«Ир, ну ты чего? Это же мама», — муж опустил глаза в свою тарелку с остывшей яичницей.
А «мама» сидела напротив меня, поджав губы. Рядом ее копия — золовка Катя, тридцать лет, ни дня не работала.
В этот момент я поняла: всё. Финиш. Больше я ни копейки не дам.
Две недели. Две недели эти «милые родственницы» жили в моей квартире. Две недели я приходила с работы и вставала ко второй смене у плиты, пока Катенька смотрела сериалы, потому что у нее «тонкая душевная организация» и она «ищет себя». Две недели Тамара Ивановна, свекровь, инспектировала мои полки и цокала языком: «Ирочка, у тебя пыль. Пашенька таким дышит».
А Пашенька, мой бесхребетный муж, только кивал и просил «потерпеть».
Я терпела. Пока сегодня утром за завтраком не прозвучало ЭТО.
«Ирочка, — начала свекровь вкрадчиво, отодвигая мою овсянку и ставя себе кофе, который я купила, — мы тут с Катюшей подумали. Тебе же премию дали. А Кате надо на курсы SMM. Это сейчас так модно. Ей нужно 200 тысяч. Начать жизнь».
Я поперхнулась чаем. Двести. Тысяч.
«Тамара Ивановна, — я старалась говорить ровно, — эту премию я ждала год. Мы с Пашей хотели балкон застеклить. Наконец-то».
«Балкон подождет! — взвилась Катя. — У меня жизнь рушится, а она про балкон! Ира, не будь эгоисткой!»
Я посмотрела на Пашу. Ищу поддержки. А он? Он уткнулся в тарелку. И вот тут-то он и выдал это свое: «Ир, ну ты чего? Это же мама».
Мол, раз мама сказала — надо дать. Не мои же деньги, общие. Только вот зарабатывала их я. Паша последний год получал копейки, потому что на его работе «кризис», а искать новую он «пока не готов».
«Хорошо, — сказала я ледяным голосом. — Денег я не дам».
«Ах, вот ты как! — зашипела свекровь. — Я так и знала, что ты Пашеньку нашего не любишь!»
«Более того, — продолжила я, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость, — я смотрю, Катя, ты уже ключи от моей машины взяла? Попробовать?»
Золовка покраснела и сунула руку в карман халата. Она реально взяла мои ключи!
«Так вот, — Машину ты не получишь. Деньги тоже. А теперь, Тамара Ивановна и Катя, у вас два часа на сборы. В обед я хочу видеть квартиру пустой».
Тишина. Даже ложки перестали звенеть. Паша поднял на меня ошарашенные глаза.
«Ира! Ты с ума сошла? — взвыл он. — Куда они поедут? Ты выгоняешь мою семью!»
«Нет, Паша. Я выгоняю ИХ семью. Моя семья — это ты. Но если ты сейчас же не скажешь им собирать вещи, ты можешь ехать с ними».
Я ушла в спальню и закрыла дверь. Руки тряслись. Я всегда была «хорошей». Удобной. Той, что «войдет в положение». Хватит.
Слышала, как они шептались на кухне. Как Паша что-то им мямлил. Как свекровь кричала, что «ноги ее тут больше не будет». Я сидела и смотрела в одну точку.
Через два часа они уехали. Громко хлопнув дверью. Паша остался.
Он не разговаривал со мной два дня. Спал на диване. Квартира казалась пустой и чистой. Я впервые за две недели спокойно выпила кофе.
На третий день он пришел. Сел на край кровати.
«Ир…»
«Что, Паша?»
«Я тут… зашел в магазин. Купил курицу. И картошку. Я… я не знаю, как готовить».
Я посмотрела на него. Взрослый мужик, тридцать пять лет.
«Гугл в помощь, Паша», — и отвернулась к стене.
Я не собиралась сдаваться. Я устала быть ломовой лошадью, которая везет и себя, и мужа, и всю его наглую родню.
Вечером по квартире поплыл отвратительный запах гари. Паша спалил курицу. Он заказал пиццу. Молча съел свою половину и убрал коробку. На следующий день он мыл посуду. Пытался пылесосить.
Он продержался неделю.
Неделю он жил как в аду. Он не умел стирать — испортил две свои рубашки. Он не умел готовить — питался пельменями и той самой пиццей. Он не понимал, куда деваются чистые носки и почему мусор сам себя не выносит.
А я? А я жила своей жизнью. Ходила на работу, вечером — в кино. Ужинала в кафе. Я демонстративно купила себе дорогие духи — на свою премию.
В субботу он не выдержал. Я читала книгу, когда он вошел в комнату и просто рухнул на колени у кровати.
«Ир, прости. Прости меня, дурака!»
Он плакал. Реально.
«Я… я не понимал. Я думал, ты… ну… просто делаешь, и это легко. А они… Мама звонит каждый день, пилит меня, что я «позволил жене себя унизить». А Катька ноет, что я сломал ей жизнь… Я понял, Ира. Я все понял. Они невыносимы. Как ты их вообще терпела?»
Я молчала.
«Я идиот, — он поднял на меня красные глаза. — Я позволял им ездить на тебе. Я был маменькиным сынком. Ир… я… я не хочу тебя терять. Я все сделаю. Только не молчи».
Я вздохнула.
«Иди умойся, Паша. И закажи нормальной еды. Поговорим».
Это был долгий разговор. Я выставила условия. Больше никакой родни в нашем доме без моего согласия. Бюджет — раздельный на «хотелки», общий на быт. И он ищет нормальную работу или берет подработку.
Он согласился на всё.
Прошло два месяца. Свекровь звонит, но Паша теперь отвечает сухо: «Мама, мы заняты. Ира передает привет». Катя так и не пошла на курсы — ждет, видимо, нового спонсора.
А Паша? Паша устроился по вечерам таксовать. Приходит уставший.
Вчера он пришел домой и протянул мне конверт.
«Это… — он замялся, — я тут… ну… накопил. С подработки».
Я открыла. Внутри была путевка на двоих в Крым. На десять дней.
«Паша…»
«На мои, Ир, — он улыбнулся виновато.
Я смотрела на него и понимала, что, кажется, простила.
Мы пакуем чемоданы. В квартире пахнет солнцезащитным кремом и лавандой.
«Надо будет Тамаре Ивановне магнитик из Ялты привезти, — сказала я, складывая купальник. — А то она так и не отдохнула у нас в гостях».
Паша посмотрел на меня, и мы впервые за долгое время рассмеялись вместе. Да, я сама была виновата, что позволила им сесть себе на шею. Ничего, это лечится. Главное — вовремя вспомнить, что ты у себя одна.
