— Ну что, устроилась? В чужой-то квартире, небось, дышится вольготно? — сказала бывшая свекровь с порога, не утруждая себя ни приветствием, ни стуком.
Ирина даже не сразу поняла, что эта фраза адресована ей. В руках — сумка с продуктами, плечо ноет после тяжёлого дня, ребёнок дома с температурой, а тут — Антонина Семёновна, как из подворотни. В плаще, в туфлях, с таким видом, будто пришла проверять военную часть, а не навещать внука.
— Это моя квартира — отозвалась Ира и устало кивнула в сторону кухни. — Проходите. Чай попьём.
Антонина шмыгнула носом и двинулась вперёд. Ни тебе «здравствуй», ни «как сын». Села на краешек стула, как королева в ссылке, и принялась озираться.
— У тебя тут… скромненько, — кивнула на занавески.
— Живём, как можем.
Молча поставив чайник, Ирина краем уха слышала, как гостья шевелится за столом, будто под ней пружины с иголками. Пауза повисла густая, как пар в ванной после душа.
— Гриша говорил, ты деньги ему не даёшь, — сказала вдруг Антонина. — А ему ведь надо. Он теперь бизнес развивает.
Ирина замерла. Щёлкнул чайник.
— Да? — Она обернулась, стараясь держаться спокойно. — А алименты он уже развил? Или это потом?
Антонина только фыркнула.
— Ты же знаешь, как у него сейчас… не просто.
Ирина поставила две чашки, бросила по пакетику чая.
— У всех не просто. У меня сын с астмой и мама, которая три дня назад едва встала с постели. Но я же не бегаю к Грише просить «отступись, дай мне время». Я тяну, как могу.
Антонина не отводила взгляда.
— Он хочет свою долю. Имеет право.
Ирина села напротив. Улыбнулась, но как-то устало.
— Конечно, имеет. Только ты ему передай: у меня денег на выкуп нет. Переехать я не могу. Всё.
— Ну так пусть твой… как его, Андрей? Помогает. Вы ж вместе вроде?
— Не вместе. И даже если бы были — это не его дело. Не ваше. Не Гришино. Моё.
Гостья поджала губы. Помолчали.
— Мы не оставим это просто так, — вдруг сказала она. — Это наша квартира. И Гриша получит своё.
— Значит, в суд. — Ирина допила чай, поднялась. — Но знайте: я легко не сдамся. И запомните: я тут живу не просто так. Я за это место держусь — не потому что оно шикарное, а потому что это наш с сыном дом.
Антонина ушла, не простившись. Только хлопнула дверью, как кулаком по столу.
Через два дня на лестничной клетке показались какие-то мужчины в костюмах. С папками.
— Оценка имущества, квартира 27? — с лёгкой улыбкой спросил один, глядя поверх очков.
— Это тридцать седьмая. — Ирина нахмурилась. — Вы ошиблись этажом. Или домом.
— Ах, бывает. Извините, — и ушли, но шли слишком неторопливо, оглядываясь.
Через пару часов соседка, тётя Галя, остановила Ирину у лифта.
— Слушай, я, может, не влезаю, но у вас что, конфликт с Гришей? Он тут недавно к подъезду приходил, стоял, курил. Сказал, «домой зайду», а потом исчез. К тебе не заходил?
— Нет, — Ирина покачала головой, сердце дёрнулось. — Спасибо, Галь.
В ту ночь она не спала. Сидела на кухне, записывала в блокнот: «Если вдруг что — пусть останется». На всякий случай.
На следующий день вызвала слесаря и поменяла замки.
Неделя прошла на автопилоте. Работа — дом — лекарства — проверка пульсометра — звонки маме. В животе постоянно жила тревога, как сжатыми кольцами. Ирина спала с включённым светом. Ела, не чувствуя вкуса.
Субботним утром, когда она выносила мусор, услышала за спиной голос:
— Может, хватит уже строить из себя святую?
Она обернулась — на лестнице стояла Антонина. В руках — пакет, в глазах — ядовитое любопытство.
— Что вам нужно?
— Просто пришла внучка увидеть. Или теперь и это запрещено?
Ирина сделала шаг вперёд.
— Позвоните заранее. Не надо приходить без спроса. Это не проходной двор.
— Это не твоя квартира, детка, — усмехнулась свекровь. — И запомни: мы ещё посмотрим, кто в ней останется.
Ирина хотела что-то сказать, но рядом хлопнула дверь. На лестничной площадке появился молодой мужчина в серой худи, с двумя сумками и пакетом продуктов.
— Всё в порядке? — Он посмотрел сначала на Антонину, потом на Ирину.
— Да. Спасибо, — отозвалась она, глядя ему в лицо. — А вы… вы недавно переехали?
— Артём. — Он улыбнулся. — Я сверху, квартира сорок два. Если что — стучите.
Ирина кивнула. Впервые за несколько дней ей показалось, что она не совсем одна.
Это случилось в понедельник. Хлопнула дверь подъезда, Ирина как раз спускалась с Серёжей к машине — отвозить в школу. Мальчик заметил конверт, торчащий из ящика. Серый, с гербовой печатью. Повестка из суда: Григорий подал иск о выделении доли. Она остановилась посреди лестницы, сердце стучало в висках. Перечитала трижды — формулировка не менялась. Он всё-таки пошёл на это. Начал.
После того как сына высадила у школы, Ирина вернулась домой. Словно на автопилоте, зашла на кухню, достала чашку, но не налила чай.
Стояла у окна, слушая, как тикают старые часы на стене. Она знала, что этот день рано или поздно наступит. Просто надеялась, что не сейчас. Не в тот момент, когда у мамы снова обострение, а на работе витают слухи о сокращении.
По дороге домой она позвонила Лизе — однокурснице, юристке. Той самой, которая когда-то спасла её с дипломом, а теперь могла бы спасти с квартирой. Встретились в кафе, сели в уголке.
— Всё серьёзно, — кивнула Лиза, изучив бумаги. — Но не критично. Он не может выселить тебя одномоментно. Это долгая история. Мы будем тянуть, писать встречные, апелляции. Только… он что, алименты не платил?
— Ни копейки за последние два года.
— Прекрасно. Тогда подаём в суд. Параллельно. Тебе нужно подготовить всё: справки, распечатки из банка, копии квитанций. И ещё… может, ты бы пообщалась с психологом?
Ирина смотрела в стол.
— Я не хочу проговаривать это всё вслух. Мне и так… как будто душу скребут.
— Тогда хотя бы пиши. В дневник. Это лучше, чем срываться ночью на орехи.
Ирина впервые усмехнулась. Накатило ощущение, что ей наконец кто-то поверил.
Через пару дней, возвращаясь с работы, она столкнулась с Артёмом у лифта.
— Держите, — протянул он ей коробку с крупами. — Соседка с восьмого попросила передать. А то у неё спина.
— Спасибо. — Ирина взяла коробку. — А вы всё на подработках?
— Угу. Служу системе доставки. Почти как в армии, только с пакетами и без пенсии.
Они пошли по лестнице. На повороте он остановился, посмотрел на неё.
— Если вдруг что — стучите. Серьёзно. Я тут, как минимум, до конца месяца.
— Спасибо. — Она улыбнулась. — Серьёзно, спасибо.
В ту же ночь Григорий написал в мессенджер:«Ты сама вынудила. Подписывай доверенность, я продаю свою долю и не трогаю тебя больше. Это по-хорошему. У тебя неделя.»
Ирина не отвечала. Заблокировала. Через день — снова сообщение, уже с незнакомого номера.«Ира. Дай мне шанс сделать всё по-человечески. Подпиши — и мы забудем друг о друге. Я тебе клянусь.»
Она сделала скриншоты, сохранила в облако. Каждое сообщение — как кирпич на сердце, но и как улика. Ирина уже не смотрела на всё это как женщина, которую предали. Она была матерью, хозяйкой дома, человеком, которого не так-то легко согнуть.
На следующее утро она открыла входную дверь — и замерла. Сквозь щель замка кто-то явно ковырялся: царапины свежие, краска слезла. Внутри — всё вроде на месте, но комната сына — будто в ней прошёл ветер. Открыты ящики, сдвинуты игрушки, не хватает пары старых книжек.
Сначала она выдохнула — всё на месте, живы. Потом — разозлилась.
Полиция приехала спустя два часа.
— Признаков взлома нет, — пожал плечами молодой участковый. — Возможно, кто-то из своих. Или ребёнок баловался?
— У ребёнка астма. Он даже окна не открывает без меня. И книжки он не ест, чтобы они сами исчезали.
— Ну, напишите заявление. Мы зафиксируем.
Они ушли. Ирина закрыла дверь и просто села на пол. Ощущение беспомощности — как бетонная волна. Казалось, она — это тонкая нитка, на которой держится всё: ребёнок, мама, работа, квартира. И если нитка порвётся — всё рухнет.
Вечером пришёл Артём. Без предупреждения.
— Я слышал, что у тебя кто-то в квартиру лез. Тётя Галя рассказывала. — Артём зашёл следом за Ириной и поставил на кухонный стол небольшую коробку с надписью: «видеонаблюдение». — Я подумал, может пригодится. Простенькая, но надёжная. С датчиком движения.
— Это ты сам принёс? Зачем?
— Оно простенькое, но с датчиком движения. Поставим камеру в коридоре, кабель выведем через роутер. Записи будут уходить в облако.
Ирина смотрела на коробку. Глупо, но захотелось плакать. Потому что в этом была защита. Забота. Хоть что-то устойчивое.
— Спасибо, — прошептала она.
Когда они устанавливали камеру, Артём невзначай спросил:
— А ты вообще спишь?
— Последнюю неделю — не очень.
— Я заметил. У тебя под глазами… как у бойца.
— Я и есть боец, — Ирина усмехнулась. — Только иногда кажется, что уже не в форме.
Он ничего не сказал. Только поправил камеру и кивнул:
— Всё готово. Теперь хоть будешь знать, кто тут герой.
На следующий день Григорий снова написал:«Если не подпишешь — не обижайся. Я предупреждал.»
Сердце стучало в горле, но руки не дрожали. Она медленно набрала ответ:
«Хочешь поговорить — приходи. Но при мне. И при включённом диктофоне.»
Он пришёл вечером, в куртке с мехом, с холёным лицом. Уселся в кресло, будто в гостиной отеля, не дома бывшей жены.
— Раньше ты была… мягче. А теперь — ледяная. Это не твоё.
— Холод делает нас точнее. — Она нажала кнопку на диктофоне. — Говори, зачем пришёл.
— Я хочу продать свою долю. Ты же понимаешь, это не вечно. Долгами мне жить нельзя. А ты упрямая. Ты не платишь, не съезжаешь, не ведёшь переговоров.
— Я подала в суд за неуплату алиментов. Делаешь ты или нет — увидим в протоколе.
— Неужели ты хочешь войны? — Гриша поморщился. — Ну, ты сама выбрала. Я предложил мирно. Через пару месяцев сюда придут новые хозяева. И ты им будешь объяснять, почему ты здесь. Только тебя уже никто слушать не будет.
Он поднялся. Глянул на неё сверху вниз. Хотел что-то добавить, но передумал.
Ирина встала и сказала ровно:
— Я уже не боюсь. Уходи, Гриша.
Он ушёл, а она осталась — стоять в коридоре. За спиной — камера с лампочкой. В голове — звенящая тишина.
Завтра она отправит аудиозапись юристке. Завтра снова в суд. Завтра снова кофе, суд, мама, лекарства. Но сегодня — она выстояла.
Через неделю пришло уведомление: суд удовлетворил иск Ирины частично. Алименты признаны задолженностью. Григория обязали выплатить круглую сумму.
— Это победа? — спросила Лиза на выходе из здания.
— Нет. Это просто воздух, — ответила Ирина и впервые за много дней улыбнулась. Без кислоты.
С Григорием с тех пор она не виделась. Телефон по-прежнему молчал. Артём заходил иногда — поставить полку, починить кран, забить гвоздь. Делал это молча, не навязываясь, и уходил, как только чувствовал, что пауза затянулась. Ирина не просила, но всегда оставляла вторую чашку чая на столе.
Жизнь словно замерла между строк. Мама немного восстановилась, Серёжа выучил новую схему дыхательных упражнений, а сама Ирина начала спать. Иногда — даже до утра.
Однажды вечером она вернулась домой чуть позже обычного. Серёжа должен был быть дома — Ирина заранее договорилась с соседкой, тётей Галей, чтобы та посидела с ним час-полтора, пока она задержится на работе. Тётя Галя, видно, уже ушла, а сын, как обычно, увлёкся игрушками и забыл закрыть на щеколду. Когда Ирина поднялась на свой этаж, дверь была прикрыта, и не заперта. Видимо, он подумал, что мама скоро вернётся.
Сердце сжалось. Она медленно вошла. В прихожей был знакомый запах — резкий, сладковатый. Аромат отцовских сигарет. И — обувь. Мужская. Чужая.
— Серёжа? — позвала она, стараясь не выдать дрожь.
Из комнаты вышел сын. На нём был новенький рюкзак, глаза блестели.
— Мама, а папа приходил! Он принёс подарок и сказал, что скоро мы уедем в новое место. У нас будет большая комната и даже телевизор с мультиками!
Ирина застыла. Она не закричала. Не сорвалась. Просто взяла сына за плечи.
— Он ушёл?
— Да. Сказал, что не будет мешать. Что он теперь всё понял.
На столе лежала бумага. Лист из блокнота, вырванный наспех.
«Я понял, что проиграл. Не с тобой — с собой. Не держи зла. Пусть эта квартира останется нашему сыну. Ты заслужила. Не бойся — я больше не вернусь.»
Подпись была кривая. Почерк — нервный. Как будто писал не рукой, а остатком гордости.
Ирина долго сидела с этим листком. Ничего не чувствовала — ни радости, ни облегчения. Только тишину внутри. Такую чистую, как после грозы.
На следующий день она пошла к нотариусу. Консультировалась долго, подробно. Записка, конечно, не имела юридической силы, но её приложили к делу как подтверждение намерения. Юрист помог ей подать ходатайство о внесении в Росреестр отметки о разногласиях между собственниками — это временно останавливало любые сделки без её участия. Параллельно Ирина собрала документы для подачи в органы опеки — ограничение отцовских прав основывалось на угрозах, уклонении от алиментов и эмоциональном давлении. Всё, что можно было закрепить — закрепила. И закрыла вопрос навсегда.
А вечером пришёл Артём. Принёс банку краски и малярный валик.
— Ты же говорила, что хочешь перекрасить стену в прихожей.
— Да, — кивнула она. — Только не знала, с чего начать.
Они перекрасили стену в глубокий зелёный. Потом кухню — в тёплый песочный. Потом — дверь. Входную. Поставили новый замок. Без щелей. Без воспоминаний.
Когда Артём уходил, Ирина задержала его у порога.
— Подожди.
Он обернулся.
— Ты ведь никуда не торопишься?
— Нет, — ответил он. — Я здесь. Пока нужен.
Ирина посмотрела на ключ, который держала в руке. Потом положила его на тумбочку у двери. Не в замок, не в карман — просто на видное место.
— В этом доме больше нет чужих, — тихо сказала она.
И закрыла дверь.
