— Скажи мне, Павел, ты вообще слышал когда-нибудь слово “копим”? — голос Анны дрожал, но не от слабости — от злости, которая клокотала где-то под грудной клеткой и вот-вот должна была вырваться наружу.
— Ань, ну не начинай, а? Мамке понадобилось срочно, я что, должен был её послать, что ли? Она мне мать, между прочим.
— А я тебе кто, Павел? — голос стал тише, но напряжение в нём возросло. — Подписка на алименты с живой доставкой?
Он фыркнул, сел на край дивана, снял ботинки и, как всегда, бросил носки в сторону тумбочки. Один угодил прямиком в миску с орхидеей, которую Анна лелеяла как последнюю радость на этом съемном метре.
— Ты драматизируешь, — он потянулся за пультом от телевизора. — Это всего лишь сорок тысяч. Я же сказал: маме нужны были на зубы.
Анна подошла к тумбочке, достала из ящика выписку со счёта и с размаху швырнула её на журнальный столик. Бумага плавно спланировала вниз, как будто сама стеснялась своей правды.
— Сорок тысяч третий раз за полгода, Павел. И всё маме — на зубы, на давление, на кровать, на юбилей тёти Зины и на какие-то жалюзи для балкона! Мы с тобой когда-то обсуждали, что я коплю на первоначальный взнос, помнишь? Или ты решил, что я это делаю просто чтобы поиграться в цифры?
— Да что ты прицепилась, как банный лист, ей-богу, — Павел устало уронил голову назад. — Мы же семья. Деньги общие. Мама — часть нашей семьи, если ты не в курсе.
— Вот только ощущение, что в нашей семье тебя двое, а я — просто бухгалтер, который вам счета сводит, — Анна уселась на подлокотник кресла, как будто боялась опереться на что-то общее. — Ты не сказал мне, что снял деньги. Не посоветовался. Просто снял. По факту поставил. Как с той стиралкой в январе — «а что, старая ж шумела».
— Ты же сама её ненавидела, — обиделся он.
— Это не значит, что можно было купить новую за мой счёт, когда я копила! — воскликнула она. — Я работаю на двух работах, Паша. Пока ты сидишь по вечерам в танках и рассказываешь, как тебя все бесят, я беру смену у Марины, чтобы только отложить ещё две тысячи.
Павел встал, хлопнул дверцей серванта, будто она виновата в том, что в его жизни не всё по кайфу.
— Так и скажи: задолбал тебя мужик без амбиций. Ну давай, давай, ещё скажи, что жалеешь, что вышла замуж.
— Я жалею, что поверила, что ты умеешь быть взрослым. И не побежишь каждый раз к маме, как только она скажет: «Павлуша, у меня тут пяточка болит, подкинь немножко». Ты вообще хоть раз сказал ей “нет”?
Он отступил на шаг, словно это «нет» прозвучало слишком громко.
— Не смей про мать так говорить. Она… Она вырастила меня одна, между прочим. И мне не в падлу ей помогать, ясно?
— А мне в падлу каждый месяц объяснять в банке, почему у нас снова не хватает до взноса! — сорвалась она. — Мне стыдно перед риелтором, Паш. Перед самой собой. И знаешь, что обиднее всего? Что я тебе доверяла. Я думала, ты на моей стороне.
Он помолчал. Телевизор нудно что-то бубнил про курс евро. Пахло котлетами из соседней квартиры и вечным ремонтом, который вёл сосед снизу уже четвёртый месяц подряд.
— Может, это просто не твоя тема, Ань? — вдруг сказал он. — Ну, вот это всё: квартиры, счета, стабильность. Может, ты слишком загоняешься?
Анна резко встала. Стул скрипнул — как будто тоже был против всего этого.
— Я загоняюсь, потому что никто, НИКТО, кроме меня, об этом не думает. Ты живешь, как будто нам по двадцать. Как будто можно щёлк — и снова жить с мамой, если что. Только я не хочу “если что”, Паша. Я хочу жить своей жизнью. Своей квартирой. Своими решениями.
— А ты не перегибаешь? — поднял бровь он. — Своей жизнью ты жить собралась? Так иди, живи. На своей машине. В своей квартире. На своей зарплате. Только потом не звони мне, когда у тебя тормоза откажут, ладно?
Она даже не заметила, как вцепилась пальцами в подлокотник кресла. Медленно отпустила. Глубоко вдохнула. И выдохнула, глядя в окно.
— Хорошо, — голос её стал спокойным. Почти ледяным. — Я куплю машину. Да, ты прав. Свою. На свои деньги. И буду ездить туда, где меня не просят оплачивать чужие зубы.
— Посмотрим, как ты это провернёшь, — мрачно хмыкнул он. — Только потом не удивляйся, если тебе скажут: “Тачка — это роскошь, а не средство передвижения”.
— А ты не удивляйся, если тебе скажут: “Жена — это не банкомат”.
Она вышла на кухню, медленно и размеренно достала чашку, налила воду из чайника. Руки дрожали. Как будто только что сбросила не слова, а гири. Он остался в комнате, но напряжение витало в воздухе, как зимний смог: не видно, но дышать тяжело.
Вечером, лёжа спиной к нему, она листала сайт с автообъявлениями. А он, как всегда, крутил танки и говорил кому-то в наушниках:
— Бабы… вот дашь им карту — через неделю ты нищий, и ещё виноват.
Анна не слышала. Или сделала вид, что не слышит.
Но мысль уже проросла. Словно семечко между бетонными плитами. И эта мысль была простой:
Надо спасать себя. Пока ещё можно.
Всё, что происходило дальше, было, как в дурном сне. Только никто не просыпался.
— Мариш, я машину купила, представляешь? — Анна шептала в трубку, словно боялась, что с ней по телефону подслушивает следственный комитет.
— Та ладно? Серьёзно? Не верю! — воскликнула Марина, и в голосе прозвучало настоящее, живое счастье. — И чего взяла? Не говори только, что «Ладу».
— Логан. Почти новый, с пробегом 23 тысячи. Белый, как молоко. Я даже чуть не разревелась, когда по трассе домой ехала. Ощущение… как будто я сама себя из плена выкупила.
— Ну, ты даёшь. Слушай, а Пашка? Он чё?
Анна пожала плечами, хотя подруга её не видела.
— Пока молчит. Я ведь всё делала через мамину карту, чтоб он не спалил. Подкопила, продала старое золото, кое-что с премии. Оформила на себя. У него глаза, как у гуппи, когда я к подъезду подъехала.
— И что сказал?
— Ничего. Пять минут стоял, курил, потом сказал: «А налог ты платить собралась?» — Анна рассмеялась, но в смехе сквозила нервная дрожь. — Я его тогда впервые в жизни послала, Мариш. Словами, конечно. Но так, чтоб понятно было.
— Правильно. Пора тебе себя уважать. А то жили вы, как будто это он родил тебя, а не наоборот.
Прошло полтора месяца. Машина стала Анне вторым домом. Местом силы. Она не просто ездила на ней — она сбегала в неё. В машине не было упрёков, просьб «сыночка, помоги», звука танков и запаха маминых капель. В машине был покой. Музыка. И тишина, в которой её никто не обвинял, что она «слишком многого хочет».
Но однажды в пятницу, после тяжёлой смены, когда она вышла с работы с одной мыслью — поехать к озеру и посидеть там с кофе — машины не оказалось. Просто не было. Пустое место. Соседний ВАЗ-2107 стоял, как ни в чём не бывало, а её Логан — испарился.
Анна растерянно озиралась, проверила по кругу, позвонила Марине:
— Машину угнали. Нет её. Я всё обошла, всё. Как такое вообще может быть?
— Подожди. Ты точно здесь парковала?
— Марина, я парковалась в одно и то же место три недели подряд! У меня даже колесо чуть на камень наезжает — я по нему ровняюсь!
Вечером она вызвала полицию. Заполнила протокол. Отвечала на дурацкие вопросы. Впервые за долгое время плакала — на людях, сдерживаясь изо всех сил, но всё равно размазывая тушь по лицу, как школьница, потерявшая дневник.
А потом, в субботу, пришёл ответ на её запрос в ГИБДД:
Машина продана.
Официально. Через автосалон. С договором купли-продажи, оформленным на новое лицо.
— ЧТО?! — воскликнула Анна, когда увидела копию документов. — Это чья подпись?! Это не моя!
Она сразу узнала почерк. Он был похож на её — но чуть корявее. И нервно похож. Как будто тот, кто подписывал, спешил. Или боялся.
Как будто знал, что делает подделку.
— Это… — она села на пол, прямо у входной двери, телефон звенел в руках. — Это Павел. Или его мать.
Позвонила Павлу. Он не ответил. Через три минуты пришла СМС:
«Ты знала, что эта машина — роскошь. Мы её продали. Деньги пойдут на ремонт маминого санузла. Спасибо, что понимаешь». Сердце забилось. Не то чтобы часто, а как будто упало в пятки и теперь пыталось туда вдавиться.
Анна набрала Марию. Голос дрожал.
— Они… они продали мою машину. Без меня. По поддельной подписи.
— Что?! — подруга была в ярости. — Ты сейчас звонишь в полицию. Прямо сейчас.
— Нет. Я поеду в суд.
Спустя два дня она сидела у нотариуса. А ещё через три — подала заявление в суд, собрав все документы, чеки, переписки, фото авто, даже ту чёртову подпись. Юрист по знакомству из ЖКХ сказал:
— Это уголовка, Анна. Подделка подписи. Присвоение имущества. Подавайте заявление. И, кстати… ваш муж, похоже, не понимает, что имущество, оформленное лично на вас, — не общее.
Она кивала, но не слышала половину слов. Просто хваталась за них, как за поручни в трясущемся автобусе.
Через неделю Павел пришёл. Без звонка. Без стука. Просто открыл дверь ключом, потому что не отдал его с марта.
— Ты зачем суд подала, Аня? — спросил он, будто не продавал её мечту в угоду унитазу.
— Потому что ты украл, — сказала она спокойно. — Это была моя машина. Купленная на мои деньги. Ты подписал за меня документы. Это — преступление.
— Мы же семья, — проговорил он. — Мы всё делим.
— Развод оформляется через три месяца. С этого момента — не мы.
Он сел, будто не услышал.
— Мамке надо было срочно. Она старая. У неё стенка разваливается. Ну не на свалке же ей жить, правильно?
— А мне где жить, Паша? Где мне своё взять, если каждый раз ты и твоя мама забираете у меня всё?
Он посмотрел на неё, будто впервые. Точно так же он смотрел на пар в микроволновке — с лёгкой скукой и уверенностью, что всё само решится.
— Ты стала другой, — сказал он. — Холодной. Меркантильной. Раньше ты была мягкая.
— Я была глупая. И влюблённая. А теперь — просто взрослая.
Он встал, хлопнул дверью. И ушёл.
Суд начался через месяц. Длился три.
Анна приходила туда, как на работу. С документами. С трясущимися пальцами. С отчаянием внутри. Но ни разу не плакала. Ни разу не сказала: «Я передумала».
Галина Петровна смотрела на неё из-за стеклянных очков, как на таракана на полу.
— Эта девка просто завидует нашей семье, — сказала она в суде. — Мы с Павлушей душа в душу. А она — чужая.
Павел молчал.
В решении суда было написано коротко и ясно:
Договор купли-продажи признать недействительным. Признать подделку подписи. Назначить компенсацию в размере полной стоимости автомобиля. Анна расплакалась. Не от радости. От пустоты.
Победа не была сладкой. Она была просто — справедливой.
Вечером она заказала вино. Открыла балкон. И сказала в телефон Марине:
— Завтра подаю на развод.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Я хочу быть одна. По крайней мере, я теперь знаю: я могу себя защитить.
В трубке повисла пауза.
— Ань… ты не одна. У тебя есть я. И твоя квартира… ты всё равно купишь её. Сама.
Анна усмехнулась сквозь слёзы.
— Куплю. И в ней будет тихо. Ни танков, ни жалоб на давление. Только я. И кофе по утрам.
Переезд в свою квартиру был почти как операция на открытом сердце: больно, страшно, но неизбежно.
Анна стояла в коридоре новой однушки — не царские палаты, но своя. Обои ещё пахли новыми стенами, а пыль на подоконнике казалась даже уютной.
— Твою же мать… — прошептала она и уселась на коробку с кастрюлями. — Я правда это сделала.
На следующее утро ей позвонил Павел.
— Мы должны поговорить, — сказал он ровно, без эмоций. — Я еду к тебе.
— Ты не знаешь адрес, — спокойно ответила Анна.
— Знаю. Угадай, кто мне сказал?
Через 40 минут он стоял у двери. Без цветов, без вещей, но с выражением лица, словно пришёл в гости к своему же холодильнику.
— Привет, — сказал он. — Можно?
— Не уверена.
— Ну не шути, Ань. Я просто поговорить. По-человечески.
Она впустила. Секунды три молчали. Потом он сел на табурет и стал осматриваться.
— Мило у тебя. Почти как у людей. Только пусто.
— Я обживаюсь. Тут всё будет. Со временем.
— Ага, особенно если тебе опять начнут давать премии за «самостоятельность», — усмехнулся он.
Анна посмотрела на него, как смотрят на таракана, который решил, что стал домашним любимцем.
— Слушай, Паш… ты зачем приехал?
Он вздохнул. Слишком громко, театрально.
— Я скучаю, Аня. По тебе. По нам. У меня всё валится из рук. Мамка теперь на меня ворчит — мол, из-за меня ты сбежала. А я и не знаю, что ей ответить.
— Может, правду?
— А что правда? Что ты по-тихому купила тачку? Что ты потом меня выставила как мошенника?
Анна едва удержалась, чтобы не швырнуть в него чашку.
— Ты продал мою собственность. Подделал подпись. А теперь прикидываешься обиженным.
— Я думал, мы семья! — голос его задрожал. — А ты теперь — кто? Просто человек с квартирой и правами?
— Я теперь человек с границами, — сказала Анна, сжав кулаки.
— Ты изменилась, — глухо сказал он. — Стала как… как чужая. Холодная, злая.
— Я стала реалисткой, Павел. Не жертвой. Это тебя раздражает?
Он встал.
— Не знаю, что тебе мама сделала, но…
— Стоп. Мама? Мама ваша, не моя. Мне она сделала — три года вечного шантажа, «позвони, привези, отдай». И, знаешь что? Я ей больше ничего не должна. Как и тебе.
Он шагнул ближе.
— Ты думаешь, я тебя отпущу вот так? Мы столько всего пережили!
— Ты пережил, когда я готовила тебе супы, отдавала премии, копила — а ты их спускал на «маме надо»? Ты пережил, как я одна стояла в суде, когда вы меня вдвоём обворовали?
— Ну, это…
— Нет, Павел. Ты ничего не переживал. Ты жил. Пока я — тонул.
В этот момент в дверь позвонили.
Анна вздрогнула. Открыла.
На пороге стояла Галина Петровна.
— О, а вот и наша беглянка! — прокряхтела она. — Пашка, ты чего? Не можешь женщину в чувство привести?
— Что вы тут делаете? — тихо спросила Анна.
— А мы вот. Вместе. Вернуть тебя хотим. Он ведь у меня с ума сходит. А я-то мать. Мне больно видеть, как вы рушите семью. Мне не важно, чьи там машины и документы. Главное, что вы вместе.
— Галина Петровна… выйдите, пожалуйста.
— А ты вот не умничай. Думаешь, купила эту коробку — и уже королева? Да эта квартира — обида, а не дом. Дом — там, где муж. Где семья!
Анна вдруг громко рассмеялась.
— Вы и правда думаете, что я вернусь? К человеку, который продал мою машину, как старую сковородку? Поддержала бы вы его, когда он с паспортом моим в автосалон бегал! Семья, говорите?
Павел опустил глаза. Молча.
Анна прошла к двери, резко открыла её.
— Уходите. Оба. Пока я не вызвала полицию — снова. Только теперь за вторжение.
— Вот неблагодарная… — пробурчала Галина Петровна. — Мы к ней — по-хорошему.
— По-хорошему вы уже были. И теперь… всё.
Они ушли. Без слов.
Анна долго сидела на полу. На кухне. Плакала. Ругалась вслух. Сморкалась в бумажное полотенце.
А потом достала телефон.
И написала в заметках:
«Если человек тебя предал — это не конец света. Это конец отношений. А это, поверь, даже легче». Через месяц Анна повесила на двери табличку:
«Звонок не работает. Мужья и свекрови не проходят. Все остальные — добро пожаловать.»
На кухне стояла тишина.
В чайнике — горячий зелёный чай.
На балконе — кофе, плед и книга.
Внутри — покой.
Потому что теперь всё это было — её.
