— Дочь, может, ты отдашь мне мою пенсионную карту и на свою зарплату жить начнешь?

Мой голос прозвучал глухо, почти умоляюще, и тут же затерялся в тишине кухни.

Лена вздохнула, подняла на меня глаза. Карие, унаследованные от отца, но с той холодной тенью, которой у него никогда не было.

— Мам, ну опять ты… Ты же знаешь, что всё для детей! Твои внуки должны нормально питаться, одеваться. Ты же не хочешь, чтобы они голодали?

Её голос звучал мягко, почти ласково, но в нем чувствовалась твердость, как у стали, спрятанной под бархатом.

Я молчала. В висках стучало. В этом «ты же не хочешь» звучала угроза, но произнесена она была так искусно, что сложно было уцепиться за слова. Я не хотела, чтобы им было плохо. Но и сама я…

— Леночка, но мне тоже на что-то жить надо, — осторожно проговорила я, будто ступала по льду.

Она склонила голову набок, оглядела меня, оценивая, словно решая, стоит ли уступить.

— Мам, ну правда… Разве тебе жаль нескольких тысяч? Это же твои внуки! Или ты считаешь деньги важнее их?

Я резко отвела взгляд. Это был у дар. В груди сжалось, в горле встал ком. Слова застряли внутри, как осколки стекла.

— Лена… — я хотела сказать, что дело не в деньгах… Но она перебила.

— Всё, я не буду спорить. Если так… — она сделала паузу, поднялась и пошла к двери, — может, тебе и не стоит с ними видеться…

В комнате стало тихо.

— Лена, ты меня шантажируешь? — спросила я почти шёпотом.

Она повернулась ко мне. Её длинные светлые волосы красиво блестели в свете люстры. Я вдруг вспомнила, как заплетала ей косички, когда она была совсем маленькой. Тепло её детской ладошки в моей руке. Где теперь та девочка?

— Ой, мам, какие громкие слова! Просто делаю выводы. Ты сама выбираешь, что тебе важнее. Внуки или твоя гордость.

Она ушла. А я осталась сидеть в пустой кухне с чувством, что я стала пленницей собственной доброты.

***

Я взяла в руки старую фотографию в рамке. На ней улыбались трое моих детей — двое сыновей и дочка. Как же я была тогда счастлива!

Помню, как Лена впервые пошла в детский сад: такая маленькая, в розовом платье и с белокурыми косичками. «Я сама!» — уверенно сказала она, старательно пытаясь завязать шнурки.

Она всегда была упрямой, настойчивой. Я верила, что она вырастет самостоятельной и сильной.

Но с возрастом это упрямство стало превращаться в леность. После школы она заявила, что не будет поступать сразу, хочет «отдохнуть» и подготовиться к университету. Год пролетел впустую. Я предлагала ей поступить в училище, но она лишь морщилась в ответ.

— Я хочу нормальную работу, в офисе! — отвечала она, лениво крутя в руках телефон.

— Так поступай в университет, раз хочешь в офис! — вздохнула я.

— В этом году не хочу. Надо подготовиться получше.

Я не стала спорить. Думала, что сама поймёт. Но время шло, а ничего не менялось. Вскоре появился зять, свадьба, рождение первого внука. Я надеялась, что материнство сделает её более ответственной. Но ошиблась.

Когда внуку исполнилось два года, я снова завела разговор о работе.

— Лена, пора думать о будущем. Освой профессию, стань швеёй. Всегда будешь при деле, — осторожно предложила я.

— Мам, ты хочешь, чтобы я целыми днями сидела за машинкой и портила зрение? — раздражённо ответила она. — Да и ребёнка в садик не отдам, пока ему не исполнится три.

Потом родился второй внук, и разговоры о работе прекратились вовсе.

Дочь жила с мужем у его родителей. Я помогала деньгами, потому что её свекровь упрекала: «Сидишь на шее, ни копейки в дом не приносишь!» Мне было стыдно за Лену. Я думала, что материальная поддержка даст ей время разобраться, найти себя. Но время шло, а ничего не менялось.

Когда я вышла на пенсию, Лена попросила пенсионную карту «на время» — пока ищет работу.

— Мам, всего на месяц, честно. Я уже договариваюсь с подругой, она поможет мне устроиться.

Я отдала, надеясь, что это ненадолго. Она клялась, что вернёт. Но когда я предложила ей место уборщицы в офисе, она возмутилась:

— Мам, ты что, хочешь, чтобы я позорилась?! Это же грязная работа!

— Но это деньги, Лена! С чего-то надо начинать…

— Лучше я ещё подожду, подруга сказала, может, появится что-то получше.

Теперь прошло три года. Карта осталась у неё. А я осталась без своей пенсии. Сыновья не знают, а если узнают — будет скандал. А я боюсь. Боюсь потерять Лену. Боюсь, что она выполнит свою угрозу и запретит мне видеться с внуками. А ещё я боюсь признаться себе, что сама виновата. Что, возможно, я сделала что-то не так, раз моя дочь стала такой.

***

Я держу телефон в руках, глядя на экран, где высвечивается имя старшего сына. Экран тускло светится в полутьме кухни. Сердце сжимается, пальцы дрожат. Отвечать или нет? Он звонит всё чаще, чувствует что-то, но я не могу сказать правду.

— Мам, как ты там? Ты всё ещё работаешь? — его голос заботлив, но в нём есть нотка подозрения.

Я киваю в трубку, будто он может это увидеть, не в силах признаться, что моя пенсия уже три года уходит к его сестре.

— Всё в порядке, сынок, — отвечаю, стараясь звучать бодро. — Работа держит в тонусе.

— Мама, ты заслужила отдых! Мы поможем…

Он говорит ещё что-то, но я его едва слышу. В голове гудит одна мысль: что будет, если он узнает? Если они оба узнают?

Часы на стене размеренно тикают, отсчитывая секунды до чего-то неизбежного. Я кладу телефон на стол, но не успеваю перевести дух — он снова звонит. На этот раз Лена.

— Мам, мне срочно нужны деньги! — даже без приветствия. Голос напряжённый, требовательный. — У Витьки день рождения, хочу его порадовать!

Я закрываю глаза. Мне нужно сказать «нет», но слова застревают в горле.

— Но у меня почти ничего не осталось… — осторожно начинаю я.

— Мам, ну что ты опять начинаешь? Это же твой внук! Разве тебе не стыдно?

Стыдно. Всегда стыдно. За то, что я не могу отказать. За то, что вынуждена оправдываться.

— Лена, нам надо поговорить.

— О чём ты? — в её голосе уже звучало раздражение. — Мам, если ты снова про деньги, я не хочу это обсуждать. Ты же хочешь, чтобы твои внуки были счастливы? Или тебе их совсем не жалко?

Она говорит это так легко, словно мой долг — отдавать ей последнее. В комнате становится душно.

— Ты должна сама обеспечивать свою семью, — голос предательски дрожит. — Я больше не могу.

Молчание. Всего пару секунд, а кажется, что прошла вечность. Потом она произносит медленно, чеканя каждое слово:

— Если ты так говоришь, значит, тебе всё равно на детей. Знаешь, тогда, наверное, и видеться с ними тебе не стоит.

Меня пронзает холод, как будто окна вдруг распахнулись настежь в морозную ночь. Я прижимаю трубку к уху, но ничего не отвечаю. Потому что знаю: если отвечу, то сломаюсь.

В этот момент дверь открывается, и в комнату входит младший сын. Я даже не услышала, как он пришёл. Он смотрит на меня, видит, как я сижу вся сжавшись, с телефоном в руках.

— Мам, что-то случилось? — осторожно спрашивает он.

Я поднимаю на него глаза. В них читается всё — страх, боль, усталость.

Он молча подходит ближе, берёт меня за руку. Ладонь у него тёплая, крепкая, и от этого жеста мне становится ещё больнее.

— Кто звонил?

— Лена, — мой голос еле слышен.

— Опять деньги?

Я киваю. Он долго смотрит на меня, потом устало садится на стул. В его глазах что-то меняется. И я понимаю: момент истины близок.

***

Вечер опустился на город тяжёлым туманом. Фонари светили тускло, их свет терялся в молочной пелене, будто и сам боялся заглянуть в этот вечер. Я сидела у окна, сжимая ладони в замок, и смотрела в темноту. В груди сжался ком тревоги. Сын ушёл, но я знала — скоро всё станет известно.

И не ошиблась.

Через час раздался стук в дверь. Громкий, требовательный. Он пронзил тишину квартиры, словно удар колокола в пустом храме. Сердце ёкнуло. Я встала и медленно подошла к двери.

Лена стояла на пороге. Щёки раскраснелись, глаза метали молнии. Она зашла в дом и так сильно хлопнула дверью, что стёкла в шкафу задребезжали.

— Мама, ты на меня нажаловалась?! — закричала она в ярости. — Ко мне приходили братья! Сказали, что я забираю твои последние деньги и заставляю тебя работать, пока сама ничего не делаю! Ты специально хочешь меня опозорить?!

Я попятилась назад, наткнувшись на стул.

— Лена, послушай…

— Нет, это ты меня послушай! — она сердито указала на меня пальцем. — Я не позволю тебе ломать мою семью!

Я тихо покачала головой.

— Лена, я ничего им не говорила… Они сами обо всём догадались… — прошептала я.

— Догадались?! — она резко и зло рассмеялась. — Ты правда думаешь, я в это поверю? Ты меня предала, мама! Тебе всегда было важнее своих сыновей защитить, а не меня!

Глаза её блестели, губы дрожали от гнева. Это была уже не та девочка, что когда-то упрямо завязывала шнурки перед садиком. Передо мной стояла взрослая женщина, которая так и не научилась ответственности.

— Лена, это неправда. Я люблю вас всех…

Она резко рванула сумку с плеча, вытащила мою пенсионную карточку и с силой бросила её на стол. Карта ударилась о дерево с коротким глухим звуком.

— На, забери! Только не приходи потом ко мне! И про внуков забудь! Ты сама этого хотела!

Она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что у меня с полки упала старая рамка с фотографией. Я медленно опустилась на колени, подняла рамку. На стекле трещина. Она прошла точно по лицу Лены на снимке, разделив его надвое.

Я прижала рамку к груди. Губы дрожали. Сердце билось глухо, будто отдаваясь в стенах пустой квартиры. Я знала, что это конец. Конец, к которому я шла все эти годы.

Но я не знала, смогу ли пережить эту боль.

***

Прошел месяц. Я живу на пенсию. Денег немного, но теперь я могу распоряжаться ими сама. Впервые за долгое время я купила себе новую кофту, а не откладывала каждую копейку «на Лену». В доме стало тише. Я больше не жду тревожных звонков, не сжимаю телефон в руках, боясь услышать знакомое требовательное «Мам, мне срочно нужно». Но вместе с этим пришла пустота.

Сыновья помогают. Привозят продукты, приезжают с семьями на выходные. Старший настоял, чтобы я подала документы на льготы, о которых даже не знала. Младший починил старую плиту, которая уже давно барахлила. Они беспокоятся обо мне. Но никто не может заполнить ту тишину, что осталась после разрыва с дочерью. Лена не отвечает на звонки, не приходит. Я пыталась написать ей сообщение, но удалила, так и не отправив. Я боялась очередного молчания в ответ. Или ещё хуже — холодных, отстранённых слов.

Своих внуков я вижу только на фотографиях. Не знаю, говорят ли они обо мне, вспоминают ли вообще. Часто меня мучает мысль, что Лена настраивает их против меня, говорит, будто я их предала. Из-за этих переживаний я часто не могу уснуть по ночам.

Но однажды вечером раздался звонок в дверь.

Открыв её, я увидела старшего внука, Лёню.

— Бабушка, бы мне не разрешила прийти, но я очень скучаю по тебе, — тихо сказал он.

Я обняла его и долго держала в своих руках. Он слегка вздрагивал.

— Будешь чай? — тихо спросила я.

Он кивнул, и мы молча прошли на кухню. Я заварила чай и положила две ложки сахара — так, как он любит.

Мы сидели за столом в тишине. Я смотрела на него и думала, как же внук похож на Лену в детстве.

— Бабушка… — Лёня отставил кружку. — Можно мне ещё приходить? Даже если мама будет против?

Я взяла его за руку и сжала ладонь.

— Я всегда буду тебя ждать, Лёня. Всегда.

Я проводила его до двери.

— Будь осторожен, хорошо? — тихо сказала я.

Он молча кивнул, а потом крепко меня обнял, словно хотел навсегда сохранить тепло этого момента.

Я закрыла дверь и, тяжело вздохнув, оперлась о неё спиной, прикрыв глаза.

Возможно, я где-то совершила ошибку, но верю, что однажды… я смогу снова обнять своих внуков без страха и боли.

Оцените статью
— Дочь, может, ты отдашь мне мою пенсионную карту и на свою зарплату жить начнешь?
Молодёжи не понять: «жаргон» советских водителей, который поймут лишь бывалые