Воздух на веранде пах свежезаваренным чаем. Я расставляла чашки на столе, бережно перекладывая бабушкино наследство — тонкий фарфор с золотой каймой. Мои руки, уже не молодые, но всё еще крепкие, помнили каждую трещинку на блюдцах.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву яблонь, рисовали причудливые узоры на деревянном полу. Мой дом… Тридцать лет в нем прожито, каждая доска рассказала бы свою историю, если б умела говорить.
Скрип калитки нарушил тишину. По дорожке, выложенной красным кирпичом, шли племянник Андрей и его беременная жена Лера. Он — высокий, с глазами как у моего брата, давно ушедшего. Она — круглолицая, с тяжелым животом, который бережно поддерживала рукой.
— Тетя Галя, принимай гостей! — крикнул Андрей еще с дорожки.
Я вышла навстречу, вытирая руки о фартук. Обняла обоих, чувствуя неловкость от вторжения в мое тихое царство.
— Проходите, я как раз чай готовлю.
Лера тяжело опустилась в плетеное кресло на веранде, а Андрей не стал садиться. Прошелся по участку, разминая ноги после дороги. Остановился у старой яблони, которую еще мой отец сажал.
— А сад-то какой богатый! И воздух… В городе такого нет. Представляешь, Лерка, как здорово было бы тут малыша растить? — он обвел рукой пространство. — Ни пыли, ни шума. Настоящий рай для ребенка.
Лера поддакнула, поглаживая живот:
— И правда хорошо… Просторно.
Что-то кольнуло меня. В их словах, в том, как они осматривали мои владения, было что-то… собственническое.
За ужином, когда я выставила всё лучшее, что было в доме — и пирог с капустой, и соленья свои знаменитые, Андрей вдруг отложил вилку и посмотрел мне прямо в глаза.
— Тетя Галя, я хотел с тобой серьезно поговорить.
Я замерла с чашкой в руке. Сердце неприятно екнуло.
— Вот смотри, ты здесь одна, дом большой. А у нас скоро ребенок, в однушке тесно будет. Может, ты бы… переписала этот дом на меня? Лерка бы за тобой ухаживала, если что. Мы бы все вместе жили, тебе веселее было бы.
Чашка в моей руке задрожала. Я поставила ее на стол, боясь расплескать чай.
— Это как же… переписала?
— Ну, оформили бы дарственную. Или завещание, — он говорил быстро, словно боялся, что я перебью. — Всё равно он когда-нибудь мне достанется, я же твой единственный племянник.
Лицо Леры покраснело, она толкнула мужа локтем, но тот не замечал.
— Так что скажешь, тетя?
Я растерянно улыбнулась, разглядывая узор на скатерти. Казалось, стены моего дома вдруг сжались, стали теснее. Кусок пирога в горле застрял, не шел ни вниз, ни вверх. В висках стучало: «Мой дом… Они хотят мой дом…»
Давление сестры
Телефон зазвонил, когда я поливала герань на подоконнике. Дребезжащая мелодия разлилась по комнате, заставив меня вздрогнуть. Номер сестры высветился на экране.
— Алло, Танюша, — сказала я, прижимая трубку к уху.
— Галя! Ты что там творишь? — голос сестры звучал резко, как удар хлыста. — Андрюшка мне всё рассказал!
Я опустилась на табурет у окна. За стеклом качались ветки берёзы, посаженной еще в тот год, когда мы с мужем въехали в этот дом. Столько лет прошло…
— А что я творю? — спросила тихо.
— Как что? Мальчик просит помощи, а ты отнекиваешься! Ты же добрая всегда была! Неужели трудно отдать дом? Ты всё равно там одна кукуешь. А им семью строить надо!
Её слова, острые, как осколки стекла, впивались в сердце. Я смотрела на фотографию на стене — мы с Танюшей в детстве, обнявшись, смеёмся. Когда же всё изменилось?
— Тань, но это мой дом. Я здесь тридцать лет прожила…
— И что? — перебила она. — Вспомни, как я тебе помогала, когда Витя умер! А когда ты болела, кто с тобой сидел? Ты всегда на всех могла положиться, а теперь что? Прости, но ты эгоисткой становишься!
В её голосе звучала старая обида. Та, что копилась годами и прорывалась иногда в мелочах — в кривой улыбке, в недосказанных фразах.
— Знаешь, сколько Андрюшка для тебя сделал? А теперь ты такая неблагодарная! Подумаешь, дом! Тебе что, на тот свет забирать?
Меня бросило в жар. Перед глазами всплыли воспоминания — как муж доски таскал, как крышу перекрывали своими руками, как обои клеили ночами, потому что днём на работе…
— Таня, это не просто дом, это…
— Что? Стены и крыша! — снова перебила она. — А там живая душа мается. Ребёнок скоро родится. Ты о других подумай!
Я закрыла глаза. Вдруг вспомнилось, как в детстве мама всегда говорила: «Галочка у нас добрая, последнее отдаст». Кажется, с тех пор ничего и не изменилось — все ждали, что я буду отдавать.
— Знаешь что, — сестра понизила голос, перешла почти на шёпот, — я всегда считала, что тебе повезло с этим домом. Помнишь, как бабушка тебя любила? Всё тебе, всё тебе… А сейчас у тебя шанс сделать доброе дело. Неужели откажешь?
В её словах сквозила застарелая зависть. Той девочки с фотографии, что смеялась и обнимала меня, давно не существовало.
— Танюш, мне надо подумать, — пробормотала я, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
— О чём тут думать? — она вздохнула с наигранной усталостью. — Делай как знаешь. Только потом не жалуйся, что одна осталась.
Короткие гудки ударили по ушам. Я сидела, глядя на свои руки — морщинистые, с выступающими венами. Эти руки столько всего сделали в этом доме, столько труда вложили…
Тишина звенела в ушах. Где-то тикали ходики на стене. Старые, еще отцовские. Я подняла взгляд на семейные фотографии, расставленные на комоде. Счастливые лица смотрели на меня с укором.
Мудрый совет
Автобус подпрыгивал на ухабах, а я крепко держалась за поручень, стараясь не упасть. За окном мелькали знакомые пейзажи — поля, перелески, деревенские домики. Дорога к Зинаиде была неблизкой, но сегодня мне нужно было увидеть подругу.
Наконец автобус остановился. Я вышла на пыльную обочину и побрела по тропинке к голубому домику с белыми наличниками. Калитка была не заперта — Зина всегда оставляла её открытой для своих.
— Галька! — на крыльцо выскочила моя подруга. Полная, в цветастом халате, с платком на голове. — Ты чего не предупредила? Я бы пирогов напекла!
Мы обнялись. От Зины пахло травами и печным дымом — знакомый с детства запах.
— Проходи скорей. У меня чай на травах заварен.
В доме Зины всегда было уютно — пахло сушёными яблоками, развешанными под потолком, и свежим хлебом. На окнах — кружевные занавески, на комоде — фотографии детей и внуков.
Мы сели за стол. Зина налила чай в большие кружки, подвинула вазочку с вареньем.
— Рассказывай. Вижу же — случилось что-то.
И я рассказала. Про визит племянника, про требования сестры, про свои сомнения и страхи. Говорила долго, путаясь в словах, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Зина слушала молча, лишь качала головой и изредка цокала языком.
— И вот думаю, может, правда отдать? — закончила я. — Сестра говорит, я эгоистка. А вдруг и правда? Может, я слишком за своё держусь?
Зина отхлебнула чай и пристально посмотрела на меня.
— Галя, помнишь Маринку Кузнецову? Ну, из соседней деревни?
Я кивнула. Конечно, помнила — худенькая женщина с вечно потухшим взглядом.
— Она тоже домик свой дочке отписала. По доброте. Знаешь, где теперь живёт? В сарае дочкином, с курами. А что поделать? Своё отдала, а дочь обещания не сдержала.
Зина помолчала, а потом взяла мою руку в свою — тёплую, шершавую.
— Галя, запомни одну вещь: ты не обязана быть доброй, если это убивает тебя. Понимаешь? Не обязана.
Что-то дрогнуло внутри от этих слов. Простых, но таких важных.
— Вот ты говоришь, дом свой любишь. Муж твой покойный, Витя, его своими руками строил. Каждая досочка помнит его тепло. И ты права, что держишься. Это же память, это жизнь твоя.
За окном пролетела птица. Я следила за ней взглядом, пока она не скрылась за верхушками деревьев.
— А сестра… — продолжала Зина, — она всегда завидовала тебе, только признаться боялась. Ты счастливей её была — и с мужем, и с домом своим.
— Думаешь?
— Знаю! И племянник твой. Небось не приезжал годами, а теперь вдруг объявился. Ты же его в глаза не видела, пока дому твоему не позарез понадобился!
Я вздохнула. Она была права — Андрюшка появлялся редко, только на большие праздники, да и то не всегда.
— Галя, — Зина наклонилась ближе, — помнишь, как мы девчонками были? Всем угождали, всем старались понравиться. А теперь что? Пора для себя пожить. Хватит.
Она говорила, а я чувствовала, как внутри что-то отпускает. Тугой узел в груди начал потихоньку развязываться.
— Твой дом — твоя крепость. И никто не вправе тебя оттуда выгонять. Даже если они прикрываются красивыми словами.
В окно заглянуло солнце, осветив кружевные занавески. Зина улыбнулась и подлила мне чаю.
— А теперь рассказывай, как твои помидоры в этом году? Мои что-то совсем никудышные…
Решительный отказ
В то воскресное утро я проснулась раньше обычного. За окном моросил мелкий дождь, но в доме было тепло и уютно. Я заварила свежий чай, села у окна и долго смотрела на сад, на мокрые от дождя яблони, на клумбу с последними осенними астрами.
Часы пробили десять, когда во дворе показалась машина племянника. Из неё вышли Андрей, Лера и… моя сестра Таня. Они шли по дорожке уверенно, словно хозяева. У Андрея в руках была какая-то папка.
Сердце заколотилось так сильно, что стало больно. Я глубоко вдохнула, вспомнила слова Зины и пошла открывать дверь.
— Галочка! — Таня первой шагнула через порог и обняла меня. От неё пахло дорогими духами. — Как ты тут? Мы к тебе с делом хорошим.
Я пригласила их в дом. Андрей сразу прошёл в гостиную, разложил на столе бумаги.
— Тетя Галя, мы тут всё подготовили, — он улыбался широко, по-детски. — Нотариус сказал, что дарственную можно оформить быстро. Вот, посмотри.
Он протянул мне документы. Лера сидела чуть поодаль, поглаживая живот. Её глаза блестели в предвкушении.
Я медленно взяла бумаги, но не стала читать. Просто положила их обратно на стол.
— Андрюша, я всё обдумала, — мой голос звучал неожиданно твёрдо. — Я не буду дарить вам этот дом.
Воцарилась тишина, такая звенящая, что слышно было, как тикают ходики на стене.
— Как это — не будешь? — Таня подалась вперёд. — Галя, мы же договорились!
— Нет, Таня. Мы не договаривались. Вы решили за меня.
Андрей побледнел:
— Тетя Галя, но почему? Мы же семья! Мы бы ухаживали за тобой…
Я посмотрела ему прямо в глаза:
— А ты помнишь, когда ты приезжал ко мне в последний раз до того, как захотел мой дом? Два года назад, на пять минут, на Новый год. И ты ни разу не спросил, как я живу, не предложил помощь.
— Это нечестно! — воскликнул он. — У меня работа, я занят…
— Вот именно, — я кивнула. — А теперь вдруг вспомнил обо мне.
Лера всхлипнула:
— А как же ребёнок? Мы так рассчитывали…
— На что вы рассчитывали? — я посмотрела на неё. — На то, что старая тётка отдаст вам всё, что у неё есть?
Таня вскочила с места. Её лицо исказилось, стало чужим и некрасивым.
— Какая же ты стала чёрствая, Галина! — закричала она. — Всю жизнь о тебе все заботились, а ты? Это предательство! Ты предаешь семью!
Я смотрела, как она кричит, размахивая руками, и странное спокойствие наполняло меня. Словно тяжёлый камень, годами лежавший на сердце, наконец скатился.
— Никто никого не предаёт, Таня, — сказала я, когда она остановилась перевести дыхание. — Я просто не хочу отдавать свой дом. Этот дом — моя жизнь. Я здесь похоронила мужа, здесь каждый уголок помнит наше счастье. И я сама решу, кому его оставить.
— Тебе просто завещать некому! — бросила сестра с горечью. — Вот ты и вредничаешь!
— Возможно, — я пожала плечами. — Но это мой выбор.
Андрей молча собирал бумаги. Его лицо было красным от стыда или злости — я не могла понять.
— Пойдём отсюда, — бросил он жене и матери. — Не о чем больше говорить.
Они уходили молча. Таня напоследок обернулась в дверях:
— Ты пожалеешь об этом, Галя. Когда будешь умирать в одиночестве.
Я не ответила. Стояла у окна и смотрела, как они садятся в машину. Странное чувство — смесь боли и облегчения — разливалось по телу.
Когда машина скрылась за поворотом, я опустилась в кресло и заплакала. Но это были не слёзы горя или обиды. Я плакала от облегчения, от гордости за себя. Впервые за долгие годы я смогла сказать «нет» там, где всегда говорила «да».
Верность себе
В нотариальной конторе пахло чем-то казённым — не то старыми бумагами, не то пылью. Мария Петровна, полная женщина в очках с тонкой оправой, что-то печатала на компьютере, когда я вошла.
— А, Галина Сергеевна! Присаживайтесь, сейчас закончу и займёмся вашим вопросом.
Я опустилась на стул с протёртой обивкой. Руки почему-то дрожали, хотя решение было принято давно и твёрдо. После той ссоры с родными прошёл почти месяц. Сестра не звонила, да и я не набирала её номер.
— Всё готово, — Мария Петровна развернула ко мне бумаги. — Вот здесь указан получатель — фонд «Забота». Они занимаются помощью одиноким пожилым. Насколько я знаю, очень порядочная организация.
Я вглядывалась в ровные печатные строчки. Казалось, вся жизнь умещалась в эту пару листов — дом, сад, всё, что мы с Витей нажили. Сердце кольнуло. Что бы он сказал? Одобрил бы моё решение?
— Сомневаетесь? — участливо спросила нотариус.
Я покачала головой:
— Нет, просто… вспомнила кое-что.
Подпись легла ровно, хотя рука всё ещё подрагивала. Мария Петровна поставила печать, протянула мне копию:
— Храните у себя. И знаете что… Я хоть и не должна давать советы, но скажу — вы правильно делаете.
На улице моросил дождь. Я подняла воротник, зябко поёжилась. Не хотелось ехать домой, и ноги сами понесли меня в сторону кладбища.
Могила Вити была ухоженной — я часто приходила сюда. Положила принесённые гвоздики, смахнула несколько палых листьев с плиты.
— Вот и решилось всё, Витенька, — проговорила я вслух. — Дом наш после меня хорошим людям достанется. Детишек у нас не вышло, а племяннику только стены нужны, не память…
Ветер шелестел в кронах деревьев. Казалось, муж слушает меня и понимает.
Домой вернулась уже в сумерках. Дом встречал привычной тишиной. Я включила свет, поставила чайник. В такие минуты особенно остро чувствовалось одиночество. Раньше оно давило, заставляло усомниться в себе, но теперь…
Странно, но после всей этой истории с домом я стала по-другому смотреть на свое одиночество. Оно было… моим выбором. Моей свободой.
Я налила чай, достала альбом со старыми фотографиями. Вот мы с Витей молодые, смеёмся, держимся за руки. Вот строим дом — я в косынке, руки в известке. Сколько всего было… И ничего этого не перечеркнуть росчерком пера в дарственной.
Телефон зазвонил внезапно, заставив вздрогнуть. Номер сестры.
— Алло? — сказала я, замирая.
— Галя… — голос Тани звучал непривычно тихо. — Как ты там?
— Нормально, — я не знала, что ещё сказать.
Повисла пауза. Я слышала её дыхание в трубке.
— Галь, я тут подумала… Насчёт дома… Может, приеду к тебе в воскресенье? Поговорим?
Сердце ёкнуло. Неужели хочет помириться? Или новый план придумала?
— Приезжай, — ответила я. — Чайку попьём.
Когда разговор закончился, я долго сидела, глядя в окно. Тёмное стекло отражало комнату, и мне вдруг показалось, что я вижу в нём не старую женщину, а себя прежнюю — молодую, с озорной чёлкой, смешливую. Ту Галю, которая не боялась жить своим умом.
Может, я и осталась одна. Может, после меня здесь будут жить чужие люди. Но этот дом — мой. До последнего дня. До последнего вздоха. И решения о нём — только мои.
Я задёрнула шторы и пошла на кухню. Завтра надо пирог испечь. С яблоками, как Таня любит. Кто знает, может, ещё наладится всё между нами? Но теперь уже без лжи, без уступок, без того, чтобы жертвовать собой.
— Поживём — увидим, — сказала я вслух и впервые за долгое время искренне улыбнулась.
