— Ну что это опять? Я же говорил, не хочу твою эту бурду! — Степан, не успев толком переступить порог материнской квартиры, поморщился так, словно ему под нос сунули не свежеприготовленный суп, а нечто совершенно несъедобное. Сумка с его немногочисленными пожитками глухо ударилась об пол в прихожей, поднимая крошечное облачко пыли, которую Марина Петровна не успела стереть с утра.
— Стёпа, сыночек, так я же старалась, всё свеженькое, только с плиты, — Марина Петровна поспешно вышла из кухни, вытирая руки о передник. На её лице расплылась было заискивающая улыбка, но тут же сползла, наткнувшись на брезгливую гримасу сына. — Мяса тебе побольше положила, как ты любишь…
— Мяса! — хмыкнул Степан, проходя мимо неё в комнату, которую она ему спешно освободила, перетащив свои вещи в зал. — Это ты называешь мясом? Эти ошмётки варёные? Я стейк хочу, мам. Нормальный, прожаренный, с кровью. Или ты забыла, как мясо готовят, пока я с этой Викой твоей мучился?
Марина Петровна промолчала, только поджала губы. Про Вику она сейчас предпочитала не вспоминать, хотя ещё пару месяцев назад сама не упускала случая пройтись по невестке, по её кулинарным «талантам» и неумению «создать уют для мужика». Тогда ей казалось, что её Стёпушка просто золото, которого эта вертихвостка не ценит. Радовалась, когда он наконец-то «прозрел» и подал на развод. Вернулся под её крыло. Первую неделю она и впрямь порхала, стараясь угодить единственному, обожаемому сыночку.
Прошло три недели. Радость Марины Петровны медленно, но верно трансформировалась в глухое, нарастающее раздражение, которое уже трудно было скрывать за дежурной улыбкой. Степан не то что работу новую искать не спешил, он даже не пытался делать вид, что ищет. Целыми днями он валялся на диване, который Марина Петровна застелила своим лучшим покрывалом, и либо пялился в телевизор, беспрерывно щёлкая пультом, либо висел на телефоне, громко хохоча с какими-то своими дружками. Требования к еде выросли до ресторанного уровня. Теперь ему подавай не просто мясо, а конкретные блюда: то карбонару, как в итальянском ресторане, куда они с женой ходили раньше, то шашлык, «только не из духовки, мам, а на углях, как положено». Где она ему угли в городской квартире возьмёт, его не волновало.
По ночам тихая квартира Марины Петровны превращалась в филиал питейного заведения. Степан приводил своих «корешей» – таких же лоботрясов, с мутными глазами и громкими голосами. Из его комнаты до утра доносились пьяный смех, нестройное пение под гитару и стук чего-то падающего. Марина Петровна, забившись в зале на продавленном диванчике, пыталась уснуть под этот аккомпанемент, затыкая уши подушкой. Утром её ждала разгромленная кухня, горы грязной посуды, пустые бутылки и стойкий запах перегара и табака. Степан же отсыпался до обеда, а потом выползал хмурый и требовал «чего-нибудь от головы» и плотный завтрак.
— Сынок, может, ты бы хоть объявления посмотрел? — как-то решилась она, когда Степан в очередной раз раскритиковал её котлеты. — Нехорошо это, без дела сидеть. Люди же смотрят, говорят…
Степан медленно поднял на неё взгляд, в котором не было и тени сыновней почтительности. Лицо его скривилось в ухмылке.
— А что нехорошо-то, мам? Ты же сама всегда Вику пилила, что она меня не ценит, что я у неё как приживалка живу. Что она меня не кормит нормально, не обстирывает, карьеру делать не даёт. Вот, я дома. С тобой. Под твоим чутким руководством. Радуйся. Или ты уже не рада, что я от этой мегеры избавился, как ты её за глаза величала? Она, кстати, хоть и стервозина была, но так громко по ночам не храпела, как ты теперь.
Марина Петровна осеклась, словно её ударили. Пальцы, сжимавшие кухонное полотенце, побелели. Она вспомнила свои слова, сказанные Вике не раз и не два. «И бельё не так гладишь, и пыль по углам у тебя, и готовишь без души, и мужика своего ублажить не умеешь, чтобы он дома сидел, а не по друзьям шлялся!» И как она тогда, пару месяцев назад, когда Степан, сияя, сообщил о предстоящем разводе, чуть ли не плясала от счастья. Думала, вот теперь-то он поймёт, какая мать у него золотая, как она его любит и ценит, не то что эта… Вика. Теперь же она с ужасающей ясностью понимала, что Вика была не просто женой её сыну, она была для него тем самым буфером, той второй матерью, которая хоть как-то пыталась держать его в рамках, взвалив на себя все заботы. А она, Марина Петровна, своими же руками этот буфер разрушила.
После очередной особо бурной ночи, когда гости Степана чуть не вынесли дверь в подъезд, прощаясь, Марина Петровна, разгребая на кухне липкие остатки «застолья», дошла до точки кипения. Сын, как обычно, дрых в своей комнате, оглашая квартиру богатырским храпом. Она смотрела на заваленный окурками и объедками стол, на лужу чего-то пролитого на полу, и руки её сами сжимались в кулаки. Внутри всё клокотало от бессильной ярости и запоздалого прозрения. Так больше продолжаться не могло. Не могло! И тут, словно вспышка молнии в грозовом небе, в её отчаявшемся мозгу мелькнула мысль. Вика. Только Вика сможет это прекратить. Нужно идти к Вике. Умолять, просить, стоять на коленях, если понадобится. Лишь бы она забрала это «сокровище» обратно. Иначе она, Марина Петровна, просто сойдёт с ума или, чего доброго, сама придушит этого обожаемого сыночка подушкой. План, безумный и унизительный, начал оформляться в её голове.
— Стёпа, ну сколько можно? — Марина Петровна стояла в дверях комнаты сына, боясь переступить невидимую черту, за которой начиналась его «территория», ныне заваленная грязной одеждой и пустыми пачками из-под чипсов. Утро уже перевалило за полдень, а Степан только-только соизволил открыть глаза, недовольно щурясь на пробивающийся сквозь щели в шторах дневной свет. — Ты хоть бы встал, прибрался немного. И деньги… у меня уже почти не осталось, сынок.
Степан лениво повернул голову, обводя мать мутным взглядом. На его опухшем лице отразилось искреннее недоумение, сменившееся привычным раздражением.
— А что деньги? Ты же пенсию получила на днях. Куда ты её так быстро спустила? Опять на свои тряпки ненужные? — он зевнул, прикрыв рот ладонью, и с отвращением посмотрел на ворох своих же носков, валявшихся у кровати. — И вообще, что ты ко мне лезешь с утра пораньше? Голова трещит, как будто по ней кувалдой били. Лучше бы рассолу принесла, а не нотации читала. Не даёшь человеку нормально отдохнуть после трудовой ночи.
— Какой трудовой? — не выдержала Марина Петровна, голос её предательски дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. — Ты же не работаешь, Стёпушка! Только гуляешь каждую ночь, а потом отсыпаешься. Денег уже нет, понимаешь? Мне скоро за квартиру платить нечем будет!
— Так это твои проблемы, — отрезал Степан, сбрасывая с себя одеяло и садясь на кровати. Его взгляд стал злым и колючим. — Ты же меня сюда притащила, по сути. Рассказывала, как Вика меня не ценит, как я с ней пропаду. Вот, я не пропал. Я с тобой. А ты теперь куском хлеба попрекаешь? Ну, знаешь, если так дальше пойдёт, я пойду по соседям побираться. Расскажу, как родная мать сына голодом морит. Пусть знают, какая ты у меня «заботливая». Может, сердобольные тётки хоть тарелку супа нальют.
Марину Петровну обдало жаром от такой наглости. Представить себе такой позор – её Стёпочка, её гордость, ходит с протянутой рукой по подъезду! Соседи и так уже косо посматривали, перешёптывались за её спиной после ночных сыновьих кутежей. А тут ещё и это… Нет, она не могла этого допустить. Унижение было настолько велико, что перевесило даже брезгливость и страх перед бывшей невесткой. Решение, созревшее накануне, обрело окончательную форму. Она пойдёт к Вике. Сегодня же.
Вспомнить адрес Вики оказалось не так уж сложно. Когда-то, ещё во времена их кажущегося семейного благополучия, Марина Петровна пару раз заезжала к ним «на чай», чтобы в очередной раз проинспектировать, как живёт её сыночек, и дать «ценные указания» невестке. Дрожащими руками она зашла в приложение на телефоне и вызвала такси, боясь, что в последний момент передумает. Пока ехала, прокручивала в голове предстоящий разговор, репетировала жалостливые фразы, подбирала самые убедительные аргументы. Она представит всё так, будто Степан безмерно страдает, раскаивается, что он просто заблудшая овца, которую нужно вернуть в стойло. Вика – женщина, у неё должно быть сердце. Она должна сжалиться.
Квартира Вики встретила её непривычной тишиной и идеальным порядком. Здесь не пахло перегаром и вчерашней едой, как у неё дома. Всё сверкало чистотой, на подоконнике цвели какие-то яркие цветы, которые Марина Петровна раньше и не замечала. Сама Вика, открывшая дверь, выглядела… по-другому. Спокойная, уверенная, с лёгкой, едва заметной усмешкой в уголках губ, когда она увидела на пороге бывшую свекровь. Никакого удивления, никакой радости или неприязни – просто вежливое ожидание.
— Марина Петровна? Какими судьбами? — голос Вики был ровным, без всяких эмоций.
Марина Петровна, сглотнув подступивший к горлу ком, шагнула в прихожую, не дожидаясь приглашения. Спектакль начался.
— Викочка, деточка, здравствуй! — она попыталась изобразить на лице скорбь и материнскую тревогу, даже попыталась выдавить слезу, но глаза остались сухими. — Я к тебе по важному делу, очень важному… Со Стёпушкой беда, Вика! Пропадает парень совсем!
Она прошла в комнату, опустилась на краешек предложенного Викой стула и начала свой заранее заготовленный монолог. Рассказывала, как Стёпа тоскует, как похудел и осунулся (хотя на самом деле он скорее раздался вширь от пива и жирной пищи), как он каждую ночь вспоминает Вику и корит себя за то, что потерял её. Как он «всё осознал», «понял свои ошибки» и готов на всё, лишь бы она его простила и приняла обратно. Марина Петровна говорила долго, путано, перемежая жалобы на сына с заверениями в его глубоком раскаянии, которое, по её словам, он просто стеснялся высказать сам.
Вика слушала молча, не перебивая. Её лицо оставалось непроницаемым, только та самая лёгкая усмешка иногда чуть заметнее трогала её губы. Она просто сидела напротив, сложив руки на коленях, и смотрела на бывшую свекровь этим своим новым, спокойным и чуть насмешливым взглядом, от которого Марине Петровне становилось не по себе. Не было в этом взгляде ни сочувствия, ни злорадства. Было что-то другое, чего Марина Петровна никак не могла понять, и это пугало её больше всего. Она привыкла, что Вика либо огрызается, либо плачет, либо пытается оправдаться. А это спокойствие… оно выбивало из колеи.
Когда поток красноречия Марины Петровны наконец иссяк, и она, тяжело дыша, уставилась на Вику с заискивающей надеждой, та медленно кивнула, словно обдумывая услышанное.
— Интересно вы всё рассказываете, Марина Петровна, — произнесла она наконец, и голос её был таким же ровным и спокойным. — Очень… театрально. Только вот я вам почему-то не верю. Ни единому вашему слову.
Марина Петровна замерла. Холод пробежал по её спине. План, такой тщательно выстроенный, такой, казалось бы, безотказный, рушился на её глазах. Она поняла, что этот спокойный, уверенный взгляд Вики означает одно: представление окончено, и роль несчастной, страдающей матери, умоляющей за сына, с треском провалилась. Внутри у неё всё закипело от злости и унижения. Она пришла сюда, переступила через свою гордость, а эта… эта девчонка смеет ей не верить!
— Ваш сыночек сам предпочёл жить с вами, потому что я не собираюсь ему быть «мамочкой», как вы! Так что теперь живите с этим!
Голос Вики, спокойный и отчётливый, резанул Марину Петровну по ушам хлеще самой грубой брани. Каждое слово, выверенное и холодное, било точно в цель, разрушая последние остатки её самообладания. Маска страдающей матери слетела с её лица, обнажив перекошенную от ярости гримасу.
— Ах ты!.. — прошипела Марина Петровна, подскакивая со стула. Её глаза, ещё мгновение назад пытавшиеся источать кротость и мольбу, теперь метали искры. — Да как ты смеешь?! Ты… ты мне всю жизнь испортила! Сына моего против меня настроила, семью нашу разрушила! Это ты во всём виновата! Ты его приворожила, а потом бросила, как ненужную вещь! Думаешь, он тебе это простит? Он тебя ненавидит!
Вика стояла молча, наблюдая за этим извержением, как за стихийным бедствием, которое нужно просто переждать. Она не сделала ни шагу назад, не дрогнула. Эта её невозмутимость подливала масла в огонь.
— Что молчишь, дрянь?! — Марина Петровна сделала шаг к ней, её кулаки непроизвольно сжались. — Думала, я так просто уйду? Думала, я позволю тебе радоваться, пока мой сын страдает? Да я… я тебя!..
Обвинения, одно абсурднее другого, сыпались из неё нескончаемым потоком. Она кричала о том, что Вика никогда не любила Степана, что использовала его, что она – бессердечная и расчётливая гадина, которая только и умеет, что ломать чужие жизни. Вика слушала, и на её губах всё так же играла та самая лёгкая, почти издевательская усмешка.
— Вы закончили, Марина Петровна? — наконец спросила она, когда бывшая свекровь на мгновение замолчала, чтобы перевести дух. — Потому что мне ваш этот концерт уже порядком надоел. Свои претензии адресуйте тому, кто их заслуживает. И это явно не я. А теперь, будьте добры, покиньте мою квартиру.
— Покинуть?! — взвизгнула Марина Петровна. — Да я тебя сейчас сама отсюда выкину, поганка! Ты мне за всё ответишь!
С этими словами она, издав какой-то нечленораздельный вопль, бросилась на Вику. Её пальцы хищно вцепились Вике в волосы, пытаясь дёрнуть, причинить боль. Но Вика, хоть и не ожидавшая такой прямой физической агрессии, оказалась проворнее. Она резко отстранилась, высвобождая волосы из хватки, и с силой, которой сама от себя не ожидала, оттолкнула бывшую свекровь от себя. Марина Петровна, не удержавшись на ногах от неожиданного толчка и собственного неуклюжего замаха, попятилась и чуть не упала, больно ударившись спиной о дверной косяк.
— Вон! — Голос Вики стал жёстким, как сталь. Она быстро открыла входную дверь. — Убирайтесь отсюда немедленно, пока я не передумала и не сделала то, о чём вы потом сильно пожалеете!
Марина Петровна, ошарашенная и униженная, на мгновение застыла, глядя на Вику с какой-то звериной ненавистью. Но решительный вид бывшей невестки, её холодные, ничего хорошего не сулящие глаза, заставили её отступить. Спотыкаясь, она вывалилась на лестничную площадку. Вика тут же захлопнула дверь и дважды повернула ключ в замке.
С той стороны донёсся грохот – Марина Петровна колотила кулаками в дверь.
— Открой, дрянь! Открой, я сказала! Ты ещё пожалеешь! Я тебя уничтожу! Я тебе этого так не оставлю! Ты не знаешь, на что я способна! — её голос срывался на визг, полный бессильной злобы.
Вика прислонилась спиной к двери, глубоко дыша. Она не боялась. Скорее, чувствовала какое-то опустошение и брезгливость. Крики за дверью продолжались ещё несколько минут, потом стихли. Вика подождала, прислушиваясь. Тишина. Она осторожно подошла к глазку. Лестничная площадка была пуста.
«Неужели ушла?» — с облегчением подумала она.
Но радость была преждевременной. Через полчаса топот на лестнице возобновился. Вика снова прильнула к глазку и похолодела. Марина Петровна возвращалась. В её руке, тускло блеснув под светом лампочки в подъезде, был зажат кухонный нож. Небольшой, овощной, но от этого не менее угрожающий в руках обезумевшей женщины. Видимо, сбегала домой, благо жили они не так уж далеко друг от друга.
— А ну, открывай, гадость такая! — снова заорала Марина Петровна, приближаясь к двери. Теперь её голос звучал ещё более безумно. — Я тебе сейчас покажу, как сыновей у матерей отбирать! Я тебя сейчас порежу, как курицу! Открывай, или я эту дверь вынесу! Ты меня поняла?! Заберёшь Стёпку, или я тебе глотку перережу!
Вика отступила от двери. Сердце заколотилось быстрее, но паники не было.
— Марина Петровна, — громко и отчётливо произнесла она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно увереннее. — Если вы сейчас же не уберётесь от моей двери, я такой шум подниму, что вам мало не покажется. Все соседи сбегутся посмотреть на ваш цирк с ножом. И поверьте, им будет очень интересно узнать, как вы с оружием на людей кидаетесь. Уходите, пока не стало хуже. Для вас же хуже.
За дверью на мгновение воцарилась тишина. Видимо, угроза публичного скандала и огласки, пусть и без прямого упоминания полиции, немного отрезвила Марину Петровну. Она понимала, что соседи и так уже наслышаны о её Стёпочке. Нож в её руке чуть опустился.
— Ты… ты ещё попляшешь у меня, — уже не так громко, но с прежней злобой прошипела она. — Я найду на тебя управу. Я клянусь, ты мне за всё заплатишь! Ты ещё приползёшь ко мне, будешь в ногах валяться!
Ещё несколько минут она бормотала проклятия, потом послышались удаляющиеся шаги. Вика дождалась, пока всё окончательно стихнет, прежде чем отойти от двери. Руки её слегка дрожали, но не от страха, а от пережитого напряжения. Она знала, что это не конец. Это только начало чего-то нового и очень неприятного.
Когда последние отзвуки шагов Марины Петровны затихли на лестнице, Вика ещё долго стояла, прислонившись к двери. Холод металла неприятно ощущался сквозь тонкую ткань домашнего платья. В ушах всё ещё звенели безумные выкрики и угрозы. Она медленно выдохнула, стараясь унять колотившееся сердце. Страха не было, было скорее омерзение и какая-то глухая, тяжелая усталость. Она прошла на кухню, налила себе стакан воды. Руки чуть заметно подрагивали. «Это не конец, — подумала она с неприятной ясностью. — Эта женщина так просто не отступится». Первым делом, едва рассвело, она заблокировала номер бывшей свекрови и сменила свой собственный, разослав его лишь самым близким. Выходить из квартиры теперь приходилось с опаской, внимательно осматривая площадку.
Степан узнал о «подвиге» матери тем же вечером. Марина Петровна, вернувшись домой взвинченная и с горящими от злости глазами, разумеется, преподнесла всё в совершенно искажённом свете. В её версии, она, любящая мать, пошла на унижение, умоляла «эту бесстыжую» сжалиться над её кровиночкой, а та, в ответ, не только отказала, но и набросилась на неё, вытолкала и чуть ли не избила. Про нож, естественно, Марина Петровна умолчала.
— Ты что наделала, старая?! — Степан, который до этого безучастно ковырял вилкой в остывших макаронах, вскочил так резко, что стул с грохотом отъехал назад. Его лицо, обычно сонное и одутловатое, исказилось от ярости. — Ты зачем к ней попёрлась?! Я тебя просил?! Кто тебе вообще разрешал?! Ты всё испортила, всё! Она теперь меня точно к себе не пустит! Ты хоть понимаешь, что ты натворила, ненормальная?!
— Сыночек, да я же как лучше хотела! — залепетала Марина Петровна, опешив от такой реакции. Она-то ожидала сочувствия, поддержки, праведного гнева в адрес Вики. — Я же за тебя…
— За меня?! — заорал Степан, размахивая руками. — Ты за меня её грязью поливала, пока мы женаты были? Ты за меня ей мозг выносила, что она хозяйка никудышная? Ты мне все уши прожужжала, какая она плохая, а ты хорошая! Вот и наслаждайся теперь! Я из-за тебя с ней развёлся, думал, ты мне тут рай устроишь! А что в итоге? Ты меня опозорила перед ней окончательно! Теперь я для неё вообще ничтожество!
Скандал в их маленькой квартире разразился грандиозный. Степан кричал так, что, казалось, дрожали стёкла. Он обвинял мать во всех своих бедах: в разрушенном браке, в своей нынешней никчёмной жизни, в том, что она лишила его последнего шанса на «нормальное существование». Марина Петровна сначала пыталась оправдываться, потом перешла на ответные обвинения, но силы были не равны. Сын был моложе, злее и гораздо громче. В конце концов, она забилась в угол кухни, закрыв лицо руками, а Степан, выплеснув часть своей злобы, хлопнул дверью своей комнаты, оставив мать наедине с её «победой».
Не сумев сломить Вику силой и не получив поддержки от сына, Марина Петровна решила действовать иначе. Месть её стала мелкой, пакостной, но оттого не менее отвратительной. Она начала распускать о Вике самые невероятные и грязные слухи среди бывших общих знакомых и соседей по старому дому, где Вика когда-то жила со Степаном. Рассказывала, что Вика гулящая, что она связалась с какими-то сомнительными типами, что она якобы обманывала Степана на деньги. Под дверь Викиной квартиры по ночам стали появляться то кучки мусора, то размазанная грязь. Ничего такого, из-за чего можно было бы вызвать полицию, но достаточно мерзкого, чтобы испортить настроение и потрепать нервы. Вика понимала, чьих это рук дело, и только сильнее утверждалась в правильности своего решения держаться от этой семейки как можно дальше.
Развязка наступила недели через две. Вика возвращалась с работы, уставшая и голодная. Подходя к своей двери, она увидела их. Марина Петровна и Степан. Бывшая свекровь стояла, злобно поджав губы, а Степан, переминаясь с ноги на ногу, выглядел одновременно и жалко, и агрессивно. Видимо, мать всё-таки уговорила его на этот «последний разговор».
— А вот и она, наша королевна! — ядовито прошипела Марина Петровна, едва Вика приблизилась. — Явилась, не запылилась! Ну что, Стёпа, говори ей! Говори всё, что ты о ней думаешь! Пусть знает!
Степан шагнул вперёд, загораживая Вике проход к двери.
— Вик, ну ты это… Зря так с мамой, — начал он неуверенно, но, поймав ободряюще-гневный взгляд Марины Петровны, добавил жёсткости в голос. — Она же к тебе с добром пришла, просила по-человечески. А ты что? Ты её выгнала, ещё и руки распускала! Нехорошо это, Вика. Я думал, ты другая.
Вика посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Ни капли раскаяния, ни тени понимания. Только обида и эгоизм.
— Стёп, — её голос был спокоен, но в нём звучал металл. — Я тебе уже всё сказала. И твоей матери тоже. Я не собираюсь быть нянькой для взрослого мужика, который не в состоянии сам о себе позаботиться. И я не позволю никому устраивать цирк у моей двери и угрожать мне. Уйдите. Оба.
— Да как ты смеешь так с сыном разговаривать?! — снова взорвалась Марина Петровна. — Он к тебе пришёл, а ты!.. Да ты должна на коленях перед ним ползать, за то, что он на тебя вообще внимание обратил! Неблагодарная!
— Мам, помолчи! — неожиданно рявкнул Степан на мать, а потом снова повернулся к Вике. — Вик, ну что тебе стоит? Я же… ну, может, я и не идеальный, но… Мама говорит, ты там с кем-то уже… Ты что, так быстро мне замену нашла?
Эта фраза стала последней каплей. Вика рассмеялась. Холодно, безрадостно.
— Замену? Стёп, ты серьёзно? Да после тебя мне вообще никого не хочется. Вы оба, — она обвела их презрительным взглядом, — стоите друг друга. Идеальная пара: маменькин сынок и его безумная мамочка. Живите долго и счастливо, только подальше от меня. Очень далеко. Всё, разговор окончен.
Она попыталась обойти их, чтобы достать ключи, но Марина Петровна снова преградила ей путь.
— Ты ещё пожалеешь! Ты у меня ещё поплачешь! Я тебе устрою такую жизнь, что ты сама приползёшь!
Вика посмотрела прямо в её полные ненависти глаза.
— Марина Петровна, вы уже всё устроили. И себе, и своему сыну. А теперь, если вы не отойдёте от моей двери, я действительно сделаю то, о чём давно думаю, и поверьте, вам это очень не понравится. И это не будут пустые угрозы.
В её голосе прозвучало что-то такое, отчего даже Марина Петровна на миг дрогнула. Вика, не дожидаясь ответа, решительно отстранила её руку, быстро открыла дверь подъезда, шагнула внутрь и захлопнула её прямо перед их носами. Зайдя домой, она повернула оба замка.
За окном, которое выходило во двор, ещё какое-то время слышались приглушённые голоса – кажется, Степан и Марина Петровна теперь ругались уже между собой. Потом всё стихло.
Вика больше никогда их не видела. И не слышала. Она знала, что там, за этой дверью, остался её кошмар. Марина Петровна получила то, за что так яростно боролась, – своего сына, всего и безраздельно. Только теперь этот сыночек, озлобленный на весь мир и в первую очередь на мать, которая, по его мнению, разрушила его последнюю надежду, превратил её собственную жизнь в персональный ад. Круг замкнулся. А Вика… Вика просто начала жить. Без них…
