешь? — спросил он.
Я посмотрела в окно. Капли стекали по стеклу. Серое небо. Мокрые крыши. Где-то там, в одном из этих домов, жила Марина. Работала уборщицей. Растила пятерых детей. Больше не таскала чужие вещи — некуда было идти.
— Нет. Не жалею.
— А если она больше никогда не позвонит?
Я отпила кофе. Горячий, крепкий. Правильный.
— Значит, не позвонит.
Коля кивнул.
Мы сидели молча. За окном сгущались сумерки. В доме было тепло. Холодильник полон. Дверь закрыта.
И я впервые за долгие годы спала спокойно.
А как у вас с родственниками? Умеете вовремя остановить тех, кто садится на шею, или тоже годами терпите?
