Марина стояла в дверях кухни, держа в руке мокрую тряпку, с которой капала вода прямо на её розовые, давно стоптанные тапки.
— Сергей… Ты вообще головой думаешь? — голос у неё был не громкий, но твёрдый. — Я тебе с утра что сказала? Посуду помыть, чайник починить, мусор вынести. Что ты сделал?
Сергей не отрывался от телевизора, щёлкнул пультом, как будто отмахиваясь от мухи.
— Чего ты орёшь-то? Я отдыхал. У меня, между прочим, стресс.
— Стресс? У тебя? — Марина коротко рассмеялась, но смех этот прозвучал как лязг ржавого замка. — А у меня, значит, санаторий, да? Ты год дома сидишь. Год! И что? Ни копейки, ни толку. Только телевизор и эти свои пельмени.
Сергей вздохнул с таким видом, будто несёт крест человечества. Отложил пульт прямо на живот, повернулся к жене, глядя на неё как на пылесос, который перестал всасывать пыль.
— Я, между прочим, себя ищу. Мне сорок восемь лет. Это, между прочим, не просто.
— Нашёл уже, — Марина ткнула пальцем в продавленный диван. — Вот твой адрес, прописка и запах — пиво вперемешку с оливье.
Он нехотя поднялся, покачиваясь, и поплёлся к холодильнику, слегка прихрамывая. То ли нога затекла, то ли совесть натёрла мозоль.
— С утра орать зачем? Ты же знала, за кого замуж выходишь.
— Не знала. Ты ж тогда работал! — в её голосе проступила усталость, вязкая, как осенний туман у ржавого бака. — А теперь не работаешь. И, похоже, не собираешься.
Сергей открыл холодильник, достал банку шпрот, щёлкнул замком крышки и, глядя прямо в глаза Марине, произнёс:
— Ну так разведись со мной, раз такая умная.
Марина на миг застыла, потом бросила тряпку в ведро.
— Разведусь.
— Да хоть сегодня, — усмехнулся он, ковыряя банку ножом. — Только квартиру оставь.
— Это моя квартира, Сергей. Куплена до брака. На мои деньги.
— И что? Мы семья. Половина тебе, половина мне. Закон.
На следующий день Марина шла на работу, уставившись в асфальт. Слёз уже не было — высохли за этот год. Год, похожий на старое пальто: всё в катышках, выкинуть жалко, носить невозможно.
В ЖЭКе платили скромно, но вовремя. Начальница, Надежда Львовна, в душу не лезла. Чего нельзя сказать про Тамару Ивановну — свекровь, которая, хоть и жила в другом конце города, появлялась у них чаще, чем мастер по ремонту стиралок.
— Ты мужа голодом моришь, Марина? — заявляла она с порога, прижимая к боку свою вечную сумку и источая аромат дешёвого «Клима». — Он же творческий человек!
— Творческий? Он что, фломастеры жуёт?
— Ты злая. Вот я бы на твоём месте…
— Так вы и есть на моём месте, Тамара Ивановна. В моей квартире. За моим столом. С вашим сыном, которого вы приучили, что женщины всё сделают.
После таких визитов в доме наступал холодный мир: кипит, но не переливается. До поры.
— Девчонки, я подаю на развод, — бросила Марина в бухгалтерии, кидая на стол папку.
— Опять с Сергеем? — подняла глаза Валя.
— Опять. Но теперь — конец.
Через неделю она подала заявление в ЗАГС, расписалась, вышла на улицу, будто сбросила с плеч тяжёлое, старое пальто. Дышать стало легче. Минуты на две.
— Мам, я подала.
— Умница. Всё у тебя будет.
Но на следующий день, вернувшись с работы, Марина обнаружила в дверной щели записку: «Мы поменяли замки. Жить вместе невозможно. Придёшь — позвони. Сергей».
Под дверью — три сумки и кошка в переноске.
— Да вы с ума сошли… — прошептала она.
— Мама, меня выгнали. Из моей квартиры. — Марина сидела у матери, глотая чай с лёгким запахом валерьянки. — Они поменяли замки. Тамара там. Сынок её решил, что имеет право.
— Пусть попробуют. Судись.
— Буду. Только не хочу обратно. Хочу, чтобы они ушли.
— Ты сильная. Ты справишься.
Марина впервые за долгое время в это поверила.
Телефон зазвонил.
— Ты мошенница, Марина! — кричала в трубку Тамара Ивановна. — Квартира теперь общая, у нас там вещи, у Серёжи права! Не хочешь — пусть суд решает!
— Так вы уже всё решили. Замки поменяли, вещи выставили, кошку выкинули. Герои. А теперь я ещё и виновата?
— Мы тебя не выгоняли! Это ты сбежала!
— Ваша логика, Тамара Ивановна, тянет на отдельную статью в Уголовном кодексе. Хотя бы за тупость.
Свекровь бросила трубку.
Марина сидела на маминой кухне, опустив плечи. В воздухе стоял запах старого варенья и мокрых тряпок, и он раздражал почти так же сильно, как мысль о том, что сейчас, в её квартире, Сергей с собственной мамашей пьют чай из её любимой кружки и, наверняка, уже делят имущество, к которому он не имеет ни малейшего отношения.
— Юрий Аркадьевич, скажите честно, у меня есть шанс? — Марина смотрела на юриста, сухощавого мужчину в потёртом пиджаке, лет под шестьдесят, с глазами, которые давно устали от чужих разводов.
— Шанс есть. Но будет долго и муторно. Он подаст встречный иск — скажет, что квартира совместно нажитая. Что вместе жили, вместе пользовались. Особенно если ремонт был…
— Он пользовался диваном и холодильником. Всё. И мусор выносил — только по праздникам.
— Это вы в суде и скажите. С бумагами, чеками, выписками. Доказать можно, но готовьтесь — он с мамой будут цепляться за каждый угол. Им терять нечего.
— А мне есть что.
Юрист чуть прищурился, посмотрел на неё внимательно.
— Не сдавайтесь, Марина. Такие, как он, рассчитывают, что женщина стерпит или устанет. Ваша задача — не уставать.
— Может, ты ещё подумаешь, Марин? — Валя из сметного затянулась в курилке, выпуская дым в форточку. — Мужик всё-таки. Годы, привычка, квартира…
— Пять лет я тянула всё сама. Привычка — это не повод жить в аду. Он даже спасибо не говорил. Зато претензий — каждый день.
— Может, ему поддержка нужна?
Марина засмеялась — коротко, устало.
— Он так и говорит. Что я его недостаточно вдохновляю. Что ждёт второе дыхание. Пока я работаю, готовлю, чиню стиралку.
— И что теперь?
— Суд. А потом ремонт. Без его грязных тапок и маминых криков про холодный суп.
Сергей объявился у подъезда поздно вечером.
— Марин, давай поговорим.
— Поздно. Ты замки поменял, помнишь?
— Мама настояла. Ты же её знаешь.
— Знаю. И тебя тоже.
Он переминался с ноги на ногу, почесывал затылок, будто подросток, пойманный с бутылкой пива.
— Давай без суда? Разделим по-человечески.
— По-человечески? Это как? Чтобы ты остался в квартире, а я жила у мамы, пока ищу съём? Или ещё и еду вам носить?
— Ну ты же не хочешь, чтобы я оказался на улице?
— А ты хотел, чтобы я оказалась. С котом.
Он посмотрел на неё исподлобья.
— Ты сильная. Ты справишься.
Это стало последней каплей.
— А ты — нет. Вот и вся разница.
— Протокол: заседание — в пятницу, девятого, — секретарь листал бумаги. — Ответчик — Бабошин Сергей Викторович?
— Он самый.
— А это кто? — кивок на пожилую женщину в вязаном берете.
— Я мать! — выпалила Тамара Ивановна. — Имею право участвовать!
— Вы тут никто, Тамара Ивановна, — ровно сказала Марина. — Ни собственник, ни прописанная, ни жена. Просто шум в системе.
Суд тянулся четыре месяца. Сергей подал встречный иск, уверял, что в браке делался ремонт — переклеенные обои за её премию он называл «капитальными улучшениями».
— Он даже батареи не мыл! — Марина обратилась к судье. — Максимум — перевернуть подушку на диване.
Тамара визжала про женскую злобу и страдания сына, но документы были на стороне Марины: квартира куплена до брака, всё оформлено на неё. Доказательств «вложений» Сергея — ноль.
В перерыве он подошёл.
— Ты реально всё это устроила? Зачем?
— Чтобы ты понял: я не тумбочка, не приложение к твоей маме и не бесплатная жилплощадь.
— Выкинешь меня, как собаку?
— Собак я люблю. А тебя — нет.
Суд постановил: компенсация Марине, лишение Сергея прав проживания. Тамара вылетела из зала с криком про беззаконие.
Марина стояла в дверях своей квартиры, с ключами в одной руке и судебными документами в другой.
— Не вздумай возвращаться, Серёжа. И маму свою не тащи.
Он глядел в пол, в старой ветровке, с термосом под мышкой.
— Мне вещи забрать. Инструменты и… книги.
— А мама не пускает с инструментами? Или ты надеешься, что я оставлю тебе угол?
— Ты стала жёсткой, как моя мать…
— Нет, я просто перестала быть жилеткой. А мама твоя пусть сама шьёт тебе подушки.
Она сделала ремонт. Светлые стены, ламинат, новый холодильник, новая кровать. Новая Марина.
— Давай я тебе мужа пришлю, — смеялась Лена из соседнего подъезда, поглядывая на прораба.
— Не надо мне никого, Лен. Мне теперь воздух нужен, а не балласт.
Но с мастером кофе выпила. Потому что он не лез, не требовал, а просто смотрел на обои с уважением.
Тамара подстерегла её у подъезда.
— Это ты его сгубила! Он на валерьянке, без квартиры, без семьи!
— Взрослый мужчина. С зубами, но без… воли.
— Он любил тебя!
— Ага. Так сильно, что выкинули меня с котом.
— Ошибся он!
— Пусть теперь и живёт с этой ошибкой. С вами. И вашим холодным супом.
Тамара театрально плюнула под ноги. Марина достала телефон:
— Полицию вызвать? Или сами уйдёте?
Свекровь зашипела и ушла.
Последний звонок от Сергея был коротким.
— Хотел извиниться.
— Мне не нужно, чтобы у тебя была хоть какая-то власть надо мной. Даже в форме извинений.
— Будь счастлива.
— Я уже.
Через два месяца Марина ехала в автобусе в санаторий. Первый отпуск за три года — без Сергея, без его мамы, без вечного «держись». В руках книга, рядом женщина с термосом и словами в телефон: «И зубы почисти!»
— Вы одна едете? — спросила она. — Может, вместе чай пить будем?
Марина улыбнулась:
— Одна. Но не одинокая.
И это было чистой правдой.
