Времена разные, а жизнь одна, — глубокомысленно сказал Илья.
Его обнаружили на крыльце, деревянные ступеньки которого еще летом были старательно покрашены. Осенним утром, ранним-ранешенько, завхоз, тетя Галя, наткнулась на сверток.
– Мальчик, – едва слышно проговорила воспитательница Марина Ильинична, – совсем крошечный… кто же тебя так оставил…
– Что ж, буду звонить в дом малютки, – вздохнув, произнесла директор, бросив взгляд на малыша.
Хотя детей так не часто подбрасывают, душа всё равно не может смириться с этим – тяжело, как ни крути.
– Узнать бы, кто он, – сквозь слезы прошептала Марина Ильинична.
– Размечталась, – с горькой усмешкой ответила тетя Галя, – тут следа давно и нет, ищи теперь в поле ветер.
– Может, поспрашиваем, городок у нас небольшой…
– А может это вообще не наши, может кто заезжий… всю округу теперь опрашивать?
Но попытки разобраться в этой истории в далеком 1968 году не дали никаких результатов. И документы собирали, и людей расспрашивали, но так и не нашли никакой зацепки – словно малыш с небес свалился, оставленный на пороге местного детского дома.
Три года спустя мальчика перевели из дома малютки обратно в тот самый детский дом, где его когда-то нашли, теперь под фамилией Ваня Соколов. Почему и кто дал ему это имя, Марина Ильинична так и не узнала. Мальчик смотрел на всех с любопытством, широко распахнутыми карими глазами, удивленно хлопая длинными ресницами. Его светлые волосы заметно отросли, и первым делом воспитательница решила подстричь его покороче.
– Ничего, Ванечка, может, ты у нас долго не задержишься, вдруг найдутся тебе родители.
Но почему-то усыновить Ваню не торопились. Так бывает: не складывается. Даже двум братишкам-двойняшкам быстро нашлись родители, а Ване уже пять лет исполнилось, а он все в детском доме.
Когда Ваня пошел в школу, то вместе с первыми буквами и стихами пришло понимание того, что у некоторых сверстников находятся родители, а у него – нет.
А еще по праздникам или в выходной приезжали бабушки или другие родственники, подкармливая своих, оставленных в детдоме деток вкусностями, и они (дети), шурша обертками, взахлеб рассказывали, кто к ним приезжал из родственников. Даже непутевым мамочкам дети были несказанно рады, прижимаясь к ним и заглядывая в глаза, в надежде, что заберут домой.
И только к Ване никто и никогда не приходил.
– Безродный, — вздохнув, говорила завхоз тетя Галя. – Надо же так, никаких следов, откуда привезли и кто подбросил…
Марина Ильинична, жалея мальчишку, приносила иногда гостинцы, особенно по праздникам, когда родственники приезжали к детям. Тогда и передавала Ване печенье с конфетами, или фруктами. И воспитатель не скрывала, что гостинцы от нее, а мальчишка с пониманием смотрел, и с гордостью нес подарки, ощущая, что он почти как все.
У Марины Ильиничны давно была семья и двое детей. Она сразу знала, что работая здесь, не будет усыновлять или удочерять, как бы ни запал ребенок в душу. Они так с мужем решили. Но в заботе и в душевности отказать не могла, проявляя любовь, а иногда и строгость.
И все равно многие звали ее мамой. И не только ее. Не имея возможности произносить это простое слово из четырех букв, чтобы обратиться к близкому человеку, они называли своих воспитателей, нянечек, и тем самым хоть как-то компенсировали естественную потребность в родителях.
Вот и Ванечка звал мамой Марину Ильиничну, и уже смирился, что у него нет родителей, и вряд ли когда-то будут, — четырнадцать ему уже.
С самыми отчаянными детдомовцами он совершал налеты на огороды местных жителей, тормоша ранетку и собирая огурцы за пазуху, а потом им влетало, как говорила тетя Галя, по первое число.
Теперь уже ершистого Ванечку могла вразумить только Марина Ильинична. Он опускал голову, когда она стыдила его, отчитывала и призывала взяться за ум. А сама в душе понимала, что есть у парнишки затаенная обида, что никто не взял в семью, что родственников нет, или, может быть, есть, да они не знают про него, или не хотят знать.
– Я хочу, чтобы ты человеком стал,- внушала воспитатель.
– А зачем? – Ванечка поднимал на нее взгляд своих теплых карих глаз, и вопрос его звучал как-то равнодушно. – Все равно безродный…
– Это кто тебе сказал?
– А что – не так что ли?
– Ты вот что, сначала восьмой класс закончи, в училище поступи, профессию получи, а потом уже распоряжайся своей жизнью, потом сам решишь, захочешь ли ты безродным остаться или род свой строить…
– А как это – род свой строить?
– А это когда семья своя… у тебя она с нуля, считай что будет, так что ответственность на тебе, Ваня, большая.
Может быть, благодаря неравнодушным нравоучениям Марины Ильиничны Ванечка окончил восемь классов, поступил в училище, и в восемнадцать получил крохотную комнату в общежитии от завода, на который устроился слесарем.
Тогда и открылся новый талант парня: виртуозно играть на гитаре.
– Спой, Ванечка, — просили ребята с соседней комнаты. И Ванечка, сначала неуверенно, а потом смелее начинал петь про «Завируху» и про то, что «такого снегопада не знали здешние места».
Потом детский дом стал приглашать выступить на праздниках, а после концерта окружив, просили спеть еще.
Песня помогла ему и в армии, когда в минуты отдыха, напевал «про солдата, который идет по городу». И вообще, с песней ему как-то легче стало жить.
В Аллу он влюбился сразу, как только отслужил. Вернулся в городок, в котором вырос, и на другой день, на танцах, заметил девушку в синем платье. Уже потом, когда познакомились, она призналась, что тоже сразу заметила его, но делала вид, что не видит.
Весенними вечерами они гуляли по улицам города, и Ванечка, обычно, прихватывал гитару, находил свободную скамейку и всю ночь готов был петь Алле репертуар любого советского певца. Но больше всего ему и Алле нравились лирические песни.
Он много рассказывал про армию, про свою работу и совершенно ничего про детский дом. Он вообще боялся заводить этот разговор.
– А почему ты в общежитии живешь? – спросила Алла.
Ванечка сразу сжал губы, не торопясь с ответом.
– Разве ты не местный?
– Почему? Местный я, здесь вырос.
Девушка не сводила с него глаз, и он понял, что она ждет ответ. И сейчас, может, настал момент истины, и от того, что он скажет, зависит его дальнейшая жизнь. Он знал, что раньше ребята привирали о своей жизни, придумывая благородные причины, по которым от них отказались. И такой соблазн возник и у Ванечки. Именно сейчас рассказать красивую историю про свою судьбу, тронуть сердце девушки, восхитить ее…
Ванечка молчал.
– Детдомовский я, — наконец сказал он, и это признание далось ему с трудом.
– Так ты из нашего местного детдома?
– Ну да, вырос там.
– А родители? А родственники?
– Не знаю. Меня подбросили…
– Как это? – испуганно спросила девушка.
Он стоял перед ней, любуясь ее лицом, ее светлыми волосами, собранными в хвостик, ее челкой, ровно подстриженной, и словно прощался с ней. Когда был маленьким, приходили семейные пары, смотрели на него, и ему казалось, что его скоро заберут домой. Но время шло, а за ним никто не приходил…
И сейчас он испытывал знакомое чувство: теперь Алла знает все и попросту повернутся и уйдет от него. Навсегда уйдет.
– Ну, вот так со мной случилось. Говорят, я безродный, ну, в общем, родителей нет, точнее они есть, только неизвестно, кто они и где они. Короче, не знаю… мне теперь остается свой род строить. Алла, я тебя всю жизнь любить буду…останься со мной…
Она осталась с ним, хотя и была обескуражена историей его рождения. Но это сначала. А потом привыкла, как будто и не было ей дела, кто его родители.
Они гуляли летними ночами, мечтая о будущем. Ванечка строил планы о семье, и от того внутри было легкое подрагивание, ведь у него никогда не было семьи, он вообще не знал, как это – жить в семье.
– Заходи, Люба, как раз новость узнаешь. – Надежда Павловна, мама Аллы, встретила старшую сестру Людмилу. – Аллочка-то у меня, замуж собралась.
– За кого?
– А ты у нее спроси, огорошила меня с утра, сижу и в себя прийти не могу.
– Мам, ну ты хоть бы взглянула на него, Ваня хороший.
– А и правда, сестра, ты чего в штыки сразу? – удивилась Людмила. – Девке двадцатый год, пора вроде…
– Так у жениха родителей нет. И неизвестно, кто они… безродный жених-то, — сообщила Надежда.
Людмила с испугом взглянула на племянницу. – Парней разве не было? Правда, Аллочка, может, повременишь, найдется тебе еще парень…
Алла повернулась и стала смотреть в окно, поняв, что теперь и тетя Людмила на стороне матери.
Следом за Людмилой пришел старший брат ее покойного отца. – Чего такие смурные? – спросил он с порога.
– Проходи, Илья, ты теперь Аллочке моей, считай что, за отца, вразуми ее… замуж собралась.
– Ну, так и что? Раз единственная дочка, так и замуж ей не надо выходить?
– Надо! Только за кого? С безродным связалась… вот я и против.
Илья сел на стул, закинув ногу на ногу, привычным движением пригладил усы. – Ну а сам-то парень как… путный хоть?
– Путный, дядя Илья, путный, — затараторила Алла, — скажи ты ей, пусть хоть познакомится, он хороший…
– Не буду я знакомиться, — сразу сказала Надежда, — против я. — Да и Людмила против, и ты, Илья, поддержи нас, вразуми девку… был бы Миша жив, также бы сказал.
Илья кашлянул осторожно, словно требовалось горло прочистить. – Ну как знать, может Мишка тоже самое сказал бы: взглянуть на парня.
– Брось ты, Илья, не придумывай, лучше поддержи меня… не хочу, чтобы замуж за безродного выходила, мало ли у нас парней, найдется еще.
Илья снова кашлянул. – Ну, так-то – да, мать твоя, Аллочка, права. Но с другой стороны, если войну взять, так сколь людей потерянных было, считай что безродных… а выросли, людьми стали…
– Ну, так то война, — возразила Надежда,- чего сравнивать времена.
– Времена разные, а жизнь одна, — глубокомысленно сказал Илья. – Взглянуть-то можно на парня…
– Не собираюсь на него смотреть,- решительно заявила Надежда, и Людмила поддержала ее.
– Ваня, ты ворон считать будешь или работать? – спросил бригадир дядя Петя. – Какой-то ты сегодня несобранный… чего случилось?
– Да так, нормально все.
– А ему невесту не отдают! – Ляпнул Серега Сидоров.
Дядя Петя ничего не сказал, а в перерыве, участливые мужики уже раздавали советы. – Да укради ты ее, — сказал тот же Сидоров.
– Молчи, за умного сойдешь, — сказал дядя Петя, — с такими советами и врагов не надо. — Он подошел к Ване, хлопнул по плечу. – Раз ее мамка не желает с тобой знакомиться, значит надо мамку покорить, как вершину Казбек.
– Ты чего, дядь Петя? Ты о чем это?
– Да не пугайся так, я же не предлагаю тебе на мамке жениться… я тебе предлагаю расположить ее к себе.
– Как расположить, если она видеть меня не хочет? Легче Аллу уговорить уехать вместе…
– Это успеется, ты все же попробуй с будущей тещей договориться.
– Как?
– Да вон хоть на гитаре ей сыграй, ты же поешь, как Магомаев…
– Да, ладно, скажете тоже…
– Ну ладно, чуть слабее Магомаева… а все равно попробуй…
– А как? Где?
– Возле ее дома… ну, например, «Ми-иилая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою» — напел бригадир, хоть и не обладал вокальными данными.
Серега Сидоров стал хохотать, схватившись за живот: — Вот это картина! «Милая» — к теще значит…
– Правда, дядь Петя, как-то нагло будет, — смутился Ванечка.
– Я тебе, Ваня, совет дал, а уж какую песню петь, сам выбирай.
Хорошо, что Алла жила на втором этаже, если бы на пятом, то пришлось бы на весь двор гитарой бренчать.
Ванечка, касаясь струн, не без волнения, уставился на окна Аллы, приготовив репертуар Юрия Антонова. Уже было девять вечера – то самое время, когда все дома, но еще не легли спать.
– Алла, иди сюда! – Надежда вышла на балкон, услышав молодой приятный голос. – Это твой ухажер? – строго спросила она.
– Мам, это Ваня, но я, честное слово не знала, что он придет. Я сейчас выйду…
– Сиди! Я вот лучше милицию вызову, чтобы не горланил под балконом.
Ваня как будто почувствовал, что говорят о нем… вдруг запел совсем не то, что приготовил:
«Ми-иилая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою». – Голос Вани полетел по двору, как птица, вызвав любопытство у соседей.
– Ах ты, паразит, — Надежда, забыв про милицию, вцепилась взглядом в нарушителя тишины. А он продолжал петь, да с таким чувством, будто эта песня была у него последней.
– Это ты ему сказала? – спросила она Аллу.
– Что сказала?
– Не прикидывайся, — строго одернула Надежда, — все ты знаешь. Это ты сказала, что папка твой покойный песню эту мне пел по молодости…
– Мам, да я и не знала, первый раз слышу, чтобы папа тебе этот романс пел.
– Разве я не говорила?
– Нет, конечно.
– Надежда Павловна, здравствуйте! – Крикнул Ванечка, набравшись смелости. – Какую вам песню спеть? Заказывайте! Или может вместе споем?
– Вот же, наглец, весь дом поднимет, — она повернулась к дочери, — зови этого безродного, пусть поднимется, посмотрю, что это за «соловей»…
Прошло уже больше тридцати лет с тех пор. Иван Петрович давно изменился: из стройного юноши он превратился в мужчину с солидными формами. Алла шутит, что это всё пироги тещи, на которых он «раздался». Волос на голове теперь заметно меньше, но его голос остался прежним — мягким и теплым, обволакивающим каждого, кто его слышит.
Они давно обменяли тесную квартиру тещи на собственный дом. Иван Петрович своими руками пристроил к нему террасу, построил баню, разбил огород и посадил сад. Здесь, на веранде, семья теперь собирается по вечерам.
Сын Соколовых давно вырос, завел свою семью и иногда «сбрасывает» на выходные внука, что радует не только бабушку и дедушку, но и прабабушку Надю.
В саду, который Иван сажал вместе с сыном, теперь подрастают деревья, и он уже привлекает внука к этому делу. «Данилка, смотри, это твое деревце, — говорил он внуку, — ты будешь расти, и оно тоже. А потом твои дети деревья сажать будут».
Теща, несмотря на возраст, остается главой семьи. Она все еще командует зятем: «Ваня, убери-ка лестницу, чего она тут стоит».
«Да, мам, сейчас уберу, минутку», — послушно отвечает он и сразу принимается за дело.
Особое удовольствие Ивану доставляет называть ее «мамой». В этих словах — вся его нерастраченная сыновняя любовь и забота, которые он щедро дарит жене и тёще.
А Надежда Павловна в это время суетится на кухне, накрывая на стол его любимые блюда. Когда ужин закончен, Иван берет в руки гитару, и все ждут, когда она попросит исполнить её любимый романс.
«Ми-иилая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою».
