Утро, на столе надкусанный бутерброд Тимошки, который он недоел перед садиком. Телефон на столе вибрирует, высвечивает «Мама», вздыхаю и отвечаю.
— Мариш, ну что там? Отец говорит, бригада простаивает, деньги нужны на цемент.
— Мам, я же только на той неделе переводила…Перевожу вам половину своей зарплаты…
— Половину?! Ты хочешь, чтобы мы с отцом тут на хлебе и воде сидели? Мы тебе, значит, жизнь отдали, все силы вложили, а теперь — так?
Её слова — отработанный годами спектакль, в котором мне всегда отводилась роль виноватой. Я молча слушаю, глядя на скромную обстановку своей кухни.
— Я не отказываюсь, мам, просто у меня непредвиденные расходы, нужно оплатить курсы для работы — это очень дорого.
— Потерпишь! Ты молодая ещё, успеешь. А нам, старикам, успеть бы пожить по-человечески, в своём доме.
После звонка иду в ванную, смотрю на себя в зеркало, усталое лицо, тёмные круги под глазами. Из коридора появляется Тимошка, сонный, в пижаме.
— Мам, ты плачешь?
— Нет, сынок, просто устала.
— Надо отдыхать, у нас в садике говорили, отдых — это важно.
На следующий день после работы еду не домой, а на строительный рынок на окраине города. В вагончике под выцветшей вывеской «Стройматериалы» меня уже знают.
— О, опять вы, красавица, что, дачка строится? Благое дело, сколько сегодня мешков грузим?
Достаю телефон, открываю сообщение от отца: «Марина, нужно 20 мешков цемента М500 и 15 листов фанеры, только не забудь, чтобы влагостойкая!».
Отдаю продавцу почти всю свою премию, полученную вчера. А потом, по дороге домой, захожу в «Пятёрочку» и долго стою у полки, выбирая самые дешёвые сосиски по акции.
Ночью снова открываю сайт с курсами, смотрю на сумму, которую нужно внести, прижимаю ладонь к лицу, чувствуя, как внутри нарастает досада.
Я сидела опустошённая, но сын обнял меня и сказал: — Я вырасту и куплю тебе всё, что ты захочешь, самое лучшее
Через пару дней, отпросившись с работы, я всё-таки поехала в учебный центр. Маленький офис в цокольном этаже, женщина-консультант долго смотрела на мои документы и результаты теста, цокая языком.
— Девушка, а где вы раньше были? Тут тянуть уже нельзя, набор в группу почти закончен, осталось одно место.
Она, наконец, посмотрела на меня поверх очков.
— Ещё полгода так просидите, и эта возможность уйдёт, квалификация устареет, и потом будет гораздо сложнее.
— А сколько…
Она назвала сумму, от которой у меня потемнело в глазах. Сумму, равную стоимости новой крыши для их дачи.
— И это ещё со скидкой. Можете, конечно, подождать следующего года, но цена будет уже другая.
Вышла из центра оглушённая. Вечером собравшись с духом, позвонила матери сама, пыталась объяснить, говорила про курсы, уходящую возможность, и как это важно для моей работы.
— Мам, я не смогу в этом месяце перевести, мне нужно срочно оплатить учёбу, я же говорила… Это серьёзно.
— Да что ты всё про себя да про себя! Эгоистка! Мы с отцом и так всё на нервах из-за этой твоей стройки! Хочешь нас совсем довести? Тогда уж точно никому помогать не придётся!
Вечером сидела на кухне, тупо глядя в стену, чувствовала себя опустошённой, проигравшей спор, который даже не начинала. В кухню тихо вошёл Тимошка, подошёл, обнял меня за шею своими маленькими, тёплыми руками.
— Мам, ты не сердись на бабушку, я вырасту, буду много работать и куплю тебе всё, что захочешь, самое лучшее.
И эта его детская, наивная клятва стала для меня точкой невозврата, посмотрела на его серьёзное, личико и поняла, что должна разорвать этот порочный круг, не для себя — для него. Чтобы не вырос с чувством, что он тоже кому-то что-то должен, крепко обняла его.
У нотариуса я подтвердила: — Абсолютно уверена и добровольно. Я подарила родителям дом, чтобы прекратить финансовый шантаж раз и навсегда
Через пару дней, когда я уже успокоилась, позвонил отец.
— Дочка, привет, ты уж не обижайся на мать. Она человек нервный, переживает за всё, мы же всё для вас стараемся, чтобы внук летом на воздухе был, на природе, а не в городе пыльном. Дом-то, видишь, на тебя оформили, всё общее будет.
Использовал самые сильные, самые безотказные манипуляции: «для внука», «общее». То, против чего не принято возражать.
— Понятно, пап, общее.
Повесила трубку и поняла, что они — единая, несокрушимая стена, и спорить с ними бесполезно.
Три ночи я почти не спала, мысли о курсах и растущих ценах не давали покоя, будто специально напоминая, что время идёт. Лежала, смотрела в тёмный потолок, считала цифры в уме, прикидывала. Рядом тихо посапывал Тимошка, иногда что-то бормоча во сне.
На четвёртую ночь встала, на кухне открыла ноутбук.
Долго смотрела на мигающий курсор в строке поиска, потом по буквам, набрала: «Оформление дарственной на недвижимость образец».
Кабинет в регистрационной палате был душный, женщина монотонно зачитывала мне текст заявления.
— Вы, Марина Сергеевна, действуя добровольно, без какого-либо принуждения, передаёте в дар, принадлежащий вам на праве собственности…
Оторвалась от бумаг и посмотрела на меня поверх очков.
— Вы уверены в своём решении? Понимаете, что после этого вы теряете все права на имущество?
— Абсолютно уверена, добровольно.
Взяла ручку и поставила свою подпись, впервые за долгое время точно знала, что поступаю правильно.
— Я оформила дом на вас. Теперь это ваше. Мать обрадовалась, но беспокойство пришло с вопросом: — А как же мы теперь на крышу собирать будем?
В субботу мы с Тимошкой приехали к ним. Недостроенный дом встретил нас запахом бетона, пыли, голые стены, строительный мусор в углах, это была та самая «мечта», которая отнимала у меня все силы и деньги.
— О, Маришка приехала! А мы уж думали, не дождёмся! Деньги привезла?
Видела во мне не дочь, а кошелёк.
— Привезла.
Отец выглянул из комнаты.
— Вот и славно, мы уже бригаде пообещали оплату за крышу.
Я сняла пальто, прошла на кухню и положила на застеленный газетами стол синюю папку с бумагами.
— Вот.
Мать нахмурилась, вытирая руки о фартук.
— Это что?
— Бумаги на дом.
Взяла папку, открыла её и замерла.
Бумага о передаче прав?..
— Угу, я оформила дом на вас, теперь это ваше.
— Как наше? — переспросил отец.
— Так, полностью. Всё, что здесь построено, — теперь ваше имущество, поздравляю.
Мать моргнула, потом её лицо расплылось в улыбке.
— Доченька… ну ты что, это… это подарок нам?
— Да.
— Ой, ну спасибо тебе… наконец-то хоть одна радость в жизни! Слышь, Паш, у нас теперь свой дом! Настоящий!
— Ну, наконец-то…
— Мы теперь сможем сами всё решать, да, Марин? Вот молодец, Мариш! А то все эти бумаги, банки, налоги… Теперь всё просто! А деньги-то где? Нам же на крышу надо…
Достала из сумки тонкий конверт.
— Вот здесь, всё, что осталось у меня после зарплаты и оплаты первого этапа курсов, больше не будет.
— В смысле — не будет?
— В смысле, дом теперь ваш, а я вам больше ничего не должна.
Отец нахмурился.
— Подожди, Марин, ну как это не должна? Мы на тебя оформляли, чтобы не платить налоги, пока строится, а теперь…
— А теперь — всё честно. Это ваш дом, вы хозяева, ваши налоги, заботы.
Мать смотрела на меня с беспокойством.
— Так ты что же… ты теперь совсем помогать не будешь?
— Нет.
— А мы… мы на что всё это достраивать будем? На себя?
— Да, мам, на себя.
Отец первым опустился на табуретку.
— Вот так дела…А как же мы теперь?
— Так же, как и я всё это время. Работать, думать, считать.
Мать тоже села.
— Марина, ну ты, что творишь-то… Мы ж старики…
— Старики не дети, мама. А у меня сын, и ему нужно дать образование, а не только стены.
Я встала.
— Дом ваш, мечта ваша, и долги теперь тоже ваши.
— Бабушка теперь не будет ругаться? — спросил сын. Я ответила: — Нет, сынок. Теперь бабушка будет считать. И мы поехали в свой дом
Я застегнула куртку, мать сидела, держа в руках папку с документами, отец смотрел в окно, на голые стены их мечты, не пытались меня остановить.
— Мам, — спросил Тимошка в прихожей, а бабушка теперь не будет ругаться?
— Нет, сынок, теперь бабушка будет считать.
Вышли на улицу, за спиной остался недостроенный дом.
Тимошка, уставший от долгой дороги, ткнулся мне в руку и задремал.
— Мам, поехали домой.
— Домой…настоящий.
Смотрела, как подъезжает наш автобус.
Вечером, когда мы уже были дома в своей настоящей квартире, я достала телефон. Несколько непринятых вызовов от «Мама», посмотрела на них, потом выключила звук уведомлений для этого контакта. Это был последний, символический жест.
