Выходные — единственное время, когда я могла позволить себе забыть о будильниках, планах и обязательствах. Я обожала это чувство — когда не надо спешить, когда можно растянуть утро, укутавшись в тёплое одеяло, слушая, как за окном медленно просыпается город. Но в ту субботу всё пошло не по плану.
Я ещё нежилась в полусне, когда телефон на тумбочке задёргался от вибрации. Обычно я игнорировала сообщения до первого кофе, но что-то заставило меня протянуть руку.
«Лена, доброе утро. Моя сестра с мужем и детьми сегодня к вам заедут. Пожить нужно недельку. Они уже в пути.»
Сообщение от Ларисы Петровны, моей свекрови. Без «пожалуйста», без «не против ли вы», просто констатация факта — будете принимать гостей.
Я уставилась в экран, надеясь, что это просто дурной сон. Но, увы, сообщение от Ларисы Петровны было реальностью. Секунд через десять пришло второе:
«Имей в виду — Вика привередливая. Детям нужны отдельные кровати. И без твоих экспериментов на кухне — суп, котлеты, как все нормальные люди едят.»
Я почувствовала, как внутри поднимается злость. У меня даже не спросили. Просто поставили перед фактом. Привередливая Вика — её сестра — та самая, которая на моей свадьбе сказала: «Ну, мог бы и получше невесту найти». Да, мне её очень «не хватало» в доме.
Я села на край кровати, в голове шумело. Муж всё ещё спал, блаженно развалившись на подушке. Я тронула его за плечо:
— Саша, вставай. У нас гости.
— Кто? — он приоткрыл один глаз.
— Твоя тётя. С мужем. И детьми. На неделю. Твоя мама уже всех отправила. Они в пути.
Он резко сел:
— Что? Ты шутишь?
— Хотела бы.
Он вздохнул, потер лицо, но ничего не сказал. Как всегда. Он никогда не спорил с матерью. Она была для него авторитетом, даже когда вела себя как танк.
К часу дня в дверь позвонили. Я открыла — и тут же получила натянутую улыбку от Вики:
— Привет, Леночка. Ну ты хоть убралась? Дети у меня не любят пыль.
Я стиснула зубы. За ней зашёл её муж, большой и вечно молчащий человек, и двое детей лет шести и восьми, каждый с телефоном в руке и пакетом чипсов.
— А где у вас можно руки помыть? — тут же спросил мальчик.
— Проходите, — выдавила я.
К вечеру кухня напоминала поле боя. Вика открывала все шкафчики, комментировала, критиковала. «Оливковое масло? Фу, у меня от него изжога.» — «Ты моешь посуду руками? А где посудомойка?» — «Мои дети такое есть не будут.» — «Ты разве не знаешь, как жарить котлеты, чтоб они не разваливались?»
Лариса Петровна приехала вечером «проверить, как устроились». Она зашла на кухню и тут же нахмурилась:
— Это что? Почему не накрыт стол? Это моя сестра, ты должна была приготовить как положено!
— Я работаю, у меня трое своих детей, я не собиралась весь день стоять у плиты, — сказала я спокойно.
— Но ты хозяйка! В доме порядок должен быть! — её голос стал громче.
— Я не рабыня. И никто не спросил, удобно ли нам вообще принимать гостей на неделю. Меня поставили перед фактом.
— Так нельзя разговаривать с матерью мужа! — вмешалась Вика, — Если бы мой муж женился на такой…
Я не дала ей закончить. Я встала, вытерла руки о полотенце и посмотрела прямо на них:
— Давайте так. Хотите жить — снимайте квартиру. Хотите есть — готовьте сами. Хотите спокойствия — ведите себя уважительно. А если вам это не нравится, вот дверь.
Лариса Петровна была в шоке. Саша молчал, как обычно. Но вечером, когда все улеглись, он подошёл ко мне:
— Знаешь… ты была права. Я должен был сказать им это сам. Прости.
Это был первый шаг. Через день Вика съехала в гостиницу — «невозможно жить с такой невесткой». Через три — уехала домой. Лариса Петровна осталась, но уже молча. А вечером, когда я разливала чай, она тихо сказала:
— Я не ожидала, что ты… что у тебя есть характер. Это неплохо. Мой Саша — мягкий. А ты — стержень. Прости меня.
Этот конфликт стал поворотной точкой. Я поняла, что позволять — значит соглашаться. Что голос — это не хамство, а защита себя. И что даже свекрови нужно иногда услышать: «Хватит. У этого дома — хозяйка я».
Я вскочила с кровати и, не успев даже умыться, уже на автомате готовила на кухне завтрак, параллельно оценивая масштабы бедствия. «Сестра с мужем и детьми»… Это, прости Господи, не просто «гости на недельку». Это маленький ураган, ворвавшийся в наш дом без спроса.
Лариса Петровна, свекровь моя, всегда вела себя так, будто наша квартира — её частная вотчина. И дача — тоже. Я давно привыкла к её командам, но вот такие сюрпризы — это уже слишком.
— Это моя сестра! — кричала она чуть позже на кухне, уже после того, как я, задыхаясь от обиды, выразила своё недовольство.
— А у меня свои планы на выходные были, — попыталась я возразить.
— Ты должна была приготовить всё как положено! У тебя что, трудно было заранее наварить борща, нажарить котлет и убрать в доме? — продолжала она, не слушая.
Я стояла, вжав плечи, и чувствовала, как комок подступает к горлу. Да, это всего лишь неделя, но почему я должна снова быть «должна»? Почему никто не спросил, удобно ли это, хочу ли я гостей? Я ведь тоже человек, у меня работа, дети, заботы.
Гости приехали уже в обед — шумные, с кучей пакетов, игрушек, надувных матрасов. Муж сестры Ларисы Петровны, дядя Валера, сразу завалился на диван с пивом и включил телевизор. Их сыновья тут же устроили баррикады из подушек, а дочка пошла за мной по пятам, выпрашивая Wi-Fi.
— Я же предупреждала, — тихо сказала свекровь. — Принимай, как есть. Родня — это святое.
Я стиснула зубы. Да, родня — святое, но разве это даёт право так вторгаться в чужую жизнь?
Вечером я еле дождалась, когда муж вернётся с работы.
— Саша, — прошептала я, закрыв за ним дверь. — Мы опять никто в собственном доме. Мне тяжело. Очень тяжело.
Он устало выдохнул, опустился на табуретку и прошептал:
— Я поговорю с мамой. Так не должно быть.
И я впервые за долгое время поверила, что, возможно, в этом доме скоро всё изменится…
На следующее утро я проснулась от звуков, доносящихся с кухни. Это был голос Ларисы Петровны. Она громко обсуждала с сестрой, как я «не так принимаю гостей», как «в доме холодно», как «кофе вчера был не тот». И всё это — так, чтобы я слышала.
Я лежала, уставившись в потолок, и думала: а кто-то вообще замечает, как я устала? Дом, дети, работа, теперь ещё и непрошеные гости. Где я в этом всём?
На кухне меня ждал новый сюрприз: сестра свекрови заняла мой любимый стул, ногами уперлась в табурет, а мои чашки — любимые, с цветочками — уже были кем-то «разобраны».
— Лен, — Лариса Петровна с утра уже была бодра и активна. — Ты мусор вынеси, а то пахнет. И подмети в коридоре, дети вчера натоптали.
Муж, как назло, уехал на смену. Вчера обещал поговорить с мамой — но, как всегда, не успел. Или не захотел.
Я выполняла всё молча. Потому что знала — любое слово обернётся новым скандалом. А вечером, когда я мыла посуду, Лариса Петровна подошла с упрёком:
— А почему ты не приготовила оливье? Моя сестра его обожает. Это уважение, между прочим.
— А вы меня уважаете? — вырвалось у меня. — Или я просто бесплатная прислуга?
Свекровь округлила глаза, как будто я сказала что-то ужасное.
— Это моя сестра! Ты должна понимать! Семья — это святое!
— А я? Я не семья? — голос дрожал. — Или я — довесок к вашему сыну?
Повисла пауза. В кухню зашли дети, тишина стала неловкой. Лариса Петровна резко развернулась и ушла, хлопнув дверью.
Я сидела за столом, вытирая мокрые от слёз руки о фартук. Мне не было стыдно — мне было больно.
На следующий день муж всё-таки поговорил с матерью. Я не слышала разговора, но вечером она подошла ко мне и, опустив глаза, сказала:
— Завтра сестра уедет. Решили, что не стоит. Извини, если перегнула.
Это было не «прости», не признание вины, но это было хоть что-то. Я кивнула. И вдруг впервые за много лет почувствовала: меня услышали. Не до конца, не во всём — но услышали.
После того как сестра Ларисы Петровны уехала, в доме стало тише. Но не спокойнее. Свекровь молчала, ходила с видом обиженной королевы, и я знала: в любой момент всё может вспыхнуть снова. Муж старался быть рядом, но между нами стояла стена — из лет молчаливого подчинения его матери.
Однажды вечером, когда я убирала на кухне, он подошёл и тихо сказал:
— Я всё понял. Поздно, но понял. Мы должны жить своей жизнью, а не маминой. Ты устала. Я это вижу. Прости.
Я не знала, что сказать. Слова застряли в горле. Он обнял меня — впервые так по-настоящему за долгое время.
На выходных мы с детьми поехали на дачу. Я хотела хоть немного тишины. Лето было в разгаре, яблони цвели, воздух пах мятой и землёй. Я стояла на крыльце и впервые за долгое время чувствовала себя… собой. Не женой, не невесткой, не кухаркой. А женщиной. Уставшей, но живой.
Муж приехал вечером с пакетом продуктов. Сам. Без указаний матери. Мы вместе готовили ужин, дети играли в саду, а за столом он вдруг сказал:
— Давай сделаем ремонт в доме. Без мамы. По своему вкусу. Ты выберешь, что хочешь. Я хочу, чтобы этот дом стал нашим.
Я чуть не прослезилась. Маленькие шаги. Но такие важные.
Через неделю Лариса Петровна приехала. Без предупреждения, как всегда. На её лице читалась тревога. Я вышла к ней в сад, вытирая руки о фартук.
— Привет, мам, — сказала я спокойно.
Она смотрела вокруг с недоверием:
— Ты тут… всё переделала?
— Мы. Вместе с Сашей.
Пауза. Долгая. Она села на лавку под грушей и вдруг произнесла:
— Ты знаешь… я ведь просто хотела, как лучше. Я боюсь остаться одна. Вот и лезу. Простить можешь?
Я села рядом. Долго молчала. А потом тихо ответила:
— Я не злая, мама. Но у нас своя жизнь. И если вы хотите в ней быть — будьте рядом. А не над нами.
Лариса Петровна кивнула. Не сказала «хорошо», не расплакалась — просто кивнула. Этого было достаточно.
Прошло три месяца. Наш дом стал другим. Саше понадобилось время, но он стал другим — больше не подчинённым, а партнёром. Лариса Петровна теперь звонит перед тем, как приехать. Иногда приходит с пирогами. Иногда — просто на час, пообщаться с внуками. Я не жду, что она изменится полностью. Но и этого — достаточно.
А главное — я снова чувствую, что живу свою жизнь. Не чужую. Не по чьим-то сценариям. И, знаешь… это самое ценное, что я могла вернуть себе.
