— Ты что, совсем обнаглела?! — Елена Павловна с силой распахнула дверцу кухонного шкафа. — Шампунь за восемьсот рублей?! Это на что, на золотое мыло? Ты хоть понимаешь, сколько это денег? Если хочешь такую роскошь — покупай на свою зарплату!
— Это мой шампунь, Елена Павловна, — устало произнесла Мирослава, даже не оборачиваясь от раковины. Она мыла посуду после ужина, в котором, как всегда, ни один член семьи участия не принимал. — И я его купила на свои деньги. Мои, если что, не ваши.
— Ага, твои… — протянула свекровь, в голосе которой уже накипало. — Твои, значит. А квартиру чья мы тут снимаем, а? Чья мебель? Кто за газ платит? Мой Серёженька! А ты живёшь как королева! Даже тряпку в руки взять не можешь, всё я, я, я…
— Я как раз сейчас с тряпкой, — сквозь зубы прошептала Мирослава. — Вы заметили?
— Не хам! Мне тридцать лет в школе отработать пришлось, чтоб такое хамство терпеть!
— А мне тридцать лет — и я только начинаю понимать, сколько лишнего в своей жизни терплю. Спасибо вам за науку.
Елена Павловна фыркнула, развернулась и с демонстративным топотом вышла из кухни, оставив за собой запах «Жасмина» и запах собственной обиды.
Мирослава задержалась у мойки. Вода струилась по ладоням, а внутри всё сжималось до резкого колючего узла. Сколько можно это терпеть? Шесть лет. Шесть лет унижений. Шесть лет, как она вышла за Сергея. Шесть лет, как она живёт в одной квартире с его мамочкой, которая, если бы могла, мерила бы температуру кастрюлям и записывала каждое движение невестки в журнал.
Когда она только начинала встречаться с Сергеем, он казался совсем другим. Мягкий, внимательный, будто из другой семьи. Сказал, что живёт с мамой временно — после развода, мол, так удобнее. Обещал, что они снимут свою квартиру, потом купят, как только появятся деньги. Но прошёл год. Потом два. Деньги почему-то появлялись, но не для квартиры — для машины, новой куртки, ремонта на кухне «для мамы», и чтобы «съездить с мамой в Сочи, она же ни разу не была».
И так — до сегодняшнего дня.
Она достала из холодильника минералку, откупорила и села за стол. Ни вина, ни сигареты — она не пила и не курила. Хотя после особенно тяжёлых вечеров с Еленой Павловной иногда хотелось всё сразу.
Сергей вернулся поздно. Как обычно — с банкой пива и пакетом из «Пятёрочки». Зашёл на цыпочках, будто боялся нарушить царящую в квартире тишину. Снял куртку, завис у холодильника, глядя внутрь, как будто ожидал, что кто-то туда тайком положил запечённую курочку с гарниром и компот.
— Ты ужинала? — наконец спросил, не оборачиваясь.
— Да, мы с вашей мамой поскандалили на первое, второе и компот. Очень сытно.
Сергей поморщился. Закрыл холодильник, сел напротив, открыл пиво. Минуту молчал.
— Мир, ну не начинай опять.
— Я не начинаю. Я заканчиваю, Серёж. Я устала. Это не жизнь. Это какая-то вечная комиссия по воспитанию невестки.
— Ну ты же знаешь, мама такая. Её не переделать. Просто надо потерпеть…
— Потерпеть? А сколько? Пока мне сорок? Пока у нас будет ребёнок, который будет слышать, как бабушка называет маму «нахлебницей»? Или пока я не выйду в окно с балкона третьего этажа?
Он замолчал. Снова. Как всегда. Без позиции, без характера, без защиты. У него было поразительное умение исчезать в момент, когда нужно быть рядом. Он физически присутствовал, но морально исчезал, как шутка в плохом сериале.
— Ну хочешь, я с ней поговорю… — пробормотал наконец.
Мирослава рассмеялась. Тихо, но с такой горечью, что даже Сергей вздрогнул.
— Ты? Поговоришь? Она тебя одной фразой обратно на место посадит. Твоё «мамочка, ну хватит» звучит как «мамочка, налей борща». Она не воспринимает меня как человека. А тебя — как мужчину.
— Ты перегибаешь.
— Нет. Ты прогибаешься. И в этом вся разница.
В комнате повисла тишина. Только холодильник щёлкнул термостатом, словно решая, с кем он сегодня — с женой или со свекровью.
Мирослава встала. Медленно, спокойно. Как человек, у которого не осталось иллюзий.
— Слушай внимательно, Серёж. Завтра я беру выходной. Поеду к нотариусу. Мне пришло письмо — дедушка умер. Оставил мне квартиру в Сергиевом Посаде. Я пока не верю, но если это правда — я переезжаю. Одна. Если ты хочешь — приходи. Но без мамы. Никогда больше.
— Ты шутишь?
— Нет. Но если ты хочешь, можем устроить семейный вечер — я, ты и Елена Павловна. Сидим у нотариуса, пьём чай и делим наследство. Только ты учти: в этот раз — я хозяйка. И шампунь будет стоить ровно столько, сколько мне хочется.
Сергей смотрел на неё как на чужую. Как будто впервые видел в ней не домашнюю кухарку, не затычку между ним и матерью, а живого человека. Женщину с характером. Женщину, которую он терял.
Мирослава ушла в спальню. А он так и остался сидеть, с открытым пивом, которое стало резко невкусным.
— Да ты с ума сошла, Мир! Ну как ты себе это представляешь?! Уехать туда, в Посад, одной? Сама? А я? — Сергей метался по комнате, словно ему под ногами положили ковёр с кнопками.
— Ты можешь поехать со мной, — спокойно сказала Мирослава, откидываясь на спинку дивана. — Но при одном условии: мама не едет. Ни на денёк. Ни «пожить пока ремонт». Ни «она тут временно». Только мы. Вдвоём. Иначе я еду одна.
— Ты ставишь меня перед выбором между женой и матерью? — голос его задрожал, и Мирослава уже не знала — от возмущения или от того, что он впервые в жизни должен был сделать выбор.
— Нет, Серёж. Это ты сам себя туда поставил, когда шесть лет молчал, как тряпка, каждый раз, когда она называла меня «нахлебницей».
Сергей отвернулся к окну. Смотрел, как на улице парковались машины, как соседка снизу выносила мусор в домашнем халате. Он ждал чего угодно, только не этого. Ему казалось, что всё будет, как обычно: поскандалят, помолчат, переспят, и она всё забудет. А она вот сидит тут — упрямая, чужая и решительная.
— Слушай, — севшим голосом сказал он. — Давай не рубить с плеча. Там же в Посаде ещё неизвестно что. Может, и не квартира вовсе. Может, доля в общаге на отшибе. Поедем — разберёмся. Вместе. А потом вернёмся.
— Нет. Я не вернусь. Я начну там всё заново.
— Заново? — Сергей зло рассмеялся. — Одна? Без работы? Без меня? Думаешь, тебя там кто-то ждёт? Умная нашлась. Квартиру увидела — и всё, корона на голове.
— Слушай, Серёжа, ты всегда был мягким. Но сейчас ты просто трус. Трус, который прячется за мамину спину и боится сделать шаг. А я — больше не боюсь. Мне уже не двадцать. Я не хочу стареть в трёхкомнатной коммуналке с твоей мамой, которая каждый день напоминает мне, что я лишняя.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать — и в этот момент, как по заказу, в дверь постучали.
— Открой! Это я! — прозвучал знакомый голос за дверью. Елена Павловна.
Мирослава взглянула на мужа. — Ты же сам сказал: не трогай маму. Вот и иди разбирайся.
Он встал. Медленно подошёл. Щёлкнул замок.
— А чего вы дверь-то заперли, как будто от врагов? Или уже от меня прячетесь? — свекровь вошла, как царица. — Сергей, я купила твоё любимое. Рагу из печени, как ты любишь. А тут, похоже, праздник — чайник свистит. Мирослава, ты чего такая?
— Собираюсь, — ответила та коротко. — Уезжаю в Сергиев Посад. Насовсем.
— Что?! — Елена Павловна замерла, пакет в руках повис как мёртвый. — Это ещё зачем?
— У меня там теперь квартира. Наследство от дедушки. И я начинаю жить заново. Без… — она хотела сказать «вас», но остановилась. — Без давления.
— А Серёжа? Ты о нём подумала? Он работать будет, а ты будешь в своём Посаде на печке валяться, да? Или соблазнишь кого из соседей, пока муж в Москве вкалывает?!
Мирослава закрыла глаза. У неё дрожали руки, но голос оставался спокойным:
— Я подумала о себе. Впервые за шесть лет.
— Ах ты ж… — свекровь шагнула вперёд, и тут случилось то, чего никто не ожидал.
Сергей встал между ними.
— Хватит, мама.
Мирослава вздрогнула. Елена Павловна застыла.
— Что ты сказал?
— Хватит. Не дави. Не кричи. Не оскорбляй. Она уезжает — и, может, это правильно. Я не знаю. Но я устал стоять между вами. Всё, хватит.
— То есть ты… ты её поддержишь?! — голос матери сорвался на визг. — Она разрушает семью, а ты…
— Мама. Семьи у нас давно нет. Ты и я — это не семья. Мы просто два человека, которые давно живут на автомате.
Он повернулся к Мирославе.
— Если ты хочешь, я поеду. Но если ты не хочешь — я пойму.
Она кивнула. — Не хочу. Пока ты не вырастешь.
На следующее утро Мирослава стояла на платформе. Рюкзак, сумка с документами, пачка писем от дедушки, которые она хранила в ящике с бельём, и чувство, будто сердце рвут пополам.
Сергей не приехал. Не позвонил. Елена Павловна, вероятно, заварила кашу, как всегда в восемь, и закатила глаза, когда сын не захотел завтракать.
Поезд подошёл. Мирослава поднялась на ступеньку.
Сделала шаг в новую жизнь.
Мирослава стояла на балконе. В старом советском доме с облупленной плиткой, но с видом на монастырские купола. В Сергиевом Посаде весна пахла иначе — не смогом и подъездным пылесосом, а черёмухой и свежей землёй. Она уже две недели здесь. Спала плохо, просыпалась рано, но впервые за много лет чувствовала: она дома. В своём.
Квартира оказалась лучше, чем она ожидала. Двушка с балконом, крепкая, хоть и с мебелью из 80-х. Мирослава скрутила ковры, выкинула облупленные тумбочки, сняла с гвоздя портрет Брежнева и вздохнула с облегчением. На кухне был электрочайник, который жужжал как реактивный самолёт, зато чай в нём кипел — настоящий, свободы на вкус.
Первую неделю она только спала и пила кофе. Во вторую — начала обзванивать работодателей. Нашлась школа в соседнем районе — искали учительницу русского на подмену. Вчера взяла ученицу на репетиторство. Пошло.
Сергей не звонил.
Вообще.
Он исчез, как будто его и не было. Ни звонка. Ни сообщения. Ни «прости», ни «возвращайся». Мирослава злилась. Она же дала шанс. Открыто, по-взрослому. А он — спрятался, как подросток. За маму. За обиды. За «не хочу ничего решать».
Но хуже всего было то, что ей было всё равно.
На третьей неделе после переезда телефон наконец завибрировал от незнакомого номера.
— Алло?
— Это я, — знакомый голос. Уставший. Мягкий. — Сергей.
Она молчала.
— Я… я тут подумал. Всё не так просто. Мы ведь столько лет вместе… Может, ты зря уехала вот так, сгоряча?
Мирослава отвернулась к окну. На лавке у подъезда бабка в фартуке что-то обсуждала с мужиком в олимпийке. Тот кивал, чиркая спичками о ладонь.
— Сгоряча? — переспросила она. — Сергей, у тебя мама сгоряча швыряла в меня тапком, когда я ей сказала, что хочу детей. Ты это тоже забыл?
Он вздохнул.
— Ты ведь знала, какая она. Это всё с годами. Она просто тяжело переживала смерть отца.
— А я тяжело переживала отсутствие поддержки. Знаешь, Серёж, я поняла одну вещь. Всё это время я была как в чужом доме. А теперь — я дома. Здесь. Пусть с облезлыми стенами, пусть без тебя. Но дома. И мне… спокойно.
Пауза. Долгая.
— Я всё же думал приехать. Посмотреть квартиру. Посмотреть на тебя. Может, что-то ещё можно спасти.
— Приезжай, — сказала она вдруг. — Но только один. Без мамы, без «а вдруг ты передумаешь», без надежды на халяву. И квартиру ты не увидишь. Она — не для гостей. Она — для меня.
— Ты стала злой, — с обидой сказал он.
— Нет, Серёжа. Я просто перестала быть удобной.
И отключила.
В тот же вечер он всё же приехал. Позвонил в дверь. Стоял с коробкой конфет и лицом, как у нашкодившего школьника.
— Можно войти?
— Нет. Но поговорить можно. На лавочке. Пять минут.
Они вышли. Присели. Он теребил коробку, как будто надеялся, что она его простит за счет трюфелей и глазури.
— Я хотел понять, как ты живёшь. Я скучаю. Очень. Это не просто. Там дома всё как будто без тебя… ну, не так.
— Сергей, ты ведь не за мной скучаешь. Ты скучаешь по тому, как я тебя спасала от твоей матери, от решений, от жизни. Я уехала не потому что ненавидела тебя. А потому что полюбила себя.
Он опустил голову.
— Я мог бы всё изменить. Мог бы… ну… попробовать.
— Поздно. Я уже изменила всё сама.
Он встал. Пошёл. Потом вдруг обернулся.
— А если я всё-таки решусь? Если маме скажу — всё, хватит, живи как хочешь? Ты дашь мне шанс?
Мирослава посмотрела на него. Долго. Проницательно. А потом улыбнулась.
— Дам. Но только если ты поймёшь: жить ты будешь не с женой, которая твоей маме по дому помогает. А с женщиной, у которой есть квартира, работа, свобода — и гордость. Такую выдержишь?
Сергей молча кивнул. Без уверенности. Без слов.
Она закрыла за собой дверь, оставив его на лестничной клетке. Впервые за много лет — с чувством лёгкости. Её больше не нужно спасать. Её уже никто не сломает.
Через месяц Мирослава подавала на развод. Сергей не приехал. Не позвонил. Только переслал по почте бумаги и записку: «Ты была права. Прости».
Она повесила документы в папку рядом с дипломом. Как подтверждение: она может, она решилась, она спаслась.
