Черничный пирог на столе остывал уже второй час, а Роман так и не притронулся к нему. Сидел напротив, барабанил пальцами по столешнице — нервно, отрывисто, словно отсчитывал секунды до взрыва.
— Если ещё раз обидишь мою мать, уйдёшь из этого дома, — заявил он строго, глядя прямо в глаза жене.
Эвелина замерла с чашкой кофе в руках. Вот оно. То, что витало в воздухе последние месяцы, наконец обрело форму слов. Острых, как бритва.
— Твою мать? — переспросила она тихо, но в голосе уже звучала злость. — Интересно… А где же была твоя драгоценная мамочка, когда я сутками сидела у постели Артёма с температурой под сорок?
Роман вскинул голову. Его серые глаза сузились.
— Не смей так говорить о Федосье Николаевне!
— О! — Эвелина поставила чашку на стол с такой силой, что кофе расплескался. — Федосья Николаевна! Конечно, как же я забыла, что в этом доме живут только Роман и Федосья Николаевна. А я… я просто временная проживалка, да?
Она встала, прошлась по кухне. Движения резкие, как у загнанного зверя. Сорок три года жизни — и вот к чему пришла. К этому разговору, который должен был состояться гораздо раньше.
Когда же я стала чужой в собственном доме? — думала Эвелина, глядя на мужа. — Когда перестала быть женой и превратилась в прислугу для его матери?
— Ты знаешь, что она сегодня сказала мне? — продолжила Эвелина, оборачиваясь к Роману. — Что суп пересолен, что я неправильно стираю её блузки, что наш сын слишком шумный для её нервов. Наш сын, Роман! Твой сын!
— Мама пожилая, у неё слабое сердце…
— Слабое сердце! — Эвелина невесело рассмеялась. — А сильные руки, чтобы перекладывать мои вещи в шкафу? А острый язык, чтобы критиковать меня при соседках?
Роман поднялся из-за стола. Высокий, широкоплечий — когда-то эта фигура означала для неё защиту. Теперь казалась стеной, которая отделяет от собственной семьи.
— Хватит! — рявкнул он. — Мать живёт с нами уже пять лет. Она вырастила меня одна, работала на двух работах…
— И теперь я должна расплачиваться за твоё трудное детство? — Эвелина подошла ближе. Теперь они стояли лицом к лицу, и между ними зависло столько недосказанного, что воздух стал тяжёлым. — Роман, я устала быть виноватой во всём. Устала извиняться за то, что дышу.
— Никто не заставляет тебя извиняться.
— Нет? А что тогда происходило вчера, когда я предложила пригласить мою сестру на праздники? Твоя мать посмотрела на меня так, словно я предложила поджечь дом!
Роман отвернулся, подошёл к окну. На улице шёл мелкий дождь.
— Послушай меня внимательно, — сказала Эвелина, подходя к мужу. — Я не собираюсь больше жить в доме, где меня не уважают. Где мой муж защищает всех, кроме меня.
— Ты драматизируешь.
— Драматизирую? — голос Эвелины дрогнул, но не от слабости, а от накопившейся боли. — В прошлую субботу твоя мать при гостях сказала, что я плохо воспитываю Артёма. При гостях, Роман! А ты молчал. Сидел и молчал, как будто это не твоя жена и не твой сын.
Роман медленно повернулся. На его лице отражалась борьба — мужчина разрывался между двумя женщинами, и каждая считала себя правой.
— Мама не хотела обидеть…
— Не хотела? — Эвелина подошла к столу, взяла лежавший там блокнот. — Хочешь, я зачитаю список? Я записывала. Каждое замечание, каждую колкость за последний месяц.
Она открыла блокнот, и Роман увидел страницы, исписанные мелким почерком жены.
— «Эвелина, ты опять неправильно сложила бельё». «Эвелина, почему суп такой жидкий?» «Эвелина, твой сын слишком громко смеётся». «Эвелина, в моё время жёны умели готовить»… Продолжать?
Роман смотрел на блокнот, и что-то менялось в его лице. Словно он впервые видел ситуацию со стороны.
— Я не знал, что она…
— Конечно, не знал. Потому что рядом с тобой она — милая старушка. А со мной… — Эвелина закрыла блокнот. — Со мной она воюет. За территорию, за твоё внимание, за право решать, как должна жить эта семья.
Из коридора донеслись шаги. Федосья Николаевна шла в кухню — медленно, с достоинством, как королева в собственном замке.
— О чём это вы тут шумите? — спросила она, появляясь в дверях. Седые волосы аккуратно уложены, фартук накрахмален. Семьдесят лет, а держится прямо, как молодая.
Эвелина и Роман замолчали. Только слышалось тиканье часов на стене.
— Мама, давай поговорим — начал Роман осторожно.
— О чём? — Федосья Николаевна окинула взглядом остывший пирог, нетронутый кофе. — О том, как твоя жена не умеет создать уют в доме? Гости приходят, а у неё стол не накрыт, пирог пересушен…
— Стой, — тихо сказал Роман.
Но Федосья Николаевна, почуявшая слабость в обороне сына, продолжила наступление.
— Я молчала, потому что не хотела ссорить вас. Но когда я вижу, как она воспитывает Артёма… Мальчик растёт без дисциплины, без уважения к старшим…
— Мама, замолчи.
— Что ты сказал?
— Я сказал: замолчи. — Роман подошёл к матери, взял её за руки. — Мама, я люблю тебя. Ты для меня — самый дорогой человек после жены и сына. Но Эвелина — хозяйка в этом доме. И если ты не можешь это принять…
— Роман! — голос Федосьи Николаевны дрогнул. — Я твоя мать! Я отдала тебе всю жизнь!
— И я тебе благодарен. Но теперь у меня своя семья.
Федосья Николаевна выпрямилась, отступила на шаг.
— Хорошо, я всё поняла — сказала она медленно. — Пожила здесь пять лет, помогала поднимать внука, вела хозяйство… А теперь я лишняя.
— Мама, ты не лишняя, — Роман попытался приблизиться, но она остановила его жестом.
— Нет, я всё поняла. — Федосья Николаевна посмотрела на Эвелину. — Молодец. Добилась своего. Настроила сына против матери.
— Федосья Николаевна, — Эвелина повернулась от окна, — я никого ни против кого не настраивала. Я просто хочу мира в собственном доме.
— Мира? — старая женщина усмехнулась. — Ты хочешь избавиться от меня. Чтобы управлять Романом без помех.
— Хватит! — взорвался Роман. — Хватит, мама! Эвелина права. Я должен был сказать это раньше.
Он подошёл к жене, обнял её за плечи. Этот жест был больше любых слов.
Федосья Николаевна стояла посреди кухни — маленькая, внезапно постаревшая. Королева, потерявшая трон.
— Завтра начну искать квартиру, — сказала она тихо.
— Мама…
— Не надо. — Она выпрямилась снова, нашла в себе силы сохранить достоинство. — Я поняла. У каждой птицы должно быть своё гнездо.
Она вышла из кухни, и её шаги медленно растворились в глубине дома.
Эвелина прислонилась к плечу мужа. Пятнадцать лет борьбы позади. Впереди — неизвестность, но они встретят её вместе.
— Думаешь, мы правильно поступили? — спросила она тихо.
Роман крепче обнял жену.
— Я думаю, пора начать жить собственной жизнью.
За окном дождь стихал. На столе остывал пирог — свидетель семейной драмы, которая закончилась не разводом, а новым началом.
Иногда, — думала Эвелина, засыпая в эту ночь рядом с мужем, — чтобы спасти семью, нужно найти в себе силы сказать правду. Даже если эта правда болезненна.
Через неделю Федосья Николаевна переехала в маленькую квартиру в центре города. Они виделись по воскресеньям, пили чай с тортом, и Артём рассказывал бабушке о школе. Медленно, осторожно семья училась быть семьёй — без войн и без территориальных споров.
А черничный пирог Эвелина больше никогда не пекла. Зачем? Теперь её фирменным блюдом стал лимонный чизкейк — лёгкий, воздушный, как их новая жизнь.
Но Федосья Николаевна оказалась не из тех, кто сдается без боя.
Первый звонок Роману поступил в понедельник, когда он был на работе.
— Сынок, — голос матери дрожал от обиды, — я всю ночь не спала. Думала о нашем разговоре… Может, я была не права в мелочах, но неужели пятнадцать лет материнской любви ничего не значат?
Роман сжал телефон. В кабинете было тихо, только слышно было, как секретарша печатает в соседней комнате.
— Мама, мы обо всём договорились…
— Договорились? — голос стал резче. — Ты выгнал родную мать из дома! А она довольна, твоя Эвелина. Наконец-то избавилась от конкурентки.
— Не говори так.
— А как мне говорить? Я вижу, что происходит! Она настраивает тебя против меня годами. Помнишь, как раньше ты каждый день звонил? А теперь…
Роман закрыл глаза. Вот она, мамина тактика, — думал он. — Чувство вины — её самое сильное оружие.
— Мама, я должен работать.
— Конечно, работай. А мать пусть умирает от тоски в чужой квартире.
После этого звонка было ещё три. Каждый раз Федосья Николаевна находила новые аргументы, новые способы давления. То жаловалась на здоровье, то вспоминала, как тяжело растила его одна, то намекала, что Эвелина — плохая мать для Артёма.
Эвелина видела, как эти разговоры влияют на мужа. Роман приходил домой напряжённый, рассеянный. За ужином молчал, а ночью ворочался в постели.
— Что она сегодня говорила? — спросила Эвелина однажды вечером.
Роман поднял глаза от газеты.
— Ничего особенного. Обычные жалобы.
— Роман, не лги мне. Я же вижу, что ты измучен.
Он отложил газету, потёр лицо руками.
— Она говорит, что мы поступили жестоко. Что я предал её.
— И ты в это веришь?
— Нет… Да не знаю я! — он встал, прошёлся по комнате. — Она же моя мать, Эва. Единственная, которая у меня есть.
Эвелина подошла к нему, взяла за руки.
— А я? А Артём? Мы что — не семья?
— Конечно, семья, но…
— Никаких «но», Роман. Либо мы строим жизнь вместе, либо ты идёшь жить к маме. Решай.
Он посмотрел на неё — такую решительную, красивую в своей уверенности. И понял: отступать некуда.
Но Федосья Николаевна была хитрее, чем они думали.
В следующий раз она позвонила не Роману, а Артёму. Мальчик пришёл из школы расстроенный, забрался к матери на колени.
— Мам, а почему бабушка плачет?
— Что? — Эвелина насторожилась. — Когда она плачет?
— Звонила мне сегодня. Говорит, что мы её бросили. Что она теперь совсем одна… — Артём поднял на мать большие глаза. — А ещё сказала, что ты меня неправильно воспитываешь.
Вот ведь змея, — подумала Эвелина, стараясь сохранить спокойствие. — Добралась до ребёнка.
— Сынок, — сказала она мягко, — бабушка расстроена, потому что привыкла жить с нами. Но иногда взрослым нужно жить отдельно, чтобы лучше понимать друг друга.
— Но она говорит, что ты её не любишь…
— Артём, посмотри на меня. — Эвелина повернула лицо сына к себе. — Бабушка — хороший человек, но иногда взрослые говорят вещи, которые не совсем правда. Особенно когда им больно.
Мальчик кивнул, но Эвелина видела: семя сомнения уже посеяно.
Вечером, когда Артём лёг спать, она рассказала мужу о звонке.
— Она втягивает в это ребёнка, — сказала Эвелина тихо, чтобы сын не услышал. — Это переходит все границы.
Роман побледнел.
— Я поговорю с ней.
— Ты уже сто раз говорил! А она продолжает свою игру.
На следующий день Федосья Николаевна пришла к школе, где учился Артём. Дождалась его на выходе.
— Бабуля! — мальчик обрадовался, кинулся к ней.
— Здравствуй, солнышко моё, — она прижала внука к себе. — Как дела в школе?
— Хорошо! А что ты тут делаешь?
— Соскучилась по тебе. — Федосья Николаевна села на скамейку, посадила Артёма рядом. — Слушай, внучек, я хочу тебе кое-что сказать.
Она говорила тихо, но убедительно.
— Артём, помоги мне, я очень хочу к вам! — шептала она мальчику. — Скажи родителям, что скучаешь по мне и хочешь, чтобы я вернулась. Может, тогда и помиримся.
Артём слушал, широко раскрыв глаза. В его детской голове всё перемешалось: любовь к бабушке, страх потерять семью, желание всех помирить.
— Хорошо, бабуля, — пообещал он. — Я скажу.
Домой мальчик пришёл молчаливый. За ужином ковырялся в тарелке, на вопросы отвечал односложно.
— Что случилось, сынок? — спросила Эвелина.
Артём поднял глаза — полные слёз.
— Мам, а правда, что вы с папой разводитесь из-за бабушки?
Эвелина и Роман переглянулись.
— Кто тебе это сказал?
— Бабушка. Она говорит, что если не вернётся к нам жить, то семья развалится. Мам, я не хочу, чтобы вы разводились!
Эвелина почувствовала, как внутри всё клокочет от ярости. Как она посмела! Как посмела пугать ребёнка!
— Артём, — сказала она, взяв себя в руки, — мы с папой никогда не разведёмся. Мы любим друг друга и тебя.
— Но бабушка сказала…
— Бабушка сказала неправду, — твёрдо произнёс Роман. — Сынок, иди к себе. Мы должны кое-что обсудить.
Когда мальчик ушёл, Эвелина посмотрела на мужа.
— Всё. Больше я этого не потерпю. Она переступила черту.
— Я поеду к ней прямо сейчас.
— Нет. Поедем вместе.
Федосья Николаевна открыла дверь, увидела их лица и поняла: игра окончена.
— Зачем пришли? — спросила она, но голос дрогнул.
— Мама, — Роман вошёл в прихожую, — ты встречалась с Артёмом около школы?
— Ну и что? Разве бабушке нельзя увидеться с внуком?
— Можно, — сказала Эвелина холодно. — Но нельзя пугать ребёнка разводом родителей.
Федосья Николаевна выпрямилась.
— Я сказала правду. Из-за меня вы ссоритесь…
— Нет! — резко перебил Роман. — Мы ссорились из-за твоего поведения. А теперь ты втягиваешь в это сына!
— Я хотела как лучше…
— Хватит, мама. — Роман подошёл к ней вплотную. — Слушай меня внимательно. Если ты ещё раз попытаешься манипулировать Артёмом, если ещё раз будешь настраивать его против матери или пугать разводом — я запрещу тебе видеться с внуком. Совсем.
Федосья Николаевна побледнела.
— Ты не посмеешь…
— Посмею. Потому что защита моего сына важнее твоих обид.
— Мама, я тебя люблю — добавил Роман мягче, — Но любовь не даёт права причинять боль моей семье. Подумай об этом.
Они ушли, оставив Федосью Николаевну одну с её мыслями.
Дома Эвелина долго обнимала Артёма, объясняя ему, что взрослые иногда говорят неправильные вещи, когда расстроены. Что бабушка любит его, но сейчас ей трудно принять перемены в семье.
— Мам, а бабушка больше не будет приходить к школе? — спросил мальчик.
— Не будет, — твёрдо сказала Эвелина. — А если вдруг придёт — сразу скажи нам.
Роман сидел в кресле, смотрел на жену и сына. Вот она, — думал он, — моя настоящая семья. То, что я должен защищать любой ценой.
Две недели Федосья Николаевна не звонила. А потом позвонила — но не с жалобами, а с извинениями.
— Роман, — сказала она тихо, — я понимаю, что была не права. Можно… можно мне поговорить с Эвелиной?
Роман передал трубку жене.
— Федосья Николаевна?
— Эвелина… — голос старой женщины дрожал. — Прости меня. Я… я испугалась остаться совсем одна. Поэтому вела себя как глупая старуха.
Эвелина закрыла глаза. Сколько боли, сколько лет борьбы привели к этому моменту.
— Я вас прощаю, — сказала она. — Но с условием: больше никогда не втягивайте в наши отношения Артёма.
— Обещаю. А можно… можно мне приехать в воскресенье? Я испекла тот самый пирог, который любит Артём.
— Приезжайте, — улыбнулась Эвелина. — Мы будем рады.
В воскресенье Федосья Николаевна пришла с пирогом и букетом цветов. Для невестки. Первый раз за пятнадцать лет.
— Красивые, — сказала Эвелина, принимая ромашки.
— Я помню, ты их любишь, — тихо ответила свекровь.
За столом говорили о погоде, о школьных успехах Артёма, о работе Романа. Осторожно, вежливо — как люди, которые учатся заново понимать друг друга.
— Бабуль, — сказал Артём, доедая пирог, — а можно я к тебе иногда в гости приеду? Посмотрю твою новую квартиру?
— Конечно, солнышко. Только с разрешения мамы и папы.
Мальчик посмотрел на родителей. Те кивнули.
Когда Федосья Николаевна собиралась уходить, Эвелина проводила её до двери.
— Спасибо за цветы, — сказала она.
— Спасибо за то, что простила. — Старая женщина помолчала, потом добавила: — Ты хорошая мать, Эвелина. И хорошая жена для моего сына.
Это было похоже на перемирие. Не дружбу — на это уйдут годы. Но мир в семье, которого так долго не хватало.
Вечером, когда Артём спал, а Роман читал книгу, Эвелина стояла у окна и смотрела на звёзды.
Иногда, — думала она, — самая важная победа — это не победа над врагом, а победа над собственным страхом постоять за себя. И когда ты находишь в себе эту силу, мир вокруг тебя начинает меняться.
Роман подошёл, обнял её сзади.
— О чём думаешь?
— О том, что мы справились.
— Справились, — согласился он и поцеловал её в макушку.
А на кухонном столе в вазе стояли ромашки — символ нового начала, которое далось им не сразу, но далось навсегда.
