Мой голос прозвучал глухо, почти умоляюще, и тут же затерялся в тишине кухни.
Лена вздохнула, подняла на меня глаза. Карие, унаследованные от отца, но с той холодной тенью, которой у него никогда не было.
— Мам, ну опять ты… Ты же знаешь, что всё для детей! Твои внуки должны нормально питаться, одеваться. Ты же не хочешь, чтобы они голодали?
Её голос звучал мягко, почти ласково, но в нем чувствовалась твердость, как у стали, спрятанной под бархатом.
Я молчала. В висках стучало. В этом «ты же не хочешь» звучала угроза, но произнесена она была так искусно, что сложно было уцепиться за слова. Я не хотела, чтобы им было плохо. Но и сама я…
— Леночка, но мне тоже на что-то жить надо, — осторожно проговорила я, будто ступала по льду.
Она склонила голову набок, оглядела меня, оценивая, словно решая, стоит ли уступить.
— Мам, ну правда… Разве тебе жаль нескольких тысяч? Это же твои внуки! Или ты считаешь деньги важнее их?
Я резко отвела взгляд. Это был у дар. В груди сжалось, в горле встал ком. Слова застряли внутри, как осколки стекла.
— Лена… — я хотела сказать, что дело не в деньгах… Но она перебила.
— Всё, я не буду спорить. Если так… — она сделала паузу, поднялась и пошла к двери, — может, тебе и не стоит с ними видеться…
В комнате стало тихо.
— Лена, ты меня шантажируешь? — спросила я почти шёпотом.
Она повернулась ко мне. Её длинные светлые волосы красиво блестели в свете люстры. Я вдруг вспомнила, как заплетала ей косички, когда она была совсем маленькой. Тепло её детской ладошки в моей руке. Где теперь та девочка?
— Ой, мам, какие громкие слова! Просто делаю выводы. Ты сама выбираешь, что тебе важнее. Внуки или твоя гордость.
Она ушла. А я осталась сидеть в пустой кухне с чувством, что я стала пленницей собственной доброты.
***
Я взяла в руки старую фотографию в рамке. На ней улыбались трое моих детей — двое сыновей и дочка. Как же я была тогда счастлива!
Помню, как Лена впервые пошла в детский сад: такая маленькая, в розовом платье и с белокурыми косичками. «Я сама!» — уверенно сказала она, старательно пытаясь завязать шнурки.
Она всегда была упрямой, настойчивой. Я верила, что она вырастет самостоятельной и сильной.
Но с возрастом это упрямство стало превращаться в леность. После школы она заявила, что не будет поступать сразу, хочет «отдохнуть» и подготовиться к университету. Год пролетел впустую. Я предлагала ей поступить в училище, но она лишь морщилась в ответ.
— Я хочу нормальную работу, в офисе! — отвечала она, лениво крутя в руках телефон.
— Так поступай в университет, раз хочешь в офис! — вздохнула я.
— В этом году не хочу. Надо подготовиться получше.
Я не стала спорить. Думала, что сама поймёт. Но время шло, а ничего не менялось. Вскоре появился зять, свадьба, рождение первого внука. Я надеялась, что материнство сделает её более ответственной. Но ошиблась.
Когда внуку исполнилось два года, я снова завела разговор о работе.
— Лена, пора думать о будущем. Освой профессию, стань швеёй. Всегда будешь при деле, — осторожно предложила я.
— Мам, ты хочешь, чтобы я целыми днями сидела за машинкой и портила зрение? — раздражённо ответила она. — Да и ребёнка в садик не отдам, пока ему не исполнится три.
Потом родился второй внук, и разговоры о работе прекратились вовсе.
Дочь жила с мужем у его родителей. Я помогала деньгами, потому что её свекровь упрекала: «Сидишь на шее, ни копейки в дом не приносишь!» Мне было стыдно за Лену. Я думала, что материальная поддержка даст ей время разобраться, найти себя. Но время шло, а ничего не менялось.
Когда я вышла на пенсию, Лена попросила пенсионную карту «на время» — пока ищет работу.
— Мам, всего на месяц, честно. Я уже договариваюсь с подругой, она поможет мне устроиться.
Я отдала, надеясь, что это ненадолго. Она клялась, что вернёт. Но когда я предложила ей место уборщицы в офисе, она возмутилась:
— Мам, ты что, хочешь, чтобы я позорилась?! Это же грязная работа!
— Но это деньги, Лена! С чего-то надо начинать…
— Лучше я ещё подожду, подруга сказала, может, появится что-то получше.
Теперь прошло три года. Карта осталась у неё. А я осталась без своей пенсии. Сыновья не знают, а если узнают — будет скандал. А я боюсь. Боюсь потерять Лену. Боюсь, что она выполнит свою угрозу и запретит мне видеться с внуками. А ещё я боюсь признаться себе, что сама виновата. Что, возможно, я сделала что-то не так, раз моя дочь стала такой.
***
Я держу телефон в руках, глядя на экран, где высвечивается имя старшего сына. Экран тускло светится в полутьме кухни. Сердце сжимается, пальцы дрожат. Отвечать или нет? Он звонит всё чаще, чувствует что-то, но я не могу сказать правду.
— Мам, как ты там? Ты всё ещё работаешь? — его голос заботлив, но в нём есть нотка подозрения.
Я киваю в трубку, будто он может это увидеть, не в силах признаться, что моя пенсия уже три года уходит к его сестре.
— Всё в порядке, сынок, — отвечаю, стараясь звучать бодро. — Работа держит в тонусе.
— Мама, ты заслужила отдых! Мы поможем…
Он говорит ещё что-то, но я его едва слышу. В голове гудит одна мысль: что будет, если он узнает? Если они оба узнают?
Часы на стене размеренно тикают, отсчитывая секунды до чего-то неизбежного. Я кладу телефон на стол, но не успеваю перевести дух — он снова звонит. На этот раз Лена.
— Мам, мне срочно нужны деньги! — даже без приветствия. Голос напряжённый, требовательный. — У Витьки день рождения, хочу его порадовать!
Я закрываю глаза. Мне нужно сказать «нет», но слова застревают в горле.
— Но у меня почти ничего не осталось… — осторожно начинаю я.
— Мам, ну что ты опять начинаешь? Это же твой внук! Разве тебе не стыдно?
Стыдно. Всегда стыдно. За то, что я не могу отказать. За то, что вынуждена оправдываться.
— Лена, нам надо поговорить.
— О чём ты? — в её голосе уже звучало раздражение. — Мам, если ты снова про деньги, я не хочу это обсуждать. Ты же хочешь, чтобы твои внуки были счастливы? Или тебе их совсем не жалко?
Она говорит это так легко, словно мой долг — отдавать ей последнее. В комнате становится душно.
— Ты должна сама обеспечивать свою семью, — голос предательски дрожит. — Я больше не могу.
Молчание. Всего пару секунд, а кажется, что прошла вечность. Потом она произносит медленно, чеканя каждое слово:
— Если ты так говоришь, значит, тебе всё равно на детей. Знаешь, тогда, наверное, и видеться с ними тебе не стоит.
Меня пронзает холод, как будто окна вдруг распахнулись настежь в морозную ночь. Я прижимаю трубку к уху, но ничего не отвечаю. Потому что знаю: если отвечу, то сломаюсь.
В этот момент дверь открывается, и в комнату входит младший сын. Я даже не услышала, как он пришёл. Он смотрит на меня, видит, как я сижу вся сжавшись, с телефоном в руках.
— Мам, что-то случилось? — осторожно спрашивает он.
Я поднимаю на него глаза. В них читается всё — страх, боль, усталость.
Он молча подходит ближе, берёт меня за руку. Ладонь у него тёплая, крепкая, и от этого жеста мне становится ещё больнее.
— Кто звонил?
— Лена, — мой голос еле слышен.
— Опять деньги?
Я киваю. Он долго смотрит на меня, потом устало садится на стул. В его глазах что-то меняется. И я понимаю: момент истины близок.
***
Вечер опустился на город тяжёлым туманом. Фонари светили тускло, их свет терялся в молочной пелене, будто и сам боялся заглянуть в этот вечер. Я сидела у окна, сжимая ладони в замок, и смотрела в темноту. В груди сжался ком тревоги. Сын ушёл, но я знала — скоро всё станет известно.
И не ошиблась.
Через час раздался стук в дверь. Громкий, требовательный. Он пронзил тишину квартиры, словно удар колокола в пустом храме. Сердце ёкнуло. Я встала и медленно подошла к двери.
Лена стояла на пороге. Щёки раскраснелись, глаза метали молнии. Она зашла в дом и так сильно хлопнула дверью, что стёкла в шкафу задребезжали.
— Мама, ты на меня нажаловалась?! — закричала она в ярости. — Ко мне приходили братья! Сказали, что я забираю твои последние деньги и заставляю тебя работать, пока сама ничего не делаю! Ты специально хочешь меня опозорить?!
Я попятилась назад, наткнувшись на стул.
— Лена, послушай…
— Нет, это ты меня послушай! — она сердито указала на меня пальцем. — Я не позволю тебе ломать мою семью!
Я тихо покачала головой.
— Лена, я ничего им не говорила… Они сами обо всём догадались… — прошептала я.
— Догадались?! — она резко и зло рассмеялась. — Ты правда думаешь, я в это поверю? Ты меня предала, мама! Тебе всегда было важнее своих сыновей защитить, а не меня!
Глаза её блестели, губы дрожали от гнева. Это была уже не та девочка, что когда-то упрямо завязывала шнурки перед садиком. Передо мной стояла взрослая женщина, которая так и не научилась ответственности.
— Лена, это неправда. Я люблю вас всех…
Она резко рванула сумку с плеча, вытащила мою пенсионную карточку и с силой бросила её на стол. Карта ударилась о дерево с коротким глухим звуком.
— На, забери! Только не приходи потом ко мне! И про внуков забудь! Ты сама этого хотела!
Она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что у меня с полки упала старая рамка с фотографией. Я медленно опустилась на колени, подняла рамку. На стекле трещина. Она прошла точно по лицу Лены на снимке, разделив его надвое.
Я прижала рамку к груди. Губы дрожали. Сердце билось глухо, будто отдаваясь в стенах пустой квартиры. Я знала, что это конец. Конец, к которому я шла все эти годы.
Но я не знала, смогу ли пережить эту боль.
***
Прошел месяц. Я живу на пенсию. Денег немного, но теперь я могу распоряжаться ими сама. Впервые за долгое время я купила себе новую кофту, а не откладывала каждую копейку «на Лену». В доме стало тише. Я больше не жду тревожных звонков, не сжимаю телефон в руках, боясь услышать знакомое требовательное «Мам, мне срочно нужно». Но вместе с этим пришла пустота.
Сыновья помогают. Привозят продукты, приезжают с семьями на выходные. Старший настоял, чтобы я подала документы на льготы, о которых даже не знала. Младший починил старую плиту, которая уже давно барахлила. Они беспокоятся обо мне. Но никто не может заполнить ту тишину, что осталась после разрыва с дочерью. Лена не отвечает на звонки, не приходит. Я пыталась написать ей сообщение, но удалила, так и не отправив. Я боялась очередного молчания в ответ. Или ещё хуже — холодных, отстранённых слов.
Своих внуков я вижу только на фотографиях. Не знаю, говорят ли они обо мне, вспоминают ли вообще. Часто меня мучает мысль, что Лена настраивает их против меня, говорит, будто я их предала. Из-за этих переживаний я часто не могу уснуть по ночам.
Но однажды вечером раздался звонок в дверь.
Открыв её, я увидела старшего внука, Лёню.
— Бабушка, бы мне не разрешила прийти, но я очень скучаю по тебе, — тихо сказал он.
Я обняла его и долго держала в своих руках. Он слегка вздрагивал.
— Будешь чай? — тихо спросила я.
Он кивнул, и мы молча прошли на кухню. Я заварила чай и положила две ложки сахара — так, как он любит.
Мы сидели за столом в тишине. Я смотрела на него и думала, как же внук похож на Лену в детстве.
— Бабушка… — Лёня отставил кружку. — Можно мне ещё приходить? Даже если мама будет против?
Я взяла его за руку и сжала ладонь.
— Я всегда буду тебя ждать, Лёня. Всегда.
Я проводила его до двери.
— Будь осторожен, хорошо? — тихо сказала я.
Он молча кивнул, а потом крепко меня обнял, словно хотел навсегда сохранить тепло этого момента.
Я закрыла дверь и, тяжело вздохнув, оперлась о неё спиной, прикрыв глаза.
Возможно, я где-то совершила ошибку, но верю, что однажды… я смогу снова обнять своих внуков без страха и боли.
