— Это на недельку, Марго. Всего одна неделя. Пока ванну ей переделают и трубы поменяют, — спокойно сказал Семён, будто говорил не о своей матери, а о доставке мебели из ИКЕА.
— Неделя? — переспросила Марго, вперившись взглядом в мужа. — Сколько раз ты слышал слово «неделя» от своей мамы и каждый раз это оборачивалось сезоном «Игры престолов»?
Она не кричала — в этом и была опасность. Марго разговаривала медленно, глядя в глаза, и даже не оторвалась от чашки кофе. Опытный муж знал: если бы она кричала — можно было бы расслабиться. А вот когда она говорила тихо — надо было зарываться в бункер.
— Марго, это мама, — пожал плечами Семён, делая виноватый глоток. — Она же не чужая. Да и ты её сама всегда называешь «Татьяна Евгеньевна», будто она ректор института.
— Потому что у твоей мамы даже в тапках есть звание. С ней и спорить как с учёным советом. И всё равно — зачем ей снимать квартиру на время ремонта, когда есть мы?
Семён смущённо поковырял тост, как будто он был виноват в происходящем.
Марго знала, чем это закончится. Уже знала. Как только «ректор института» пересекала их порог, квартира начинала жить по новому уставу: мокрые полотенца в ванной тут же становились «потенциальной угрозой грибка», все специи перекладывались строго в алфавитном порядке, а слово «завтра» исчезало — Татьяна Евгеньевна всё делала «сейчас», особенно если это касалось Марго.
Через два дня в их однушке поселилась целая армия в лице одной женщины, чья аура занимала не меньше двух комнат.
— Здравствуйте, дети. Не переживайте, я — как тень. Меня не видно, не слышно, — произнесла Татьяна Евгеньевна, обнимая сына и кивая невестке.
— Только с пылесосом в восемь утра и комментариями по поводу цвета моих носков, — прошептала Марго.
Прошла неделя. Потом вторая. Потом было объяснение Татьяны Евгеньевны, что плиточник заболел, сантехник уехал в санаторий, а «этот безрукий» рабочий вообще перепутал квартиры и чуть не срезал трубы у соседей.
А потом — как бы между делом — она начала собирать вещи из кладовки.
— Я пока свои кастрюли принесу. Там же у вас всё это алюминиевое… — морщилась она, словно говорила не о посуде, а о просроченном кефире.
Марго терпела. Терпела утренние лекции о вреде кофе натощак. Терпела вымытые без её спроса окна. Терпела даже то, как Татьяна Евгеньевна разговаривала с Семёном на кухне — тихо, но с тем самым материнским «ну ты ж понимаешь», которое превращало его в двенадцатилетнего, забывшего сменку. Но терпение, как и горячая вода у их коммунальщиков, однажды заканчивалось.
— Сём, скажи мне честно, — Марго сидела на подоконнике, скрестив ноги и глядя на вечернюю улицу. — Ты вообще планируешь быть моим мужем? Или ты сын навсегда?
— Ты несправедлива, — вздохнул он. — Она просто переживает. Она одна. Отец умер. Ты же знаешь.
— Я знаю, — кивнула она. — Я тоже одна, когда остаюсь с ней наедине. Потому что тебя рядом нет.
— Ну не переезжать же ей в гостиницу, Марго. Ты бы сама так поступила со своей матерью?
— Нет. Потому что моя мама не стала бы жить у нас без крайней необходимости. И уж точно не таскала бы сюда свои сковородки, как будто я — школьница на продлёнке, которой нужно помогать с обедом.
В этот вечер Марго долго не спала. Татьяна Евгеньевна уже храпела — уверенно и с достоинством, как человек, у которого в жизни всё под контролем. А у Марго внутри что-то трещало.
— Мы даже годовщину нашу не отметили, — тихо прошептала она, глядя в потолок. — Потому что я теперь в этом доме — не жена, а соседка. Временно проживающая. По ремонту.
На утро всё стало ещё хуже.
— Ты, кстати, Мариночка, — вдруг сказала Татьяна Евгеньевна, застёгивая халат, — могла бы и ковры пылесосить почаще. Это ж вонь стоит, как в мужской раздевалке.
— Марго, — тихо поправила её невестка. — Меня зовут Марго.
— Ну это же от Марина, не придирайся, — усмехнулась Татьяна Евгеньевна и пошла в ванную, как будто только что не выстрелила в сердце и не ушла по лужайке.
В тот момент Марго поняла: она или сбежит — или перестанет быть собой.
— Ты зачем из спальни переехала? — Семён стоял у двери, в одной руке — кружка с остывшим чаем, в другой — домашние штаны, которые он по привычке пытался натянуть стоя на одной ноге.
— А как ты себе представляешь? Я — ты — и в метре твоя мать, храпящая, как грузовик? Прости, но это слишком интимно для трёх человек, — спокойно ответила Марго, не отрываясь от ноутбука.
— Ты не даёшь ей шанса, — вздохнул он. — Она старается.
— Что? Устроить мне психоз по расписанию? У неё неплохо выходит, кстати.
В комнате на кухне что-то щёлкнуло — микроволновка. Татьяна Евгеньевна была бодра и уже грела овсянку, несмотря на то, что завтрак в этом доме всегда был «каждый сам за себя».
— Я, между прочим, еду готовлю, а вы тут только языками чешете! — прокомментировала она из кухни. — Не благодарите!
Марго сглотнула. Сказать «спасибо» не хотелось, а промолчать — значило проиграть.
— Ты замечал, Сёма, — Марго встала и подошла ближе, — что она всегда включает микроволновку именно в те моменты, когда мы говорим о ней?
— Что ты хочешь от меня? Чтобы я её выставил? — Семён поднял брови.
— Я хочу, чтобы ты наконец стал мужчиной. Не сыном. Мужчиной. Моим мужем.
Он ушёл. Сказал, что поедет в офис — хотя по субботам туда не ездил уже год. Может, на самом деле и поехал. А может, сидел в машине во дворе, пил кофе из автомата и думал, как не рассориться с двумя женщинами, которые почему-то решили, что он обязан выбрать одну.
— Мама, я серьёзно. Она меня доводит. Я захожу в ванную — а там её халат. Я открываю холодильник — и у меня на глазах его перекладывают «по-правильному». И ладно бы — просто придирки. Она же копается в моих вещах!
— Ты уверена? — Нина Юрьевна говорила сдержанно, но голос у неё был как у хирурга перед надрезом.
— Мои таблетки для желудка, мама. Они лежали на полке в аптечке. Я чётко помню. И я их не трогала. А потом — бац! — они в нижнем ящике. Вместе с бритвенным станком Семёна. Зачем?
— Проверь шкаф с документами. И карточки. Всё, что важно. Иногда такие гости оставляют после себя не только пыль, — сухо сказала мать. — И не потому, что они злые. А потому, что считают себя хозяйками.
Через три дня всё сорвалось.
— Ты уходишь? — Семён стоял в коридоре, а Марго бросала в спортивную сумку носки, зарядку и влажные салфетки. — Ты серьёзно?
— Ага. У Нинки переночую. Или вон — у Андрея на диване в бухгалтерии, — сказала Марго. — У него, по крайней мере, не бывает «случайно оставленных» халатов на ручке двери.
— Ну перестань. Мы же взрослые. Это можно обсудить.
— Я обсуждала, Сём. Я говорила. Я кричала. А теперь — я ухожу. Потому что хочу тишины. Не в доме. В себе.
— А ты не подумала, что она просто… нуждается в нас? В тебе?
— А ты не подумал, что я тоже в тебе нуждаюсь? Но я не хожу с этим по утрам по квартире, грозясь инсультом, — голос дрогнул. — Ты думаешь, мне легко?
Она выдохнула, надела куртку, глянула в зеркало и… развернулась.
Зашла в спальню, достала со шкафа старую картонную коробку, подписанную «Доки. Не выбрасывать». И села на пол.
— Что ты делаешь? — Семён встал в дверях.
— Я смотрю, остались ли у меня вообще какие-то права в этом доме.
— Ты… о чём ты?
— Это квартира моего отца. Он её мне оставил. Потом ты настоял на ремонте. Мы всё переделали. Ты взял кредит. Я вписала тебя в собственники — по любви. Потому что верила, что у нас семья. А теперь, Сём, мне кажется, что здесь живёт твоя мать. И мы — у неё в гостях.
Он молчал.
Марго достала свидетельство о собственности. Посмотрела. Сложила обратно. И, как ни странно, стало чуть легче. Не от того, что бумажка в руках. А от того, что у неё всё-таки было основание. Не «каприз». Не «психоз». А чёрным по белому: её квартира. Её границы.
Она вышла. Не хлопнула дверью. Не крикнула «прощай». Просто ушла.
— Вы знаете, Татьяна Евгеньевна, — сказала ей Нина Юрьевна по телефону через пару дней, когда та позвонила узнать, «не случилось ли чего с Марго», — иногда лучше быть одной, чем в окружении тех, кто считает твою жизнь разменной монетой.
— Что вы себе позволяете? — возмутилась та.
— Я позволяю себе быть матерью. И женщиной. И я бы на вашем месте сейчас сидела бы тихо. Потому что мой зять — как бы вам ни хотелось — не ваш муж. И в его жизни вы теперь только гостья. И чем скорее вы это поймёте — тем больше шансов у вас остаться хотя бы матерью.
На третий день, в квартире наступила настоящая тишина.
Татьяна Евгеньевна ходила на цыпочках, не включая телевизор. Пыталась поначалу изображать заботу: варила суп, гладила рубашки Семёну, спрашивала, не нужны ли тапки.
А потом… просто замолчала.
А Семён сидел на кухне, смотрел в пустую чашку, вспоминая, как Марго однажды сказала:
«Ты всегда между нами. Между мной и ней. Только вот между — это не позиция. Это пустота».
Марго вернулась в квартиру накануне годовщины свадьбы.
Не потому что простила.
Не потому что соскучилась.
А потому что ей надоело спать на раскладушке в бухгалтерии. В какой-то момент любая гордость упирается в неудобный матрас и холодный чай.
Ключ в замке провернулся с привычным щелчком.
— Я дома, — громко сказала она, чтобы не было глупых сюрпризов.
Тишина.
Квартира пахла пустотой и прогретыми батареями. На кухне в раковине — аккуратно сложенные тарелки, в прихожей — кроссовки Семёна, поставленные ровно, как на параде. Никаких халатов на дверях, никаких тапок, никаких варёных бульонов на плите.
Татьяны Евгеньевны не было.
Семён сидел в спальне, с телефоном в руках и бутылкой минералки рядом. В глазах — усталость. И какая-то тревожная тишина внутри.
— Привет, — сказал он, не поднимаясь. — Я не знал, придёшь ли.
— Пришла, как видишь. Только не надейся, что сейчас будем обниматься, пить чай и делать вид, что всё нормально.
— Я выставил её, — сразу сказал он. — Вчера утром. Собрал её вещи. Вызвал такси.
— Сама поехала или с сиреной?
— Сначала орала. Потом плакала. Потом шантажировала. Успела даже позвонить моим коллегам и пожаловаться, что я «впал в секту».
— Ну, хоть не в наркоманию, — сухо усмехнулась Марго.
Они молчали. Минуту. Вторую.
— Я, когда ты ушла, понял, что всё. Что если ещё чуть-чуть — и я потеряю тебя. Совсем. И даже не потому, что ты уйдёшь. А потому, что ты просто перестанешь быть рядом. Даже если физически — будешь тут. Я это почувствовал.
— Чувства — это, конечно, красиво. Только вот жить с человеком, который каждый раз прячется за мамину юбку — невыносимо, Сёма.
— Я знаю. И я виноват. Я жил между вами, как… не знаю, как прокладка между конфликтами. А надо было — как человек. Я справлюсь. Я учусь.
Она хотела ответить резко. Оттолкнуть. Отпихнуть — чтобы не сделать слабости. Но не смогла.
Потому что видела: он говорит не для красивого финала. Он говорит потому, что сам уже на краю.
Через неделю пришло письмо от Татьяны Евгеньевны.
На бумаге. От руки. Почти шедевр пассивной агрессии.
«Вы можете праздновать свою победу. Мальчика вы отвоевали. Но помните: семья, где нет уважения к матери, долго не протянет. А жить в квартире, где пахнет предательством, — это не жизнь. Это унижение. Вам с этим и жить.» Марго перечитала письмо дважды. Потом аккуратно сложила и положила в ящик стола.
— Не будешь отвечать? — спросил Семён.
— Нет. Зачем? Иногда молчание — лучший способ сказать: «Мне всё равно».
Они сделали ремонт в спальне. Сняли обои с бабочками, которые когда-то выбрала Татьяна Евгеньевна, «чтобы глаз радовался». Купили новую кровать. Выбросили старый комод.
Марго начала снова готовить ужины. Не потому что «надо», а потому что хотелось. Только теперь — без чужих взглядов через плечо и комментариев из серии «мне такого лучше не клади, у меня давление».
А потом Марго сделала то, на что раньше не решалась.
Она сняла копии с документов на квартиру. Положила один экземпляр в сейф на работе. Второй — у матери. Третий — в коробку, под подпись: «Маргарите. Только тебе».
— На всякий случай, — сказала она Нине Юрьевне. — Чтобы если вдруг снова приедет, с халатом и фразами про «мальчика», у меня был не только аргумент, но и бронежилет.
Через три месяца Семён сказал:
— Я был у неё.
— Где? — Марго не сразу поняла.
— У мамы. Она не в лучшем состоянии. Плохо выглядит. Говорит, что теперь я для неё — никто. Но знаешь… я вышел от неё и впервые не почувствовал вины. Только грусть. Но спокойную. Я вырос, кажется.
— А я устала быть взрослой, — сказала Марго. — Всё время быть сильной, правой, разумной. Иногда так хочется, чтобы кто-то просто… встал рядом. Без слов. Без оправданий. Просто был.
Он подошёл и обнял её. Без слов. Без пафоса. Просто — рядом.
Теперь они живут тише. Без истерик. Без ложных праздников. Без чужих тапок в прихожей.
Иногда звонит Татьяна Евгеньевна. Вежливо. Без претензий. Марго берёт трубку через раз. И отвечает ровно. Спокойно. Как человек, который больше не боится потерять своё.
Потому что всё важное она уже вернула.
Себя.
