— Ты слышал, что она опять звонила? — голос Анастасии был ровным, как скальпель хирурга, только в глазах прыгали злые искры. — Восемь раз. С перерывами на глоток валерьянки, судя по тону.
Сергей, сидевший на краю дивана в домашних шортах и футболке с каким-то смешным динозавром, виновато потупил взгляд.
— Ну… Она просто скучает. Сама знаешь. После того как мы не взяли её на море…
— «Скучает»? — Анастасия фыркнула. — Серёж, мы с тобой сорок три дня копили, я в ночные лезла, ты подработку брал, чтобы поехать впервые за пять лет на отпуск, без кредитов, без судорог в спине и мыслей о том, что сломается кран. А она…
Она встала из-за стола, подскочив так резко, что старый табурет заскрипел, будто возмутился.
— …а она в ответ на это оформила кредит на тур в Турцию! Оформила, Карл! Ей шестьдесят два, у неё пенсия как у дохлой улитки, но она «не хочет быть обузой» и «должна жить красиво», чтобы показать «молодым», как надо отдыхать. И угадай, кто теперь должен это «красиво» оплачивать?
Сергей развёл руками и развалился на диване — классическая мужская капитуляция. Он вообще не любил спорить. Особенно с женщинами, которые что-то умеют чинить. Анастасия могла заменить фторопластовое кольцо в промышленном насосе, а в прошлом году сама поменяла унитаз в их съемной квартире. Даже сантехник потом просил у неё номер.
— Ну она же не прямым текстом… — пробормотал он.
— А, правда? — Анастасия кинула на стол мобильный. — Вот. Последнее сообщение.
Сергей нехотя взял телефон. На экране было:
«Сережа, сынок, ты же не бросишь мать в беде. Насте передай, что я всё понимаю: молодая, амбициозная, но я тебя растила, не для того чтобы чужие люди ставили тебя ниже плинтуса. Надеюсь, вы сообразите, как помочь».
— Ну… — Сергей почесал затылок, — она имеет в виду, что мы могли бы поговорить…
— Поговорить? — Анастасия наклонилась к нему и прошептала, с прищуром: — Серёж, я работаю с чугуном и мужиками, которые думают, что шутки про бюст — это вершина остроумия. Думаешь, я не знаю, когда мне пытаются всучить ответственность под видом «семейных ценностей»?
Она снова села, глубоко вдохнула и мягко, почти ласково продолжила:
— Я не против твоей мамы. Я даже готова была терпеть её визиты каждое воскресенье, когда она проверяла, есть ли у нас в холодильнике просроченные продукты и зачем, мол, мы купили не тот сорт творога. Но платить за её отпуск — уволь. Уволь, Серёженька. Уволь от слова «никогда».
Сергей потёр лицо ладонями. Отчетливо пахло выдохшимся дезодорантом и моральной усталостью.
— Настя, я понимаю тебя. Правда. Но если она совсем влезла — там же проценты, коллекторы, ты знаешь, как бывает. Может, дадим немного? Чтобы закрыть часть, она же не просит всё.
Анастасия замерла, потом медленно встала. Молча подошла к шкафу, достала толстую папку с квитанциями, договорами и распечатками зарплат. Принесла и шлёпнула её на стол.
— Вот, Сергей. Это наше будущее. Ипотека на новостройку, которую нам одобрили на прошлой неделе. Помнишь, ты тогда чуть не расплакался, когда узнал, что твоя зарплата тоже теперь считается «белой» и нас не послали в сад?
Он кивнул, сгорбившись.
— Это — шаг в новую жизнь. Без ковра на стене и без её «а вот мы в восьмидесятом всё сами». Мы почти на финишной прямой, Серёж. И если ты сейчас скажешь мне, что она важнее, чем этот дом — я уйду.
Он встрепенулся.
— Да ты с ума сошла!
— Нет, милый. Просто я выросла в семье, где бабушка учила, что надо вытирать ноги у двери, а не у людей. Я не хочу жить на чьих-то манипуляциях. Даже если это твоя мать.
— Она… она не такая уж плохая, — вскинулся Сергей, но уже неуверенно. — Просто ей трудно одной. Папа умер, ты знаешь, у неё подруга в больнице, и вообще, она всегда жила ради меня.
— Прекрасно. — Анастасия саркастично усмехнулась. — Теперь пусть поживёт ради банка. И попробует объяснить коллекторам, что «Сережа должен».
Наступила тишина. В комнате слышно было только, как гудел старый холодильник, которому было плевать на семейные драмы.
Сергей встал, подошёл к окну. Занавески слегка шевелились от сквозняка. За стеклом серела обычная подмосковная весна — ни тебе счастья, ни тебе солнца, только унылая капель и серые дома.
— Она придёт завтра, — сказал он тихо.
— Прекрасно, — с иронией ответила Анастасия. — Я как раз сварю борщ из пустых обещаний и нажарю котлет из «сынок, ты у меня один».
— Ну не начинай, Настя…
— Я не начинаю. Я заканчиваю. Серёж, у тебя есть сутки. Не мне — себе. Определись, с кем ты строишь жизнь. А я пока схожу в ванну. Поищу, где у нас тут горячая вода и капля терпения осталась.
Она ушла, оставив после себя лёгкий запах мятного шампуня и ощущение надвигающегося урагана.
Сергей остался стоять у окна, не шевелясь. Ужасно захотелось взять и исчезнуть — прямо сейчас, выйти в подъезд, пойти в магазин, купить бутылку минералки, пачку чипсов и билет до Камчатки. Но, к сожалению, ближайшая Камчатка — это тёща в Чертаново. А там ещё страшнее.
Он знал: завтра всё начнётся по-настоящему.
В квартире пахло гневом и недожаренной куриной грудкой. Галина Петровна стояла посреди кухни в своей любимой кофточке с розовыми розами — символом её «тёплого» характера. На плече болтался пыльный клатч, из которого выглядывал пакетик с таблетками и ветхий блокнот с надписью «Сын, долги, рецепты».
— Я так и знала, что ты меня выживешь! — гаркнула она, махнув рукой так, что кусок хлеба выпал из руки и шлёпнулся на пол. — Не ты — так твоя мамаша через тебя! Это всё потому, что ты у нас не баба, а железка с голосом, как у танка!
Анастасия, стоявшая у мойки с мокрыми руками, медленно вытерла их о полотенце и повернулась.
— Это потому, Галина Петровна, что у нас в семье, в отличие от вашей, люди умеют говорить по делу. А не клянчить, манипулировать и устраивать сцены. Вы даже актрисе из «Моей прекрасной няни» фору дали бы.
Сергей сидел между ними за кухонным столом и смотрел на сырой обед, будто надеялся провалиться через него в другое измерение. В том измерении, скорее всего, не было его матери и сварливых монологов.
— Я ради вас в банк пошла! — заголосила свекровь, взмахнув руками. — Чтобы не позорить вас перед соседями! Чтобы жить, как вы, не хуже! Я на своей пенсии смогла! А вы что? Стоите тут, как две змеи в теплице — одна шипит, вторая молчит!
— Это ты сейчас о ком? — Анастасия скрестила руки, стоя уже почти в упоре. Голос её был ледяным.
— О себе, может быть! — отрезала Галина Петровна и толкнула локтем Сергея. — Сын! Ты молчать-то сколько будешь?! Это я тебя родила или она?!
Сергей облизнул губы, попытался встать — но соскользнул обратно на табурет.
— Мам, ну не надо вот этого… Ты пришла поговорить — так давай спокойно. Без театра…
— Спокойно?! — Галина Петровна аж задохнулась. — Она сказала, что я должна выплачивать кредит САМА! Как будто я на Канары поехала, а не в Анапу, между прочим! И что, я теперь нищая в вашей системе координат?!
— Нет, вы теперь просто должник, — бросила Анастасия. — По всем законам экономики. И морали, кстати.
— Ах, ты!.. — Свекровь вскинула руку. — Да я тебя!..
Сергей подскочил, но уже было поздно. Пощёчина, как в мексиканском сериале, прилетела стремительно. Не как удар, а как утверждение: «Вот теперь ты увидела настоящую меня, девочка».
Анастасия отшатнулась, не веря.
— Вы только что меня ударили? — медленно переспросила она, прижав ладонь к щеке. — На моей кухне? В моём доме?
— Это наш дом! — завизжала Галина Петровна, — потому что тут мой сын! А ты — так, приложенице к его зарплате!
Сергей сделал попытку встать между ними.
— Мам! Да ты что?! Ты вообще слышишь себя?!
Анастасия отодвинула Сергея и шагнула вперёд, прищурившись.
— Хорошо. Вы перешли грань. Значит, теперь я тоже без тормозов. Вы хотите, чтобы я платила? Окей. Покажите бумагу, что это — совместный кредит. Или документ, где я подписалась, что обязана. Нет? А тогда выметайтесь, пока я не вызвала полицию за нападение. И да, не забудьте прихватить свою гордость — она у вас, кажется, вся в долгах.
— Ты неблагодарная! — Галина Петровна подалась вперёд, на лице — гремучая смесь обиды, злости и театральной истерики. — Я сына твоего вырастила одна, я поднимала его на трёх работах! А ты что сделала? Пришла на всё готовое и теперь корону нацепила! Ишь ты, станки она чинит — а людей ломает, как гайки!
— Мама! — заорал Сергей. — Всё! Хватит! ХВАТИТ!
Он швырнул на пол вилку, от чего та звонко подпрыгнула и, как бы напоследок, ударила о ножку стула. Тишина стала гулкой.
— Я вас обеих сейчас ненавижу. И тебя, мама, и тебя, Настя! — голос его сорвался. — У меня просто мечта была — жить спокойно. С женой. С квартирой. Может, ребёнка бы завели… А вы тут меряетесь, кто кого лучше унизит!
Анастасия замерла, как от пощёчины. На этот раз — не физической.
— Так вот, мам, — Сергей шагнул ближе к матери, — ты в отпуск поехала сама. Кредит взяла сама. Решение приняла сама. Так и разгребай сама.
— Ты… — Галина Петровна побледнела. — Ты так со мной разговариваешь?
— Да. Потому что ты пришла в мой дом и ударила мою жену. Это конец.
Она медленно подошла к двери, дрожа. Подхватила клатч, вскинула подбородок.
— Тогда пусть она тебя и хоронит.
Анастасия невольно усмехнулась.
— Ну, если вы успеете нас пережить — то обязательно. Только я на поминках пирогов печь не стану. Не умею.
Дверь хлопнула. Так, что вибрировали стёкла.
Сергей тяжело опустился на диван, будто из него вынули воздух.
— Я ей больше не сын, — выдохнул он. — Всё. Она отреклась.
Анастасия не ответила. Просто достала из морозилки лед, завернула в полотенце и молча подала ему.
— Это тебе. На голову. Остынь немного. Потому что финал, Серёж, только начинается.
Прошло две недели. Достаточно, чтобы куриная грудка в холодильнике покрылась серым налётом, а в голове Сергея поселилась устойчивая мысль, что всё это не сон. Всё — по-настоящему: и пощёчина, и хлопок двери, и мёртвое молчание с той стороны. Анастасия не вспоминала мать мужа ни словом, словно её просто удалили из семейного архива.
Но в жизни, как в старой советской сантехнике: если один кран закрыл, из второго обязательно польёт.
Зазвонил домофон. Глухо, как удар по нерву. Анастасия взглянула на экран — и выругалась про себя: почему никто не сжигает старые связи?
— Кто это? — спросил Сергей, подходя с чашкой кофе.
— Угадай с трёх нот, — Настя ткнула пальцем. — Твоя младшенькая тётушка. Та самая, которая живёт в Мытищах и обычно вспоминает о тебе, когда «что-то случилось».
Он отхлебнул кофе. Обжёгся. И всё равно не отреагировал. Словно организм уже отказался воспринимать новые сигналы из отдела «родственники».
— Пущу. Не обольщайся. Это будет быстро, — Настя нажала кнопку.
Через три минуты в прихожей стояла Надежда Львовна — статная, в плаще цвета заваренного чая, с лицом, на котором печаль стояла в очередь за тревогой. Пахло ландышами и чем-то кислым, как будто у неё в сумке жил разочарованный лимон.
— Здравствуйте, дети, — сказала она с интонацией патологоанатома. — Простите, что без звонка. Но я обязана… обязана вам сказать…
Сергей подался вперёд. Анастасия — назад. Момент повис в воздухе, как электричество перед грозой.
— Галина Петровна в больнице, — тихо сказала Надежда Львовна, кладя сумку на пол. — Её увезли с гипертоническим кризом. Соседи вызвали. А в карточке — вы, как экстренные.
Анастасия выдохнула, будто слышала приговор.
— И что, теперь она ещё и кризом манипулирует?
— Настя… — прошептал Сергей.
— Нет, ты только подумай! — вдруг резко заговорила Анастасия, её голос дрожал, но не от жалости. — Мы тут хлеб по акциям покупаем, кредит на мебель обходим стороной, а твоя мама каталась в Анапу, раздавала всем советы, и теперь — внезапно — больница. И мы снова крайние?
Надежда Львовна прищурилась.
— Девочка, я понимаю, у тебя свои счёты, но я пришла не просить денег и не устраивать драму. Я пришла, потому что она вас ждёт. В реанимации. И знаете, что сказала, когда очнулась?
Сергей опустил глаза. Анастасия замерла.
— «Сережу не зови. Пусть живёт, как хочет. У него теперь новая мама».
В кухне стало тихо, как в библиотеке перед экзаменом. Тишина звучала громче крика.
— Я не… — начал Сергей, но голос сорвался. — Я не хотел, чтобы так…
Анастасия подошла к окну. Глянула на улицу, на проезжающие троллейбусы, на дворника с кривой метлой. На фоне всей этой обыденности всё происходящее вдруг стало невыносимо настоящим.
— Знаешь, Серёж… Когда тебя предают, это больно. Но когда предатель — та, кто должна защищать… это ломает что-то внутри. И я думала, что ненавижу твою мать. Но теперь… я просто ничего к ней не чувствую. Ноль. И вот это — страшнее.
Он медленно подошёл и положил руку ей на плечо. Тепло, неуверенно.
— Поехали?
— Поехали.
Больница встретила их запахом марганцовки, скуки и ваты. Палата, куда они вошли, была тусклой, с пыльной орхидеей на подоконнике. И с Галиной Петровной — бледной, в кислородной маске, с глазами, в которых больше не было яда. Только усталость. И страх.
Она посмотрела на сына — будто не верила, что он пришёл.
— Зачем?.. — пробормотала она сквозь трубку.
— Потому что я всё равно твой сын. Хоть ты от меня и отреклась, — сказал он тихо.
Она попыталась усмехнуться, но лишь скривилась.
— Я, наверное… переборщила?
Анастасия стояла у стены. Молчала. Потом вдруг шагнула вперёд, резко, неожиданно даже для себя.
— Галина Петровна. У нас будет ребёнок.
В палате повисло оцепенение. Сергей повернулся к ней, как будто впервые увидел.
— Что?
— Ты всё время лезла с упрёками, что я не даю тебе внуков. Ну вот, получай. Он будет знать, что у него была бабушка. Но он не узнает, как ты умеешь манипулировать. Я сделаю всё, чтобы он вырос без этого.
Галина Петровна смотрела на неё, как на человека с другого континента. Медленно прикрыла глаза. Что-то шепнула. Возможно: спасибо.
На выходе из больницы шёл дождь. Серый, липкий, как чувство, которое не выплакать.
Сергей молчал.
Анастасия достала зонт.
— Мы теперь взрослые, Серёжа. По-настоящему. Без мам.
Он кивнул. Глотнул воздух. Обнял её — не крепко, а как будто пытался собрать осколки.
— Я выбрал. Ещё тогда, на кухне. Я просто раньше боялся, что мне придётся терять. А теперь понял: иногда, чтобы сохранить, надо отпустить.
Она прижалась к нему.
— Главное — не отпускать себя.
И они пошли. Под одним зонтом, сквозь дождь и жизнь, в которой было уже всё иначе. И не было возврата.
